Страница 50 из 81
Клюге не знал, что сегодня на рассвете самолеты, посланные к Архангельской дороге, к местечку Няндома, уже не вернутся, потому что советские истребители заставили их совершить вынужденную посадку. Десант ликвидирован.
Клюге не знал, что уничтожен и второй десант, отправленный позавчера на Ухту.
Клюге не знал, что в первом десанте, наиболее отобранном и проверенном, был советский разведчик Ткачев.
Клюге не знал, что на речном берегу диверсантов встретит бывший заключенный Бутиков и умрет, но не станет предателем.
Клюге не знал о существовании Матвейчука, Лазарева и всех тех, что полегли у Каменного ручья, но победили.
Клюге не знал, что вскоре адмирал Канарис, узнав о провале операции, разжалует его и подпишет приказ о расстреле.
И Клюге не знал еще, что в недалеком будущем — меньше чем через два месяца — над Москвой вспыхнут соцветия первого победного салюта.
Он слушал музыку. Мальчики, которых, может быть, уже не существовало на свете, пели о бессмертии.
«Нина, здравствуй!
Ты, наверно, очень удивишься, когда получишь это письмо. Оказывается, не пропал я без вести, а был недалеко от тебя. Посмотри на штемпель.
Не удивляйся, что долго тебе не писал и не заехал домой, чтобы вас повидать. Так уж получилось. Придется не один вечер рассказывать о моих приключениях.
Надеюсь, что все-таки расскажу. Сейчас возвращаюсь на фронт. Ждите писем уже оттуда.
Все время о вас думаю, родные мои. Обнимаю крепко.
Авторизованный перевод Э. Шима.
РАССКАЗЫ
КОНО СЕМО
Умер Коно Семо. Собрался, говорят, топор поточить бруском, присел на лавку и умер.
А я совсем недавно видел его, когда приезжал в деревню. Думал, что он еще долго проживет. Да вот ошибся — о чужом здоровье трудно судить.
Рассказывают, что всем селом провожали его в последний путь. Люди от мала до велика шли за гробом — по деревне, по дороге к Травяному ручью. Там, в сосновом бору, наше кладбище.
Коно Семо — или по-русски Семен Кононович — не был мне родственником, не был крестным отцом. Но услышал я про его смерть, и будто ударили меня. До сих пор, как вспомню, что нет больше дяди Семена, будто в дремучем лесу один остаюсь — до того мне тоскливо и жутко.
Спасаюсь от горя тем, что вспоминаю Коно Семо живым. Это не трудно. Я ведь хорошо знал его. Вот он — глядит на меня светлыми, цвета дресвы глазами, глядит все внимательней и теплей, и я замечаю, как появляется на его лице улыбка, как растягивается в стороны широкий нос, как подымается его грудь, похожая на выпуклый берестяной лоток. Коно Семо что-то собирается вымолвить, но прежде поправляет на голове самодельную шапку-ушанку с козырьком, которую носит зимою и летом, поправляет свой топор, подвешенный к поясу на железной скобочке и поблескивающий чистым, аккуратно заточенным лезвием…
Коно Семо был для меня тем человеком, который делал затески на моей жизненной тропе, чтоб я не заблудился. Впрочем, двумя словами про это не расскажешь.
У шестилетнего мальчишки ум похож на сеть с крупными ячейками: не все застревает, что хочешь поймать. Но кое-что все-таки ловится и остается тогда на всю жизнь.
Мне, наверное, лет шесть и было. Отправились мы с ребятами в лес, он близко у нас, прямо за околицей. Затеяли игру — шишками кидаться. Хоть сосновая шишка и легонькая, но все же больно, если в тебя угодят. Я знаю, что попадет мне обязательно, но ввязываюсь в игру. Ведь не откажешься, мальчишки засмеют.
Долго кидались, а потом — бац! — щелкнула меня шишка по затылку. Оказывается, Максё Толя обошел сзади, прячась за деревьями, да и кинул исподтишка. Я схватил полную горсть шишек, запустил в ответ, даже не прицеливаясь. Еще нагнулся за шишками, а Максё Толя, слышу, застонал — в ухо ему попало. Стоит, морщится, потирает ухо.
— Чур, не нарочно! — сказал я.
