Разгневанная река

— Послушайте, послушайте! — обрадовалась Куен.

Мужчина обернулся.

— Скажите, пожалуйста, дойду я этой дорогой до пагоды Нгай?

— Ну нет! — ответил мужчина с характерным для горцев акцентом. — Надо идти обратно.

Куен остановилась, досадуя на свою оплошность.

— Иди назад через лес, а потом вдоль ручья, мимо поля лимонной мяты.

Куен пошла обратно. Буйвола под сосной не оказалось, его, видно, уже увели. Куен отправилась по тропинке вдоль ручья, с тревогой поглядывая на солнце, которое быстро клонилось к западу. Теперь не дай бог еще раз заблудиться, тогда, чего доброго, придется ночевать в лесу!

Рассказы хозяйки харчевни не выходили у Куен из головы, она настороженно оглядывалась по сторонам, косясь на высокие молчаливые стволы сосен.

Когда Куен вышла наконец из леса и увидела поле лимонной мяты, она с облегчением вздохнула и прибавила шагу. Теперь дорога вилась по склону холма и спускалась к каменному мостику, переброшенному через горный ручеек. До слуха Куен донесся лай собаки. Где-то поблизости было селение. Показался длинный ряд высоких сандаловых деревьев, а за ними, почти скрытые густой листвой няна[2] трехарочные ворота пагоды. Наконец-то!

Навстречу Куен выскочила рыжая собака и, злобно рыча, бросилась к ней. Девушка в испуге замахала ноном, громко повторяя слова буддийского приветствия.

— А-зи-да-фат! — послышалось в ответ. — Кто здесь?

От дверей пагоды торопливо шла пожилая монашенка.

— У вас, бабушка, живет новый работник?

— Это ты про старого Хьеу? Уж не родственница ли?

Она повела Куен куда-то за пагоду по замшелой, местами выщербленной кирпичной дорожке, в конце которой стояла небольшая крытая соломой хижина.

— Обожди, дочка, здесь, я схожу кликну Хьеу, он в огороде, пропалывает грядки.

Куен вошла и присела в хижине, пустой, как базарные ряды в будний день. В углу единственной комнаты стояла крупорушка, на топчане — курительный прибор в щербатой чашке да деревянный поднос с небольшими черными от чая чашками. Впрочем, и сама пагода, которую сторожил теперь старый Хьеу, была под стать этой хижине — такая же старая, ветхая и заброшенная. Сквозь выбоины и трещины в кирпиче, устилавшем двор, буйно проросла трава, а за огородом она вымахала почти по грудь, совершенно скрыв несколько надгробий. В пагоде были гости: проходя по двору, Куен успела заметить, что настоятельница беседовала с мужчиной в тюрбане и черном шелковом одеянии. Глаза его смотрели из-под густых бровей твердо, открыто. Мужественное лицо обрамляла смолисто-черная бородка.

Со стороны огорода появился Хьеу. Он улыбался и отряхивал землю с ладоней.

— А я гадаю, кто бы это мог меня спрашивать? Давно пришли? Как дорога, далеко показалось?

Вечером Куен ужинала вместе с Хьеу и монахиней. Настоятельнице подавали отдельно. Собственно, все население пагоды и состояло из двух старых монахинь да Хьеу.

— Здесь так безлюдно, вы не боитесь бандитов? — поинтересовалась Куен.

— Боимся, конечно. Правда, пока они нас не трогают, побаиваются Чыонг Конга. Это тот самый мужчина, что был сегодня в гостях у нашей настоятельницы. Он объявил, что пагода под его защитой.

Хьеу рассказал Куен, что имение Чыонг Конга находится недалеко от пагоды. Дети этого господина, сын и дочь, любят ездить верхом и отлично владеют почти всеми видами оружия. Однажды отец и дети ездили даже в провинциальный центр Хоаньбо помериться силами с бродячими бойцами, которые показывали народу приемы боя холодным оружием. Чыонг Конг нередко наезжал в пагоду и сам слыл гостеприимным хозяином, любил принимать у себя интересных людей. Случалось, он месяцами не отпускал гостя, если тот пришелся ему по душе.

4

Прошла неделя, и старик Хьеу приехал в село Тям, чтобы отвезти Куен и тетушку Май на могилу Кхака. Куен оставила Тху на попечение тетки, и рано утром они втроем тронулись в путь. Куен взяла с собой лишь пачку благовонных палочек и небольшое каменное надгробие, которое сделали по ее заказу.

