Живая душа

Агроном прибыл в деревню со своей коровой; на грузовике привез имущество. Купил избу, захлопотал на приусадебном участке. Люди радовались — если человек обживается, пускает корни в землю, значит, останется надолго. Прибавятся в деревне мужские руки, толковая голова. Плохо ли?

Приветили агронома и в то утро, на майском празднике. Пригласили в круг, агроном не застеснялся, запел вместе с бабами. И мужской голос не повредил хору, песня была подходящая, громкая. Разошелся агроном, широко руки развел, будто собрался обнять всех женщин, и трубит: «…А навстречу ему кр-расавица!!»

— Нашел красавиц! — проговорила агрономша. Она поодаль держалась, как обычно. Соблюдала расстояние меж собой и деревенскими бабами. — Нашел красавиц, никак не налюбуешься!

Задели женщин обидные слова. Но никто виду не подал, продолжают петь. Одна Настя не выдержала:

— Боишься, что съедим твоего Михаила?

— Не боюсь! — говорит агрономша. — Но ты бы лучше собственного мужа петь заставляла!

— Мой-то собственный в сырой земле лежит.

— А хоть где!

— Та-ак… — протянула Настя, все еще улыбаясь и чувствуя, как леденеет эта улыбка. — Тогда прощайся с Михаилом… Уведу! Ничуть я тебя не хуже, а давно не пробовала, каковы мужики на вкус!

Агрономша растерялась. Не знает, то ли мужа оттаскивать, то ли броситься к Насте с кулаками. И Михаил, агроном этот самый, растерянно ухмыляется.

Замерли бабы в кругу. Ждут, что дальше будет.

Настя с тою же ледяной улыбкой взяла агронома под руку и повела. Агроном вроде не упирается, послушно идет…

Схватилась агрономша за голову, ахнула. Побежала прочь по дороге, только крикнуть успела:

— Мишка!.. Не смей домой заявляться!

— И захочет, да не пущу! — рассмеялась вдогонку Настя.

Туг уже и агроном напугался — переминается, оглядывается на женщин. Бубнит:

— Она это… всегда ревнует… Чего с нее взять!

Провела Настя рукой по лицу, вздохнула:

— Да иди ты отсюда! Вправду, что ль, стану задерживать?

— Я… это…

— Беги догоняй! Только вот жаль, песню не допели.

Через день Настю вызвали в дирекцию совхоза. Пришел нарочный, отыскал Настю в телятнике, где она убиралась.

— Срочно!..

— Зачем зовут?

— Да не знаю. Идем!

Настиных подружек, бывало, вызывали в дирекцию после больших праздников. Житейское дело. Когда гуляют в деревне, не всякая доярка спозаранок на ферму побежит, не всякая станет ухаживать за телятами, как в будний день. Приходится начальству отчитывать чересчур загулявших.

Только у Насти гулянье никогда работе не мешало. И вчера она вовремя пришла в телятник и все сделала, что полагалось.

Стало быть, не для ругани вызывают. Тогда зачем? Другую работу предлагать? Не пойдет Настя на другую работу. Она привыкла за десять лет к телятнику, да и умения набралась. Вряд ли найдет начальство телятницу опытней Насти и прилежней.

А оказалось — действительно ругать вызвали. Агрономша подала заявление, где вовсю расписала Настино поведение на празднике. Агрономша предупреждала, что уедет вместе с мужем из деревни, если не будет принято мер.

— Ты, Михайловна, давай извинись, — сказал управляющий отделением — Что за шуточки?!

— Значит, я виновата? — спросила Настя.

— А кто же?

— Вы у агрономши спросите. Только всерьез.

Повернулась да и пошла прочь из кабинета.

В соседней комнате счетоводы сидели, учетчики, народ толпился. Нашлись, конечно, любопытные, сунулись: «Как там? За что?»

— Да вот, преступление я совершила, — смеясь, ответила Настя. — Жила, жила — и сделалась виноватой!

Посмеиваясь, отворила двери на улицу; там, на крыльце, приплясывала Жулька, нетерпеливо поскуливая.

— Ждешь? — спросила Настя. — Никуда я не подевалась. Вот я, здесь я… Пришла твоя виноватая Настя!

Больше не вызывали ее в контору по этому делу. Может, разузнал-таки управляющий, отчего разгорелась ссора на празднике. А может, сумел отговорить и успокоить агрономшу. Осталась она в деревне.

