Живая душа

— Я тебе деньги верну! — засуетился Лото. — Тебе верну! Я же не хотел бесплатно… Я ведь…

— Объяснишь тем, кого обокрал!

— Да я…

— Все понял? Или повторить?

Назавтра в сельповской очереди встретила Настя знакомую доярку. Ту самую, что купила голову без языка. Сконфузилась доярка: извини, говорит, за давешние попреки, теперь все выяснилось.

— Да ну? — поразилась Настя. — Неужто безъязыкий теленок заговорил?

Посмеялись, пошутили. Вернулась Настя домой веселая, а еще через день ей повестка: явиться в милицию.

В доме, где размещается сельсовет, есть глухая дверь с табличкой «Участковый уполномоченный». Если хозяина комнаты нету, глухую дверь от косяка до косяка перегораживает массивный железный засов с амбарным замком.

Они часто украшают дверь, этот засов и этот замок, — ведь рабочий день у милиционера Мелешева ненормированный.

В сельсовете Настя бывала, а в милицейскую комнату попадать еще не доводилось. Теперь Настя с любопытством озирала комнату с голым, без занавесок окном, с несгораемым шкафом в углу, с ободранным канцелярским столом, за котором сидел Мелешев. Над головой участкового был прикноплен пестрый плакат, изображавший круглые и треугольные дорожные знаки.

— Садись, — на миг подняв глаза, проговорил Мелешев, продолжая что-то писать.

Скрипело тупое перышко, продавливая бумагу. В окне, между рамами, ползали мухи.

— Зачем я понадобилась-то?

— Сказано — садись!

— Сяду. Дальше что? — спросила Настя и принялась рассматривать дорожные знаки на плакате.

Недавно, перед сенокосом, в деревне состоялось общее собрание; прикидывали, как уложиться в сроки. Решено было, что пошлют в луга всех, кого только можно. Даже конторских счетоводов, даже служащих сельсовета. Вот тогда и вырвалось у Насти:

— Мелешева тоже посылайте! Авось пупок не надорвет, много ли у него службы?

Мелешев, сидевший в президиуме, с неожиданной легкостью согласился, головой закивал: «Правильно, правильно!» Однако в лугах он так и не появлялся. Может, показать хочет Насте, что сильно загружен делами?

— Я пойду лучше…

— Протокол на тебя составляю! — Мелешев налегал на перо, и бумажный лист коробился, как береста. Приходилось пальцем придерживать.

— Что ж так долго?

— Опишем подробно. И как ты руку на совхозного рабочего подняла… И как самосуд устроила… И что из этого вышло.

— А что вышло?

— Беззаконие!

— Еще что?

— Человека едва паралич не разбил.

— Надо же! — удивилась Настя. — А еще одно перышко у вас найдется? Неохота без дела сидеть, я тоже бумагу составлю.

— На кого же?

— Да на одного милиционера. Опишу подробно — и как он воров ловит, и как на покосе, бедный, старается. И сколько часов в сутки занят.

Мелешев сидел сгорбясь, а тут распрямился, с треском расстегнулась пуговка на тесном мундире.

— Ты!.. Ты!.. Молчать!

— И какой он вежливый, опишу, — сказала Настя.

— Вон из кабинета!

— Теперь-то я и с места не тронусь, — она подвинула стул, села сбоку от Мелешева, локтем отпихнула пепельницу. — Ну? Где перышко-то? Время идет.

Вдоволь можно было посмеяться над тем, как опешил участковый, как перешел на вежливое «вы», как пытался сохранить достоинство в дальнейшем разговоре. Но Настя удержалась. И прыснула со смеху только в коридоре, уже захлопнув тяжелую дверь с табличкой.

Вот такой человек Настя. Вот такой у нее характер. А впрочем, надо бы рассказать еще о двух случаях. Они произошли минувшим летом, и Настя опять оказалась виноватой. Везет ей!

Раньше в Настину деревню добирались или на телеге, или речным путем. Недавно проложили шоссе, теперь из города валят и охотники, и рыболовы, и туристы. Приезжают на автобусах, на собственных машинах. Это бы и неплохо — деревня ожила, летом в ней многолюдно. Да народ-то прибывает всякий. Иных лучше в деревню и не пускать.

