Живая душа

Сельских учителей регулярно вызывают в город: повышать квалификацию. Бурно развивается педагогическая наука, того и гляди — отстанешь от передовых веяний. И вот в разгар лета, по самой жаре, отправляются сельские преподаватели в областные и районные центры, чтобы самим превратиться в учеников. После учебного года хочется отдохнуть, покопаться на приусадебном участке, заняться подзапущенным хозяйством, а тут — корпи над конспектами в душном классе, и питайся бог знает чем, и живи неизвестно где… В гостиницах мест не бывает, скромных учителей размещают по частным комнатам и углам, будто «диких» туристов. Тяжко достается современный уровень знаний…

Вот так и прибыл Турков нынешним летом в город, и стал жильцом хилого, подслеповатого дома на окраинной улице.

Комнату ему сдавала шустрая словоохотливая старушка, которую все соседи звали неизменно: бабка Ударкина.

Потирая сухие, в черных трещинах руки, бабка Ударкина сразу сообщила, что пускает жильца с неохотой, что ей нужен покой, который всяких денег дороже, и что из-за этого покоя она и осталась тут доживать, в родительском дому, а не переехала к внучке с горячей водой и газом.

— Да ваш закоулок тоже скоро снесут, — сказал Турков.

Бабка Ударкина моментально ответила, что прежде ее самое вынесут из родительского дома вперед ногами, что никакие отдельные квартиры ей не нужны, а нужен только покой, хоть и с удобствами на дворе.

После знакомства с бабкой стало совершенно ясно, какое тут предстоит житье-бытье. Турков помянул черта, затосковал, уселся на лавочку перед калиткой.

По грязной от дождей улице шествовали гуси, их торчащие шеи были помазаны синими чернилами. Мальчишки катались на велосипеде с моторчиком. Моторчик трещал оглушительно, вся его сила превращалась в звук. Соседние домики тоже были пузаты, неряшливы, с поломанными заборами, улица сознавала свою обреченность и словно бы гордилась запустением.

«Вот люди, — думал Турков. — Пока переберутся в новые квартиры, привыкнут к безалаберности. Оттого все лифты в домах ободранные и на лестницах грибы растут».

— Топор найдется? — спросил он бабку Ударкину, вышедшую из калитки. Судя по одежде, бабка намеревалась гулять: переливался на ней импортный плащик из болоньи, вспархивала на голове косыночка с рисунками доисторических автомобилей, зонтик торчал под мышкой.

— Зачем топор? — спросила бабка, насторожась.

— Да хоть крыльцо поправлю. В темноте-то все ноги поломаешь.

— И не требуется! — сказала бабка. — Сколько живу, а ноги целы. Привыкнешь, милай, привыкнешь, тут падать невысоко.

Очевидно, бабка полагала, что починенное крыльцо помешает ей спокойно дожить остаток дней. Вот люди… Ну, люди…

Бабка ушла, звонко шурша подолом болоньи, а вскоре из другой половины дома показалась молоденькая женщина, тоже нарядно одетая, в косыночке и с зонтиком. Она подталкивала в спину мальчика лет четырех, который боялся спускаться по гнилым ступенькам.

— Здравствуйте, — сказал Турков. — Тренируете ребеночка?

— То есть как?..

— Приучаете к опасностям?..

— А-а, вы — про ступеньки… — улыбнулась женщина. — Да ничего, мы уже привыкли. Прыгай, Женечка, прыгай.

— Из окна не пробовали? — спросил Турков. — Из окна и через дыру в заборе. Очень удобно. И ребеночку в будущей самостоятельной жизни пригодится.

Турков не мог справиться со своей злостью. Он взрывался, когда вот такое видел. Ну, люди! Наверняка эта юная мадам — хозяйкина родственница, еще одна внучка или племянница, поселившаяся здесь в поисках покоя. Восемь с половиной квадратных метров площади, удобства на дворе и полный покой. Зато когда он кончится, государство выделит квартирку.

— А вы, наверно, новый жилец? — спросила женщина.

— Угадали.

— Приятное будет соседство, — сказала женщина.

— Да уж. Предвкушаю.

— Мы тебя выгоним, — глядя исподлобья, проговорил мальчик. — Ты к нам лучше не приходи.

