Разгневанная река

Сады заметно поредели и наконец кончились. Ле поднялся на дорогу, идущую по дамбе. С высоты, радуя глаз, открылся бескрайний простор рисовых полей. Небо было ясное, безоблачное. Вдали, в голубоватой дымке, виднелись горные цепи уездов Донгчиеу и Тилинь. Еще дальше, у самого горизонта, сквозь дымку едва различались, почти угадывались горы Иенты, вершины которых терялись в облаках.

Близ горы До, у переправы Гом, он различил крошечные кирпичные домики и клубы дыма, поднимавшиеся от керамических печей. Ле вдруг припомнилось, как лет двенадцать назад они шли с Кхаком по берегу Лыонга. А несколько месяцев спустя их схватили и бросили в тюрьму. Им тогда обоим было немногим больше двадцати. Он, Ле, работал токарем на шахтах в Даокхе и вел партийную работу, а Кхак учился в Ханойском педагогическом училище. Немало историй о мудром Нгуен Чае рассказал тогда ему Кхак. Ведь именно здесь, в Консоне, в уезде Тилинь, происходили события, в которых участвовал Нгуен Чай, полководец и поэт. Стихи его Кхак помнил наизусть. Тогда он все мечтал добраться до Хайфона, а там завербоваться на пароход и уехать за границу. Вот под этим капоковым деревом, помнится, они обсуждали планы Кхака. Ле оглядел дерево. Оно все так же возвышалось у дамбы, среди речных наносов, огромное, закрывшее небо своими корявыми ветвями.

Как и было условлено, Кань ожидал его в километре от переправы, под одиноким деревом у дороги, ведущей в уездный центр. Проходя мимо, Ле молча обменялся с ним взглядом и не спеша спустился к реке, где стояла лодка старого Зяна. Ле весело поздоровался со стариком и его невесткой, сошел в лодку и нырнул в шалаш на палубе. Вскоре подошел Кань и тоже скрылся в шалаше. Старик огляделся и деревянным ящиком заслонил вход в шалаш.

Устроившись поудобней под низкой крышей, Ле снял тюрбан, скинул длинное платье и принялся раскуривать бамбуковый кальян, засыпая Каня вопросами.

— Долго пришлось дожидаться? У тебя все в порядке? Что нового слышно о Тхиете?

— Они решили судить его военным судом. Могут расстрелять.

Ле задумчиво смотрел на Каня.

Пожалуй, он прав… Последнее время французы перешли на военно-полевые суды, и расстрел за политическую деятельность сейчас вполне обычное дело. Хотят запугать людей. Никак не придут в себя после восстаний в Баксоне и Намбо. А тут еще налеты партизан в Динька и Вуняе. Да, сейчас не приходится рассчитывать на снисходительность.

— Из членов парткома с цементного, — продолжал Кань, — удалось скрыться одному Ману. Связь с ним я еще не наладил. Ну, а у тебя что?

— У меня важные новости. Создан фронт Вьетминь[4].

Кань молчал, не спуская с Ле выжидательного взгляда, но тот продолжал не торопясь, с чуть заметной улыбкой:

— Получены материалы Восьмого пленума ЦК о новой политике партии, Декларация Вьетминя и письмо товарища Нгуен Ай Куока[5] из-за границы. Так что новостей, как видишь, много, и все хорошие! Нам сейчас надо браться за дело засучив рукава, поднимать революционное движение!

6

Пока Кань, едва заметно шевеля губами, читал решение пленума, Ле с наслаждением растянулся на дощатом полу лодки. Досталось ему сегодня: чтобы добраться сюда к условленному часу, пришлось выйти до рассвета и идти без отдыха. За последний месяц не было дня, чтобы он поел досыта, не было ночи, которую он проспал бы спокойно. Только сейчас, в лодке старого Зяна, он мог наконец насладиться покоем.