Теперь бывший агроном заведует совхозным складом. А жена его — по этой ли причине или по другой — притихла, да и с бабами держится проще.

Года через полтора после того случая послали Настю в город — на совещание животноводов. Там собрались люди со всей республики Коми. Выступали, рассказывали, как работают. Многих наградили грамотами, многим вручили ценные подарки. Отмечена была и Настя — ей достались грамота и настольные часы.

На этом совещании Настя познакомилась с одной дояркой из соседнего района Разговорились по душам, доярка тоже оказалась вдовой, и ребятишек у нее тоже было двое — сын и дочка. А еще сказала доярка, что поставили они в своей деревне памятник погибшим фронтовикам. Собрали деньги, наняли в городе хорошего скульптора, он сделал памятник и выбил на нем имени и фамилии погибших.

И Насте стало обидно, что ни она сама, ни подруги ее, ни остальные деревенские не догадались поступить так же. Решила: вернется домой, попросит поддержки в сельсовете и добьется, чтоб в деревне появился памятник.

Так она и сделала. Предложение все одобрили, написали в город — в организацию под названием «Худфонд». Начали было собирать деньги, и Настя радовалась, что так успешно подвигается дело. Но тут прибыл ответ из Худфонда. В нем сообщалось, что на памятники сейчас поступает очень много заказов, а Худфонд не имеет возможности их выполнить ввиду отсутствия гранита и мрамора.

Ответ всех огорчил. Кое-кто стал говорить, что затея эта хороша, да, видно, безнадежна. Одна лишь Настя не угомонилась. Она зачинщицей была и считала, что не имеет права бросить хлопоты.

В августе к ней приехал погостить сын. Он недавно закончил строительный техникум.

— Скажи-ка, что такое мрамор? — спросила Настя.

Сын объяснил.

— А гранит?

— Тоже горная порода, — ответил сын. — Состоит из кварца, полевого шпата и слюды. Да ты видела, встречаются такие валуны с блестками.

Тогда-то Настя и вспомнила про камень, лежащий в овраге за церковью. Громадный такой валун, розовато-сиреневый, искрящийся на отколотых местах. До войны, когда спрямляли дорогу, деревенские мужики — и Александр вместе с ними — откатили его и обрушили в овраг. Теперь камень почти утонул в земле, едва выглядывает из травы его сиреневая маковка. Валуны, лежащие на податливой почве, всегда уходят в землю. Впрочем, все ведь на свете меняется, только мы не замечаем — стареет вековой лес, река промывает другое русло, холмы сглаживаются. И камни уходят в землю.

Уйдет в землю и эта сиреневая глыба, уже обрызганная золотыми лишайниками, полузатянутая мхами… А что, если вытащить ее? Скульптор небось сообразит, как нужно обтесать и где ее поставить. Никаких привозных гранитов не потребуется!

Как только выпала свободная минутка, Настя побежала в овраг, еще раз внимательно осмотрела камень. Годится! Ей-богу, годится! Красив камень: по дымчато-розовой и сиреневой тверди — слюдяной накрап, будто дождевые капли замерзли и посверкивают на солнце.

И надо же подвернуться случаю — когда шла Настя обратно, увидела приткнувшийся у церкви бульдозер. А в кабине Толя, средний сын Клавдии, копошится.

— Что, Анатолий, машину новую получил?

— Как видишь, — сказал Толя гордо.

— А сильна ли машина-то?

— Это тебе не «Беларусь», — ответил Толя. — Не старые мои керосинки… Хочешь, теть Настя, баню твою перекувыркну?

— Баню-то я сама перекувыркну! — сказала Настя. — А ты мне камушек вытащи.

— Какой?

— Вон, из овражка.

— На что он тебе сдался?

— После скажу. Только буду всю жизнь благодарная, Анатолий…

— Для памятника? — догадался Толя. — Дак не пойдет. Он бесформенный.

— А я в городе, — сказала Настя, — около музея фигуру видела. Из такого же камня! В точности такой гранит, но, конечно, отесанный… И этот обтесать можно!

— Ладно, теть Настя. Не сейчас. Наряд у меня.

— Долго ли завернуть, Анатолий? Сделаем, коли ты рядом оказался. Это ведь… и твоему отцу памятник.