Живая душа

Степан глаза на меня вскинул и смотрит, не отпускает взглядом своим.

— И пойду! — говорю. Тоже со Степана глаз не свожу, как заколдованная.

— Ступай тогда в чем есть! Из дому ни тряпки не получишь! Нет тут ничего твоего!

— Есть! — рассердилась я. — Самовар возьму!

— И то, — говорит отец. — Со свекровью чайку попьешь. Ежели тебя, бесприданную, к столу позовут.

Испугалась я тут. По обычаю, должно быть приданое. Вон другие-то невесты полное хозяйство за собой несут… Кто же меня пустую в дом примет? Пускай Степану не требуется мое приданое, но что родня скажет? Что мне перед свекровью отвечать?

Заметил Степан мою растерянность. Кивнул — выйдем-ка в сени. Побрела за ним, как водой облитая.

— Не горюй! — шепчет Степан. — Проживем! Сами заработаем на себя!

— Где? — всхлипываю.

— В колхозе же работать будем! Это не у Микул Ивана батрачить!

— А вдруг… твоя мать и вправду меня в дом не пустит?

— Пустит, я ей уже про тебя рассказал, согласная она.

— Ну да, у всех людей свадьбы играют, а мы как же, без свадьбы-то?

— И опять не горюй, что-нибудь придумаем! А до этого можно ведь и врозь спать, правда?

— А…

Степан только рукой махнул — много, мол, вопросов сразу задаешь.

В тот же день и пришла я к Степану, а еще через несколько дней сыграли что-то вроде свадьбы, просто для порядка, чтобы люди потом не болтали. И правда: какая при нашем-то достатке свадьба, где денег взять? Но отца все-таки пригласила — думала: поостынет — придет. Но нет, так и не дождалась. Из всей моей родни только тетка присутствовала, и то спасибо.

Говорят, как свадьбу справишь, так потом и жить будешь. А у нас со Степаном все не так. Начало нашей жизни вон какое было, зато потом все наладилось, и даже сама я иногда себе завидовала и все спрашивала себя: ну за что мне такое счастье?

Степан мой и высок был, и широкоплеч, и с глазами ясными, да и умом от природы не обижен. А уж любил он меня… Ну что еще надо?!

И свекровь моя оказалась женщиной доброй. Никогда ни словом не напомнила, не попрекнула, что я босой в ее дом пришла, а окажись на ее месте другая, только за одно это заживо бы съела. Зато и я старалась для нее, как могла, злым словом боялась обидеть.

Вышла я замуж, а фамилия старая осталась. Степан тоже был Конаковым — Степан Иванович Конаков. В нашем селе почти все Конаковы, видно, один род когда-то был. И только три семьи Порошкины были да Микул Иван Распутин — вон какая знаменитая фамилия, да только так без продолжения и осталась.

Посудачили, конечно, на селе о нашей свадьбе да скоро и позабыли: наступили события посерьезнее, было о чем подумать и без нас.

Колхоз образовался, а земля вся лоскутами по всей округе разбросана: у кого за Дурным ручьем, у кого за старой горой, у кого на Пожогах. Попробуй объедини. А самые лучшие земли, я уже говорила, Микул Ивану принадлежали. И, конечно, отказываться добровольно от земли он не собирался. На одном из собраний встал Степан и сказал, что придется землю силой отбирать. Услыхал об этом Микул Иван и при встрече пригрозил Степану:

— Только сунься, щенок, всем селом панихиду по тебе петь будут.

Степан и вообще был не из трусливых, а тут слова эти его только раззадорили. Засмеялся:

— Погоди, придет время, тебя не спросим, заберем, так и знай.

— Я свое слово сказал. — Повернулся и прочь пошел Микул Иван.

Не первый год Советская власть в стране правила, а у нас на селе Микул Иван самым главным человеком оставался. Где богатство, там и сила — а народ ведь темный был, боялись его.

Многие пробовали отговорить Степана, не лезь, мол, к волку, добром это не кончится, и даже я слово вставила — честно говоря, больше всего за жизнь Степана опасалась, — да куда там…

А весна в этот год у нас затяжной оказалась. И слухи такие страшные ползли: то в одном, то в другом дальнем колхозе председателя на вилы подняли… Я вся измаялась, извелась от этих слухов, от Степана ни на шаг старалась не отходить.

А потом все-таки всем колхозом вышли на пахоту, с красным знаменем. А знамя впереди всех Степан нес. Уж как я потом благодарна была этому знамени — если бы не оно, может быть, закатилось бы в тот день Степаново солнышко.

Сначала по всему селу прошли, чтобы все видели, какой у нас праздник, чтобы все ощутили, что новая жизнь началась.

