Страница 13 из 15
– Советую писаться вдовой. Действительнее. Лучше помогает. Ведь по паспортной книге никто проверять не станет. Все вдовами пишутся. У кого и настоящий-то муж есть – и те вдовами себя обозначают.
– Ну, вдова так вдова, миленький, – согласилась женщина. – Тебе с горы виднее.
– Ладно. А сколько детей?
– У меня-то? Да двое, голубчик.
– Напишем, пятеро. Так лучше. Да и число круглее. А если будут обследовать и придут, то говори, что у тебя пять и есть, а трое в деревне. Ведь ты крестьянка?
– Крестьянка, батюшка.
– Сам-то при тебе?
– При мне. Да что он! Только пьет без пути да меня колотит, – махнула рукой женщина. – А подмоги никакой. У меня же отнимет, если какой двугривенный увидит. Работал тут как-то на конках, снег сгребал, а потом вдруг перестал ходить… «Желаю, – говорит, – отдыхать, потому я человек больной и испорченный…» Теперь все лежит…
– Ну, довольно, довольно. Завела машину, так уж и не остановишь. Я для того спросил, чтобы наставить тебя. Его ты уж куда-нибудь прибери, если обследовать придут. Ужасно не любит, когда из-за занавески торчит такое чудище мужское, – говорил Колотов.
– Милый, да ведь у меня жильцы, я квартирная хозяйка: так как же…
– Ну, я предупредил. А теперь мое дело сторона. Также, чтобы посуда казенная на столе и на окнах не стояла. Этого не любят обследователи.
– Да ведь где попало ставят, черти. Ино и не сам поставит, а жильцы. Конечно, не порожнюю не поставят, потому тоже боятся за золото-то в ней…
– И порожнюю посуду убирай. Все это я для того говорю, чтоб мое прошение действительнее было. А то ведь зря… Казенную посуду не обожают.
Перо Колотова стало писать. Писал он довольно долго и наконец стал читать: «Оставшись после смерти моего мужа беспомощною вдовой с пятью малолетними детьми и при беременности шестым, не имея ни родственников, ни знакомых для поддержки моих больных сирот, страдающих малокровием, не получая ниоткуда ни пенсии и ни пособия, я трудами рук своих должна снискивать себе и детям пропитание, между тем как я сама больна ревматизмом, головокружением и пороком сердца, что мешает мне добывать и скудное пропитание. Для поддержания же себя и детей содержу маленькую квартиру и сдаю жильцам, сырую и холодную, так что при нынешней дороговизне топлива и отопить ее не могу, а потому, припадая к стопам вашим, молю о выдаче мне дров для обогрения моих сирот к предстоящему празднику Рождества Христова. Я же, со своей стороны, буду воссылать мольбы к Всевышнему о здравии и благоденствии вашем и всего почтенного семейства вашего».
– Нравится? – спросил Колотов, прочитав прошение.
– Да уж чего же лучше! – отвечала женщина.
– А что насчет ревматизма, то уж наверное он у тебя есть.
– Да как не быть, миленький! Синяки и те поджить никогда не могут от него, изверга. Чуть заживет один – новый явился.
– Ну, уж насчет синяков-то помалкивай.
– Да я вам это только, голубчик.
– Неграмотная, поди?
– Да откуда же грамотной-то быть! Была бы грамотная, так сама бы написала.
– Ну, ты насчет этого не дури. Много есть грамотных, а прошения о помощи писать не могут. Тут нужен специалист. А неграмотная, то я за тебя подписаться должен.
И Колотов расчеркнулся: «Вдова крестьянка Василиса Панкратьева, а по безграмотству ее и личной просьбе расписался и руку приложил отставной канцелярский служитель Акинфий Колотов».
– Ну, теперь тебе нечего здесь торчать. Все сведения у меня о тебе есть, а остальные три прошения могу я тебе и без тебя написать, – сказал он женщине. – Я напишу, а ты сегодня вечерком или завтра утречком зайди за ними и получишь.
Женщина переминалась.
– Да лучше уж я подождала бы, миленький, потому деньги я отдала… – начала она.
– Да чего ты боишься-то, дура! Не пропадут твои деньги! – закричал на нее Колотов. – Здесь и на рубли пишут прошения, да и то не опасаются. Ступай!
Женщина нехотя медленно вышла из комнаты, бормоча:
– Так уж, пожалуйста, к вечеру, потому завтра утречком подавать думаю. Пораньше подашь, пораньше и получишь.
