Живая душа

— Зачем мне жить? Ведь теперь уйдешь от меня, коль Степана не стало.

— Куда же мне идти?

— За другого выйдешь, в двадцать семь лет одной оставаться никому не захочется.

— Гляди-ко! За меня тут уже все решили! Нет, маманя, одного мужа мне достаточно, другого не надо.

Как просветлело ее лицо от этих слов! А спустя еще немного времени поднялась старушка, стала, как и раньше, за домом присматривать, в чем могла, мне помогала.

А мне с горем в одиночку пришлось справляться. Прижму, бывало, к себе Сашку и плачу всю ночь. Под мой плач он и засыпал.

Наутро встаю и с сухими глазами к людям выхожу. Кому пожалуешься, кому душу бередить решишься? У каждого та же беда, то же горе. Война, она никого слезами не обделила.

Село наше, Вилядь, небольшое, сто с лишним дворов. На войну ушли семьдесят девять человек, а вернулись только шестеро, И то кто без ноги, кто без руки. Один Толя, сын Ефрема Порошкина, без единой царапины остался — наводчиком на «катюше» был.

В то раннее утро девятого мая я в полях была, ходила смотреть, как рожь перезимовала. Снега в тот год большие выпали, озимь хорошо сохранилась: поле пылало темно-зеленым пламенем. В одном только месте кусочек желтел. Видимо, осенние дождевые воды там задержались, вот озимь и поморозилась. Подошла поближе, гляжу, а там действительно воды полно. Лопаты у меня не было, пришлось руками вырыть канавку, чтобы вода сошла — надеялась, может, выживут ростки.

В село вернулась, когда солнце высоко над головой стояло. Из избы Митрея доносились звуки гармошки: вроде никакого праздника, а там почему-то пели и плясали. Я удивилась, решила войти, посмотреть, что там делается, что за веселье.

Вошла, а там женщин двадцать, цепью друг за дружкой встав, пляшут, притопывают, а жена Митрея им на гармони частушки играет. Какой из нее гармонист — только басы на левой стороне нажимает. Увидали меня, зашумели:

— Анна, не гони ты нас сегодня на работу, праздник у нас большой! Победа, конец войне!

— Кто сказал? — не поверила я.

— Почта Нина сказала, ей звонили из города, велели, всем передать.

Радио в те времена у нас в селе еще не было, вот Почта Нина вместо радио и работала:

— Победа… — только и смогла я сказать. — Степушка!!

— Мы уже в сельпо сбегали, выпить успели и тебе оставили.

Они говорят, а до меня слова, как сквозь вату, едва доходит: Степа!

Выпила я водки целых полстакана, а ведь до этого никогда и в рот не брала. Потом мы петь стали. Все довоенные частушки перепели, новые прямо на ходу сочинять стали. Может, не очень складные получались частушки, да так сладко было их петь и плакать!

Ох, Степушка, сердце ты мое, солнышко ты мое!

Наревелись мы вдосталь, не пряча и не стыдясь своих слез, и я вместе со всеми.

С окончанием войны работы в колхозе не убавилось. Остались мы без мужиков, и теперь надеяться было уже не на кого. И детям нашим доставалось в каникулы — наравне со взрослыми трудились. Я своего Сашку косить научила и все подгоняла — быстрей, мол, да быстрей. Он однажды пожаловался — мальчишка ведь совсем:

— Не могу быстрей, спина болит.

— А ты ляг на кочку, чтобы руки и ноги свисали, полежи немного, и отойдет спина.

Как с чужим разговаривала, словно не был он моим единственным сыном! Но если бы кто-нибудь упрекнул, что у меня каменное сердце, я бы ответила этому человеку!

Сейчас мой Сашка в Воркуте на шахте главным инженером работает. В это лето приезжал ко мне в отпуск, я его и спросила:

— Не обижаешься, что в детстве много работать заставляла?

А он только улыбнулся и по руке меня погладил. Значит, все правильно делала, значит, и упрекать не за что.