Ле выглянул из шалаша. Маленькая Ха раздувала огонь под котлом с рисом. Старый Зян сидел у кормового весла и чинил сеть, внимательно посматривая по сторонам. На берегу его невестка стирала белье, не спуская глаз с дороги. Берега здесь заросли камышом, и, случись что, старику стоит только взяться за весла, и лодка мгновенно затеряется в камыше, как иголка в стоге сена. Пожалуй, только здесь Ле чувствовал себя в полной безопасности. Его охватило давно забытое ощущение домашнего уюта… Да, эта лодка и была теперь его единственным пристанищем. Вокруг удивительная тишина. Плещется вода за бортом, лодка лениво покачивается на волне, и в такт ей качается голубое небо. Черное от загара лицо старого Зяна постепенно заволакивается, незаметно Ле погружается в сон… Кань разбудил его, когда завтрак был готов. Сын Зяна успел, оказывается, побывать на рынке, продать рыбу, купить кусочек мяса, бутылку водки и свежую газету. Гости не хотели садиться за еду без хозяев, но те отказались наотрез, отговорившись тем, что уже завтракали. Только сын Зяна составил им компанию. Ле едва пригубил из крохотной рюмки и поставил ее на поднос.

— И выпивка у нас есть, и закуска, всего полный поднос. Но нам с Канем нужно еще поработать, так что ты нажимай, не обращай на нас внимания. — Парень кивнул, однако дальше двух рюмок не пошел. А Кань от одной рюмки так раскраснелся, что они принялись потешаться над ним.

Покончив с завтраком, сын Зяна выдернул шест, к которому была привязана лодка и не спеша направил ее против течения.

Кань и Ле шепотом обсуждали сводки с русского фронта, опубликованные в газетах.

— Не пойму, в чем тут дело? Почему русские терпят поражение за поражением? Неужели правда, что немцы под Киевом окружили и уничтожили более трехсот тысяч?

— Потери у русских, конечно, есть, но немцы явно раздувают свои успехи. Ведь это же сводки немецкого командования! Мы не знаем, что сообщают об этом русские.

— Я слышал, под Москвой фашистов остановили.

— Это верно! Седьмого ноября Сталин принимал парад на Красной площади. В девятнадцатом году против Красной Армии выступили четырнадцать государств. И потерпели крах.

— Но почему все-таки Сталин допустил внезапное нападение?

— Мы не знаем, как обстоит дело. Вначале, может быть, и допустил что-то, но сейчас ясно одно: блицкриг, о котором Гитлер раструбил по всему свету, провалился.

— А японцы?

— За последние месяцы они перебросили в Южный Вьетнам несколько десятков дивизий. Видно, создают там военную базу, готовятся к нападению на Гонконг, Филиппины, Сингапур и Малайю. Вот и до нас докатилась война.

Кань напряженно слушал.

— Военная и революционная обстановка в стране, — говорил Ле, внимательно следя за Канем, — меняется очень быстро. Поражение восстаний в Бакшоне, Долыонге и Намбо привело к спаду движения. Но восстания эти были только подготовкой, так сказать, репетицией главного сражения за захват власти, которое нам предстоит осуществить. Вот почему понадобилось расширить национальный фронт, выдвинуть лозунг «Единство ради спасения Родины», создать Вьетминь.

— У меня что-то не укладывается в голове, о каком единстве с буржуазией и помещиками может быть речь?

— Только с теми, кто против фашистов. Или хотя бы сочувствует национально-освободительному движению.

— Но в программе фронта Вьетминь нет больше лозунга аграрной революции!

— Это совсем не значит, что партия отказалась от аграрной революции. В данный момент этот лозунг временно снимается, чтобы собрать все силы на борьбу против японцев и французов, добиться национального освобождения. Разумеется, это лишь временная уступка, благодаря которой мы сможем активнее привлечь на сторону революции средние слои населения. К тому же партия по-прежнему выступает за снижение арендной платы и долговых процентов, за раздачу крестьянам общественной земли.

Кань слушал, не возражая, но по его лицу было видно, что он усваивает с трудом то, что говорит Ле, преодолевая старые, издавна сложившиеся взгляды и понятия.

— Когда меняется обстановка, — продолжал Ле спокойно, хотя голос его становился тверже, — следует менять и тактику, как на поворотах дороги мы меняем направление движения машины. Не успеешь повернуть руль — загремишь в пропасть. Главное сейчас — разгромить фашистов. Вот послушай, что пишет Нгуен Ай Куок.

Ле развернул отпечатанную на литографе листовку и тихо, но внятно прочел:

4

Вьетминь (Лига борьбы за независимость Вьетнама) — организация единого национального фронта.

5

Ай Куок — псевдоним Хо Ши Мина (настоящее имя Нгуен Тат Тхань) в период нелегальной революционной деятельности.