III
Только что удалилась Василиса Панкратова, как супруга Колотова, заглянув в двери, крикнула:
– Еще есть две. Впускать, что ли?
– Да как же не впускать-то? Ведь это заработок. Тут к празднику и на гуся, и на ветчину заработать можно, – отвечал Колотов.
– Нет, я к тому, что одна пришла без денег и платок в заклад принесла. «Получу, – говорит, – по прошениям, так рассчитаюсь и выкуплю».
– Ну, уж это играй назад. Чего ей?.. Пусть в другом месте закладывает, а сюда является с деньгами.
– Платок-то, Ермолаич, хороший. Два прошения ей, а платок больше рубля стоит.
– Ну, постой, я разберу, в чем дело.
А сзади стоявшей в дверях жены Колотова выставилась уж голова, закутанная в серый платок, и говорила:
– Здравствуйте, господин писарь! Как вас величать-то? Благородие или просто?
– Назовешь и благородием, так не ошибешься. Ну да зови просто Ермолаичем, – отвечал Колотов. – Ноги-то отерла в кухне? Отерла, так входи сюда.
– Отерла, батюшка Ермолаич. Я к вам насчет про-шениев, да дело-то мое такое сиротское.
Женщина средних лет в суконной кацавейке вошла и поклонилась.
– Очень уж мы наслышаны, что прошения-то вы сладко пишете, – продолжала она. – Есть у нас на квартире писарь, мальчик он, в школу ходит. Этот и даром или за какой-нибудь пряник напишет, да я думаю, чувствительности-то никакой не будет, так что толку-то!
– Конечно. Где же мальчишке несмышленому супротив специалиста, который все подходы знает, – гордо отвечал Колотов.
– Верно, правильно. Нам очень тебя хвалили. Ну а денег-то у меня нет. Так вот не возьмешь ли платок до субботы?
Женщина вытащила из кармана желтый шелковый набивной платок с разводами.
– Мне насчет дров прошение, – продолжала она. – В субботу мне жилец обещался отдать за угол. Подождать до субботы – боюсь с дровами опоздать. Давно уже раздают. Кабы не раздали все.
Колотов развернул платок и встряхнул его.
– Эх, горе квартирные хозяйки! Да неужто уж у тебя пятиалтынного-то на прошение нет! – произнес он.
– Есть, Ермолаич, но нельзя тоже дома без гроша быть. Я сам-четверт с ребятишками. И на картофель, и на ситный, и на треску надо, чтобы питаться, а лавочник мелочной у нас так и говорит: «Сегодня на деньги, а завтра в долг». Мне только о дровах два прошения: от себя и от сестры. Сестра при мне живет и поломойством занимается. Да и у сестры-то заработка не завалило. Без дела на кофейных переварках сидит. Вот перед самыми праздниками работа будет.
– Постой, постой… – перебил ее Колотов. – Да на одну квартиру по двум прошениям дров не выдают. Сколько ни пиши, все равно выдадут только по одному. Дают квартирной хозяйке, жилице зачем же дрова? Ее обязана хозяйка отоплять.
– Знаю я, ваше благородие, я тертый калач. Прошения я каждый год во все места подаю. Но отчего не попробовать? Может быть, и не заметят? В прошлом году мы по двум прошениям получили: и я, и сестра.
– Странно. Как же это так проглядели?
– А вот проглядели. Может статься, и нынче проглядят, так отчего лишний пятиалтынный в прошение не просолить. Надо только написать умеючи. Сейчас я тебе одну штучку скажу, ваше благородие.
– В угловом доме живешь? – перебил женщину Колотов.
– Да.
– А в угловом, так знаю я твою штучку. Одна подаст прошение с одной улицы, а другая с другой, и номера дома разные, а квартира под одним номером.
– Отчего ты знаешь? – удивилась женщина.
– Да как же специалисту-то по прошениям не знать, если уж ты знаешь! Не надо только одновременно подавать прошения.
– Удивительно, как он это все знает! – воскликнула женщина и прибавила: – Так вот, милостивец, два прошеньица в долг, а платок у тебя останется. Бедность-то только очень уж одолела.
– Ну ладно. Прошения будут готовы завтра утром. Скажи только, от кого писать, адрес, и больше ничего не надо. Завтра приходи и получишь прошения.