Особенно досаждают рыболовы. Мотаются по речному берегу на автомашинах, от заводи к заводи. Весной выйдешь на берег, а там будто танковое сражение прокатилось: земля исполосована колеями, рытвинами, везде торчат измочаленные ветки и хворост, который совали рыболовы под буксующие колеса. А на заливных-то лугах, между прочим, самые лучшие выпасы. Гибнут они.

Делать нечего — пришлось перегородить улицу. На верхнем конце деревни поставили шлагбаум, осталась дорожка лишь в нижнем конце деревни. Но по этой дорожке и на велосипеде не проскочишь — сверху-то вроде сухо, а на самом деле трясина болотная, еле прикрытая запекшейся земляной корочкой.

Пасет Настя телят в загоне, вдруг видит — спускается от церкви трехтонка с городским номером, в кузове рыболовы горланят. Физиономии у них красные, разудалые. Небось подзаправились в пути.

— Эй, тетка, здесь до реки доедем?

— Валяйте, — подбодрила Настя. — Река близко!

Шофер тоже был под хмельком, газанул он с пригорка да и влетел в трясину, завяз по самое днище.

До сумерек завывала в болоте трехтонка. На своих плечах вытаскивали ее рыболовы. Удить было некогда…

Но среди городских рыболовов, как на грех, оказался родственник совхозного агронома. Прибежал в деревню жаловаться: «Где та баба, что дорогу показывала?! Это она виновата!»

— Правильно, — с удовольствием подтвердила Настя. — Я виновата. Ругаться желаешь? Давай ругаться. Ты начни, а я закончу… Давай, давай! Чего рот-то захлопнул?

Надвигается Настя на рыболова, а тот, наверно, почуял, что не по зубам орешек. Отчаянная эта тетка на все готова — хоть ругаться, хоть врукопашную идти.

Ушел рыболов, но по деревне все-таки раззвонил, какая Настя бессовестная.

И еще был случай. Посетило Настин телятник совхозное начальство — управляющий отделением и главный зоотехник. Поздоровались, осмотрели все, неполадок не обнаружили. Потом главный зоотехник и говорит:

— Завтра не выпускай телят в загон. Машина придет, мы голов десять отправим на мясокомбинат.

— Зачем?

— План, Михайловна, план.

— За счет телят план? Да какой дурень махоньких на мясо сдает?!

— Вот что, Михайловна, — официальным тоном говорит зоотехник, — помолчи. Несолидно это. Мы не на базаре. Приказано — выполняй.

— И не подумаю!

— Выполнишь.

— Нет! Если горит план, головой соображайте, можно из стада корову выбраковать. Бычка взрослого! А это же преступление — махоньких телят губить! Сколько они к осени мяса нагуляют, вы подумали?

— Не твоя это компетенция.

— Моя! Будущий план чем закроем? Опять телят сдадим? Прямо новорожденных? Я-то знаю, какой у вас план, товарищ зоотехник. На пенсию собрались, чихать вам на завтрашний день, только бы премию напоследок отхватить!

Повернулся главный зоотехник к управляющему:

— Отстраните ее от работы. Утром к восьми ноль-ноль будьте здесь. Лично отберем телят.

Зашагал к выходу главный зоотехник, а управляющий отделением поспешает сзади, на ходу руками разводит: «Ничего не могу поделать, Михайловна!»

Зоотехник даже не уехал домой, остался ночевать в деревне. Поутру снова нагрянул в телятник, впереди управляющего прибежал.

А телятник пуст. Из конца в конец пуст; одна лишь Настя в нем прибирается.

— Где телята?!

— Пасутся.

— Где пасутся?!

— Ищите.

— Ну и раскаешься же ты у меня!.. Пригоняй телят немедленно! Я ведь еще не на пенсии! Могу рассчитаться, вылетишь отсюда в один миг!

— Что ж, — сказала Настя. — Мой чин не понизится, хоть и вылечу отсюда. Правда ведь? И пенсия моя не пострадает. А вот пойду-ка я на почту, позвоню в райком… или в обком… ваша пенсия пострадает. Обязательно.

— Звони!!

— Я б позвонила. Да жалко ведь… Жалко вас, Андрей Степаныч, оттого и не тороплюсь. А поступаете вы нехорошо.

Перевязала Настя платок на голове, узел на затылке затянула, как молодуха. Пошла к водопроводному крану, пустила воду в длинное корыто. Слушала, как пофыркивает и чмокает струя. И чувствовала стоящего за своей спиной зоотехника.