До войны в нашей деревне по случаю окончания сельских работ всегда праздник устраивали. После тяжелой работы посидеть за общим столом — что может быть приятнее!

Вспомнила я об этой традиции на одном из заседаний правления. Все обрадовались, меня поддержали.

Устроить праздник нам клевер помог. Да, не удивляйтесь! Сеяли мы много клевера — для наших мест это очень подходящее растение. Несколько лет подряд плодоносит и землю еще укрепляет. А семена клевера в то время дорого стоили. Вырученные за продажу семян деньги мы премиями между колхозниками распределили, а что осталось — на праздник пошло. Настряпали бабы, напекли, пива наварили, Ох, и замечательный праздник получился! За долгие годы войны все так истосковались по веселью и теперь радовались, как дети. Кадриль танцевали, как в былые времена, все девять фигур. Я жену Митрея на кадрили водила, за мужчину. А то сидит баба, пригорюнилась, так я ее на середину за руку вытащила — нечего грустить, все мы вдовами остались, а жизнь-то продолжается!

Втянулась я за это время в работу и уже не чувствовала себя не на своем месте. А забот, неприятностей, конечно, хватало. Все-то ведь у нас прямо под небом, за всем глаз нужен — это не бумагу какую недописанную на столе оставить. То заморозки, то дожди, то опять заморозки. И еще на мою голову уполномоченные из района — пусть в шутку будет сказано, но…

Тогда-то я на них сильно сердилась, а теперь, как подумаю, и жалко даже станет. Ну посудите сами: пошлют иного в колхоз, накачку ему перед дорогой сделают, объяснят, вот он и старается, чтобы потом доложить в район, да побыстрее. А к сельской работе не приучен, никак в толк взять не может, что и когда можно и должно делать. Землю, ее понимать надо, чувствовать… В три-то дня разве научишься?! И такую суету да строгость разведет, не приведи господь…

К примеру, пахать еще нельзя, в земле рука стынет, — говорят, пашите. На лугах трава едва-едва появилась — косить заставляют. Хлеб в силу еще не вошел, из зерен молоко давится — убирайте. Приходилось выслушивать такие приказы, но делали-то мы все равно по-своему.

Однажды майор из военкомата приехал. Здоровущий: если в косилку запрячь, один потянет. Прислали его, чтобы он темпы сенозаготовок увеличил. Повела я его на луга, где бабы косили, он и давай учить меня, командовать, как в армии:

— Чего это они у тебя порознь косят, а не цепью идут?

— Как же, — говорю ему, — цепью-то на таком кочковатом лугу? Тут с оглядкой надо косить, а то можешь и ногу чью-то отсечь. И косы у нас, видишь, «горбуши» — когда косишь, нагибаться надо.

— А почему не «литовками» косите?

— На таком лугу «литовками» никак невозможно. Сдвигать надо скошенную траву-то, чтоб самому потом не затоптать между кочками.

Увидал, что какая-то баба косу положила и в лес направилась.

— А почему они у тебя без спроса отлучаются?

— Мало ли, кому косу отбить надо, кому… пить захотелось.

— Тогда, — говорит, — и с того конца надо косить, окружить этот луг, а в середине встретиться. Вот на войне…

— Не знаю, как на войне, — рассердилась я, — а еще и с того конца нам косить ни к чему. Как сено подсохнет, нам его сгребать и стоговать надо, а ты хочешь, чтобы мы туда-сюда кидались?

— Все равно можно делать быстрее, просто ты командовать не умеешь. А ну, живее, бабоньки! Пошли, пошли, марш, марш!

— Ты бы лучше взял косу да подсобил бабам, чем командовать, показал бы, как работать умеешь, вон шея у тебя какая здоровая!

— Шея моя здесь ни при чем, а я сюда не работать приехал.

— А что делать?

— Организовывать.

— Много ты тут своим криком организуешь, последние люди разбегутся.