— Да, не нарочно!.. — закричал он.
— Я по-честному кидал! А ты исподтишка, да еще ноешь!
Максё Толя утер глаза рукавом, не знает, что ответить. А мальчишки уже собрались вокруг и ждут: подеремся мы с Толей или помиримся?
И тут над нашими головами раздался пронзительный писк. Мы задрали головы, озираемся. Видим — неподалеку дупло в сосновом стволе.
— Это гнездо!.. Чье-то гнездо!
— И с птенцами!
Игру в шишки тотчас забыли. У всех глаза горят: надо обшарить дупло! А из него как раз птица показалась, черный дятел в малиновой шапке. Прыгает по стволу, отчаянно вскрикивает: «Ки-и-и!.. Ки-и-и-к!..»
Сейчас мне трудно представить, как может нормальный человек разорить птичье гнездо. А тогда, шестилетние, мы не умели жалеть. Отчаянный крик птицы нас только подзадоривал.
— Кто полезет? — спросил Максё Толя.
— Я!
Стал взбираться на дерево; трухлявые нижние сучья обламываются, схватиться не за что. Рубаху изорвал, а влезть не могу. Бросить бы мне эту затею, остальных мальчишек отговорить, так нет — обозлился. Сейчас, думаю, топор притащу и повалю дерево. Все равно доберусь до гнезда!
Отцовского наточенного топора не нашел дома, второпях схватил старый, которым дрова кололи. Вернулся к сосне и первым начал рубить. Руки не слушаются, сколько раз замахнусь, столько раз в новое место попадаю. Кора на сосне — лохмотьями.
Пока я долбил своим тупым топором, тихо подошел к нам Коно Семо. Его никто и не заметил. Обернулись мы только на его кашель. Смотрит Коно Семо, не похоже, что сердится, но левой рукой нервно и быстро топорище поглаживает.
Раньше, бывало, увидим, что идет он с работы, сразу к нему бросаемся: «Дядь Семо, где был? Что делал?» Слушать его мы любили, он интересно обо всем рассказывал. А сейчас притихли, молчим. Даже не поздоровались.
— Ну-у? — каким-то непривычным, сухим голосом протянул Коно Семо. — В деревне больше не хотите жить? В другие края собрались?
— Никуда не собрались! — осмелев, сказал я. Топор за спиной прячу.
— А зачем дерево губите?
— Гнездо там! Дятлово гнездо! — не подумавши, ляпнул Максё Толя. А может, он это нарочно сказал. Чтоб посчитаться со мной за ушибленное ухо.
— Не смейте гнездо трогать! — гневно приказал Коно Семо. — Эта птица наши леса охраняет! Если хотите жить здесь — не губите без нужды ни зверя, ни птицу, ни дерево… Поняли? А теперь — шыть со своим топором из лесу!
Спотыкаясь, побежали мы домой; впервые мы увидели Коно Семо таким разгневанным, впервые услышали от него такие слова. Запомнились мне они.
Теперь, когда половина жизни позади, не могу я представить себя без родины. Хоть ненадолго, а должен приехать в родные места, увидеть реку со светлыми перекатами, услышать, как гудят под ветром наши сосны. И если все это сохранилось и не оскудело еще, так только потому, что жили на моей земле люди, похожие на Коно Семо.
За год до войны с фашистами я поступил в школу. Осенью возвращаюсь с уроков и вижу, что Коно Семо спускается возле нашего огорода к реке. Несет на плече вершу из ивовых прутьев.
Заметь я его издали — непременно бы спрятался. Была у меня причина… Но я загляделся на пестреньких свиристелей, ощипывавших рябиновый куст, и прозевал приближение Коно Семо. Стою на тропинке, скашиваю глаза, как стреноженный конь. Если попробует Коно Семо поймать меня — сигану через изгородь…
Позавчера мы, мальчишки, без спросу взяли лодку у Коно Семо. Хотели на нашей покататься, да мой отец куда-то ее угнал. Вот и забрались в лодку Коно Семо. Покатались, а на берег ее не вытащили, бросили в воде. Просто заигрались, забыли.
К ночи зашумел проливень; словно крупным горохом кидали в окна. И утром еще дождило, когда я проснулся.