…Как громом выстрел прозвучал. В мужа стреляли!! Рванулась я к нему без памяти, а он живой. Стоит на своих ногах! А знамя разорвано — пулей стреляли.

— Кто стрелял? Откуда? — заволновались люди, зашумели.

Вдруг Степан без единого слова кинулся к взвозу избы Егор Педя, выхватил наган из заднего кармана, вмиг через забор перелетел. Раньше я оружия у него не видела — потом выяснилось, что наган он одолжил на один день у милиционера в сельсовете — чувствовал, что пригодится.

И вот когда он к взвозу кинулся, я успела заметить, что из-под взвоза синий дымок струится. Конечно, оттуда стреляли.

Следом за ним побежала, а за мной — другие. Степан двери в хлев отворил, но свет туда до конца не проникает, не видно, есть там кто или нет. А голову не сунешь — могут выстрелить.

— Выходи! — крикнул Степан.

Молчат.

— Стойте здесь, — приказал Степан. — А я через избу, через кормушку гляну.

Я, конечно, за ним. Зыркнул он на меня сурово, но не прогнал. Вошли мы с ним в жилую комнату, глядим: Егор Педь на печи лежит, а старуха его посреди избы картошку семенную выбирает.

— Кто из вашего хлева стрелял?

— А бог его знает, — говорит с печи Егор Педь. — Я здесь лежу целый день, ноги болят.

— А выстрел слышали?

— Выстрел-то слышали, — старуха его отвечает. — А разве это не вы стреляли?

— Зачем нам стрелять, мы не бандиты, на пахоту собрались, — говорю. Тут опять Степан на меня глянул, молчи, мол, тебя не спрашивают.

Степан вышел в сени, распахнул дверь на поветь, осмотрелся, потом лег на пол и глянул сквозь кормушку вниз. Встал, плечами пожал:

— Ничего не понимаю, не мог же он сквозь землю провалиться.

Тем временем народ собрался, тоже стали искать. Кто в хлев, кто куда. Мы с парнями стали сено ворошить, а Степан стоял и наган наготове держал. Жена Егор Педя вышла и смотрела, как мы у нее хозяйничаем, молчала.

— Пойдем в избу, в подполе посмотрим, — говорит ей Степан.

Тут старуха заголосила:

— Думаете, если мы в колхоз не вступили, то врага у себя прятать будем? Идите смотрите!

— Не реви, — оборвал ее Степан. — Лучше помоги людям искать, твой же дом.

Но и в подполе никого не нашли. Весь дом обшарили, да так несолоно хлебавши опять на повети собрались. Думаем: что дальше делать, где искать или, может быть, бросить вообще это дело?

Я огляделась: вроде везде уже посмотрели, все переворошили, только вон в углу скрученный закол[1] стоит, его никто не трогал. Никто не трогал, думаю, а чего же это он так слабо закручен, будто пуст посередине? Подошла, стала разворачивать, да так и застыла: там Пашка, несостоявшийся мой жених, на корточках сидит с ружьем.

Не то что крикнуть — слова вымолвить не могу, язык отнялся, да и сам Пашка не лучше — глаза вытаращил, ни жив ни мертв. Слышу за спиной Степана голос:

— Смотри, мать, какая рыба в твоем заколе запуталась!

Жена Егор Педя схватила топор — и к Пашке:

— Ах ты, собака, в чужой избе прячешься, позоришь чужой дом!

Сам-то Егор Педь тоже из бедных, не раз в долгах у Пашкиного отца ходил — вот все это и припомнилось его жене. Еле оттащили, убила бы она его, ей-богу.

Пашку в сельсовет отвели, с рук на руки милиционеру сдали, а сами на пахоту отправились.

Не помню более счастливой пахоты! Знамя мы в межу воткнули, и Степан сам первую борозду провел. По второй я пошла, за мной — Порошкин Ефрем.

Все, кроме меня, на своих лошадях пахали. Правда, лошади были уже общие, но каждый все-таки свою выбрал — привычнее, что ли… Мне достался старый мерин Карко, он раньше Ефрему принадлежал. Мерин стар, шерсть на нем клочьями висит, ноги слабые — не хотели его даже в общий табун загонять, потом решили, что год-другой, может быть, выдержит. Действительно, две весны я на нем пахала. Так вот из-за этого самого мерина схлестнулась я с Ефремом в тот день. Дело уже к вечеру шло, люди устали, да и лошади — тоже, ведь не трактор. Стал мой Карко в борозде останавливаться, от других отставать. Я его раз пожалела, другой, а потом, когда он опять остановился, обидно мне стало — все вперед ушли, одна я в хвосте плетусь, вроде хуже всех работаю — и крикнула:

1

Закол — перегородка из сплетенных деревянных планок, ставят в реке, когда рыба идет на нерест.