Ты будешь моей

— Что это значит?

Даже из такого положения вижу, как она нахмуривается.

— Арестовали. Нашли у меня парочку пакетиков с интересным содержимым.

— Ты что?.. Ты?..

— Ага, как в пятнадцать начал, так каждое мое утро начинается с дорожки.

Первые секунды шока у меня еще получается сдерживаться, а потом все, плотину прорывает. Моему многострадальному плечу опять достается от Агаты за смех, который вообще не получается приглушить.

— Ну ты за кого меня принимаешь, детка? Я не употребляю, — успокаиваю ее, слыша, как Потеряшка выдыхает. — Отец помог мне выйти спустя какое-то время. Но взамен сослал меня подальше в наказание, отрабатывать долг.

— Я боялась тебя встретить в Москве… Когда в Питер с Дианой перебрались, стало даже как-то легче.

— Почему вы вообще сюда переехали?

— Из-за отца. После той истории с ребенком, когда я больше напоминала какую-то тень человека, Ди испугалась. Сестра не знала, что делать. Матери все равно было бы, поэтому Диана как-то разыскала отца, рассказала ему все, попросила помощи. Он и забрал нас.

— А с работой как? Я помню, что ты собиралась переезжать именно из-за нее.

— Уволилась… — ее голос ломается.

Агата не углубляется, но я сразу улавливаю, что там тоже не все так просто. Ладно, не все сразу. На нее вообще давить нельзя, приходится постепенно все вытягивать.

— А ты с Жанной… — набирается храбрости и все-таки спрашивает. — Ты точно не спал с ней тогда? У вас вообще ничего не было?

— Да меня самого чуть не вывернуло прямо на нее, — встаю перед Агатой, пальцами веду по руке от самого запястья. — Запах не твой, губы не твои, пальцы в волосах путались… В отличие от твоих, — запускаю пятерню в мягкие пряди, предварительно стянув резинку и распутав небрежную косу.

У Агаты во взгляде сейчас целая смесь.

Недоверие, страх, желание. Все искрится и смешивается, когда я кладу ладонь на поясницу и сам нагибаюсь, замерев в миллиметре от ее губ.

Она облизывает их, языком вскользь задевая мои. Я хотел оттянуть поцелуй, но из-за этого практически невинного прикосновения обрушиваюсь на ее рот с дикой яростью, желая дать нам обоим освобождение. Хотя бы в эту минуту.

Агату трясет, она стонет мне в губы, потому что я даже привыкнуть ей не даю. Сразу задираю юбку, усаживаю на стол, чтобы у меня были свободны обе руки. А иначе пришлось бы держать ее, спасая от падения.

Глупышка упирается ладонями мне в грудь, словно это реально сможет тормознуть, когда я уже разогнался.

— Подожди… Ян, не здесь же…

Мой язык уже у нее во рту.

— Никто сюда не сунется. Постучат, в крайнем случае. Расслабься, чудо, и молчи. Стонать у тебя получается лучше.

Я сжимаю ее задницу. Прикусываю шею, выбивая из Агаты новые шумные выдохи.

Губами по коже, там, где бьется пульс возле впадинки, отвлекая от того, что хочу сделать пальцами.

Она горячая внизу. Влажная. Сама покорно раздвигает ножки, стоит немного надавить через белье.

Юбка ее мешает. А это значит что? Нахрен юбку.

С молнией возиться долго не приходится, хоть кончики пальцев уже и жжет от нетерпения. Агата пытается оттянуть блузку пониже, потому что на ней сегодня открытые трусики, сидящие низко.

Прячется. Шрам прячет.

— А ну руки прочь, — перехватываю ее запястья, заводя их за спину. Удерживаю одной своей лапой. — Все мое, даже не думай прикрываться.

Присаживаюсь и касаюсь губами шрама. Она дергается, словно я ей каленое железо к коже приложил. Втягивает кислород со свистом и отодвигается, ерзая на столешнице.

Руки я ее отпускаю. Для того чтобы стянуть один чулок и потом быстро связать их. Не слишком сильно, следов не должно остаться.

— Попалась, мышка. Будешь безобразничать, я тебя вообще на стол опрокину и ручонки твои шаловливые привяжу к ножкам. Тогда уже никуда не денешься, — несу всю эту чушь ей на ухо, вылизываю шею, перемежаю все это с укусами.

— Ты пользуешься своим служебным положением, — хнычет, когда я начинаю расстегивать слишком мелкие пуговицы.