— Хорошо, дитя, я воздержусь.

— И не говори потом, что дверями ошибся!

— Вот как? — сказал Турков. — М-да. Не беспокойся, дорогой товарищ, я понимаю, что моя дверь — налево. А другими дверьми я обычно не интересуюсь.

Он приоткрыл перед женщиной с мальчиком калитку, висевшую на одной петле, и пропустил обоих на улицу. Мальчик побежал по лужам, распугивая гусей с чернильными загривками. А женщина даже походкой, даже спиной в болонье выразила негодование. Ну, люди… Туркову захотелось отыскать все-таки топор, а еще лучше — колун, чтоб потяжелее, и разнести в щепки не только крыльцо, но и всю эту хибару.

Не терпел он таких людей и такой жизни.

Десять лет назад в городе был всего один институт — педагогический, — и Виталий Турков, закончив с золотой медалью школу, поступил в него учиться, хоть и не мечтал о профессии педагога.

Просто так нужно было. Отец Виталия не вернулся с войны, мать работала в колхозе, поднимая на ноги троих детей. Жили всегда без лишнего достатка, и Виталий, будучи школьником, уже подрабатывал — то на колхозной ферме, то на лесопункте. Была профессия, которая его влекла — капитан дальнего плавания, — но чтобы ее получить, надо было уехать далеко от дома, бросив и мать, и двух малолетних сестренок. А из педагогического института до родной деревни недалеко, можно наведываться каждое воскресенье, уже не говоря о каникулах. И Виталий пошел в педагоги.

Выбрал факультет посерьезней: математический. Учился прилежно, старательно, не шаляй-валяй. Закончил, правда, без отличия, но с хорошими оценками.

Потом его взяли в армию; отслужил два года в зенитных войсках, вернулся домой лейтенантом запаса. Заглянул в министерство, получил направление в сельскую школу — чтобы снова оказаться поближе к матери.

— Не женишься, Виталик? — спросила мать.

— Пока не думаю, — сказал Турков.

— И на примете никого?

— Я, мама, разборчив. Не скоро подходящую найду…

У него был составлен жизненный планчик, и там на первом месте была служебная деятельность.

Турков знал, что мужчина в сельской школе — редкость, вроде мамонта. И Турков собирался опровергнуть мнение, согласно которому сельская школа — удел неудачников.

Он не стремился в педагоги, но будет хорошим педагогом. Он не стремился работать в глубинке, но будет хорошо работать и в глубинке.

Еще в армии он почитывал педагогические журналы, занятные статейки в «Комсомольской правде»; он изобретал, как сделать свои уроки интересными. Надо завлекать ребятишек не оценками, а самим процессом познания.

Ребятам не нравится сухая математика? Турков добьется, что они будут сидеть в классе, как на ковбойском фильме. Всего можно достичь, если голова на плечах.

Через полгода у Туркова не было неуспевающих учеников; в школе функционировало кафе «Под интегралом»; он вывешивал в коридоре такие объявления: «Внимание! (Уравнение) февраля (уравнение) часов состоится математический турнир 8—10 классов!»

— Это, Виталий Максимович, какого же числа? — спросила завуч Аглая Борисовна, воззрясь на первое такое объявление.

— Попробуйте решить, — сказал Турков.

— Я серьезно спрашиваю! Мне надо график дежурств составить!

Завуч Аглая Борисовна восхищалась Турковым, а он не испытывал к ней уважения. Весь год завуч приходила на работу в длиннополой жакетке, нитяных чулках и стоптанных туфлях. Наверно, ей было немногим больше сорока, но выглядела она старухой. И все — из-за этой неряшливости.

«Погрязла, наверное, в домашнем хозяйстве, опустилась, — думал Турков. — А ведь небось чувствовала призвание к учительскому труду. Мечтала сеять разумное, доброе, вечное… А теперь ходит в школу, как на каторгу; во время урока думает о поросенке, которого не успела покормить; книг давно не читает, ругается с мужем, кричит на собственных непослушных детей. И убеждена, что всю себя отдала педагогике, любимому делу…»

— Это уравнение, Аглая Борисовна, решит даже пятиклассник.