И ведь нет у нас дресс-кода, ходи в чем хочешь. Так она назло постоянно выряжается как строгая училка.

Бля-я, никакого терпения не хватает. Рву все нафиг под возмущенное сопение обладательницы таких охрененных сисек. Надо было сначала раздеть, а потом уже руки вязать. Неудобно, блин.

— И положением пользуюсь, и тобой сейчас буду пользоваться по полной, — практически рычу ей в губы, задирая лифчик до самого подбородка.

Да-а-а, моя хорошая. Аж облизываюсь, рассматривая при хорошем освещении сладкие холмики с твердыми, сжавшимися в горошины сосками.

— Не надо… — еще пытается что-то мне возражать Агата, когда щелкаю языком по розовой бусине.

— Детка, только так и надо.

Я осторожно, поддерживая ладонью на спине, все-таки укладываю разомлевшую Потеряшку на стол и встаю между ее разведенными ногами. Закидываю их к себе на бедра.

Специально или случайно шпильку мне в задницу врезала? Но туфельки пусть останутся. Заводит.

Наклоняюсь вперед, накрываю дрожащую малышку своим телом. Одну руку поставить рядом с ее головой, чтобы окончательно не рухнуть на Агату. Столешница — не самое мягкое место для таких маневров.

Трусы ее отодвигаю в сторону. И сразу пальцами в горячую влажность, надавливая, скользя, растирая смазку по всей промежности, слушая хриплые, приглушенные стеснением и боязнью привлечь внимание стоны.

Она постоянно облизывает свои губы, белые зубки мелькают на нижней.

А когда я ввожу пару пальцев в ее разгоряченную узкую плоть, чуть ли не до крови прикусывает.

— Р-развяжи меня, — трясется вся, метает грозные молнии в мои глаза, а у самой кожа вся в мурашках и между ног совсем потоп.

— Не дождешься, — царапаю зубами ключицы, посасываю мочку.

Пальцы не прекращают двигаться в ней. Добавляю большой на клитор и вовремя захватываю ее губы. Вскрик тонет где-то между тем, как я проскальзываю языком в ее рот и жадно прихватываю сочные пухлые губы, как голодный зверь.

В какой-то момент Агата начинает охотно подбрасывать бедра мне навстречу, и я усмехаюсь ей в волосы.

Снова ловлю зубами острый сосок, слегка сжимаю их, чувствуя, как по ее телу проходит новый спазм.

Мучаю ее грудь, размазываю влагу по нежным складочкам. Специально за секунду до вершины ее удовольствия смягчаю натиск, не позволяя девочке кончить.

Эта зараза каждый раз разочарованно хнычет, едва не скулит, но продолжает играть в молчанку.

Ладно, упрямица. А если так?

Опускаюсь между ее ног, сразу языком по всей промежности, останавливаясь губами на пульсирующем клиторе. По кругу, пальцами раздвигая плоть, чтобы Агата ощущала все острее.

— Я-ян!..

Упс, а ротик-то прикрывать теперь некому.

Ну ничего, она, кажется, больше не смущается, полностью отдавшись моему языку.

Надавливаю на впалый живот ладонью, чтобы прижать ее покрепче к столу, и опять припадаю ртом к ее складкам.

Туфли уже давно куда-то сами делись, так что сейчас Агата упирается пальчиками в самый край столешницы, извивается вся, как на распятье, и так сексуально стонет, что мой стояк грозится прорвать джинсы.

Она просит. Умоляет практически.

Но теперь моя очередь включать засранца.

Выписываю зигзаги так, чтобы не задевать клитор, растягиваю ее одним пальцем, плавно, медленно, сжимая зубы, чтобы не сорваться самому.

Слышу, как Агата царапает стол ногтями. Бедра напряжены, изящные стопы выгибаются как у балерин. Грудь вздымается и покачивается. Блядь, как заднюю-то не дать раньше времени?

Не заполнить ее всю одним грубым толчком. Не начать трахать, ощущая, как охуенно она кончает со мной внутри. А потом еще раз. Практически сразу же.

Сам себе устроил адскую вылазку.

Терпи теперь, мужик.

— Хочу, пожалуйста… Еще… — лепечет, подталкивая бедра ко мне. Совсем забылась малышка.

— Помучить тебя, как думаешь? — отрываюсь, чтобы сказать. Самым кончиком языка задеваю клитор.