Пока они шли, старая Май не раз присаживалась отдохнуть у обочины дороги, однако с губ ее не сорвалось ни слова жалобы. Она молча брела, опираясь на палку, стараясь не отставать от дочери и Хьеу.

Поезд в этот день шел почему-то очень медленно. Промаявшись в душной тесноте вагона почти до часу дня, они приехали в Ханой совершенно измотанные. Старушка обессилела, но уверяла, что чувствует себя неплохо. В Ханое они зашли в харчевню при вокзале, наскоро перекусили, и тетушка Май снова заторопилась в путь. На трамвае они добрались до перекрестка Вонг, а там наняли рикшу и двинулись дальше. Чтобы сократить расходы, Хьеу взял одного рикшу на всех. Тетушка Май и Хьеу поместились на сиденье, а Куен — на подножке. По мере удаления от города росло и волнение Куен. Хьеу без умолку рассказывал о местах, которые они проезжали, и прикидывал, сколько им еще осталось добираться до места. Старушка за всю дорогу не произнесла ни слова. Она словно ушла в себя и не обращала внимания на происходящее вокруг, терпеливо дожидаясь момента, когда увидит могилу сына.

— Ну, вот и гуайява!

Хьеу остановил рикшу, помог сойти тетушке Май и повел мать с дочерью через кладбище, которое подходило к самой дороге. Прибежали ребятишки, пасшие буйволов неподалеку. Куен огляделась. Вокруг были сотни могил, и в душу ее стал закрадываться страх: найдет ли Хьеу среди этих могил холмик, под которым лежит их Кхак. Но Хьеу уверенно зашагал в дальний конец кладбища.

— Вот здесь!

Он подошел к совсем небольшому, заросшему травой холмику. Земля так осела, что могилку можно было различить только со стороны гуайявы.

— Его положили головой сюда. Вы побудьте здесь, а я схожу за лопатой. Надо подправить могилу, а заодно и плиту установить.

Хьеу ушел в соседнее село. Солнце клонилось к западу, освещая кладбище косыми лучами. Заслонившись ноном, Куен зажгла благовонные палочки. Дым, подхваченный легким ветерком, медленно поплыл, стелясь над травой.

— Брат мой, брат!..

Куен, рыдая, припала к холмику. Опираясь на палку, старая Май опустилась рядом с дочерью, не в силах оторвать взгляда от могилы сына. Так вот где ты лежишь, Кхак, сыночек мой родной! Сегодня мы с Куен пришли навестить тебя… А я-то мечтала увидеть тебя живым, прежде чем закроются мои глаза! Думала ли, что вместо тебя увижу этот холмик? Почему не я умерла вместо тебя!.. Губы старой Май кривились, но она не издала ни звука, продолжая молча смотреть на могильный холм.

Возвратился Хьеу с каким-то мужчиной. Они тут же принялись за дело, подсыпали земли, окопали и выровняли холмик. Куен сидела в стороне, всхлипывая, вытирая платком слезы. Когда земляной холм вырос и приобрел форму могилы, Хьеу старательно укрепил у основания каменную плиту с надписью.

— Теперь не затеряется. И Кхаку сегодня приятно: с родными повидался.

Жара спала. Закатное солнце окрасило траву багрянцем. Май поднялась с травы, сложила на груди ладони и низко, чуть ли не земным поклоном, поклонилась Хьеу.

— До конца жизни не забудем мы вашего добра!..

Старик кинулся поднимать ее.

— Что вы, что вы, тетушка! Зачем вы так… Сейчас я тоже попрощаюсь с покойным, да и в обратный путь…

Хьеу встал у могилы, низко склонил голову и, сложив перед грудью ладони, забормотал молитву.

Когда они вышли на шоссе, солнце уже зашло, кладбище стало погружаться в сумеречную мглу.

— В будущем году, — посоветовал Хьеу, — приедете навестить Кхака, посади́те куст хризантем.

Обратный путь оказался еще труднее. На вокзал добрались часам к восьми. Поездов уже не было, все ночлежки забиты — пришлось провести ночь на привокзальной улице под фонарем, среди шумной толпы, ожидавшей утреннего поезда. Ни Куен, ни тетушка Май всю ночь не сомкнули глаз. Выехали с первым, пятичасовым поездом, и, хотя им удалось занять сидячие места, все трое чувствовали себя совершенно разбитыми. Старик Хьеу простился с ними на станции Никуинь, так как решил навестить младшего сына. Когда поезд остановился наконец у знакомого моста, Куен помогла матери выйти из вагона. Они с трудом дотащились до лачуги Ты Гатя, и тетушка Май пролежала там не вставая до самого вечера. К счастью, в конце дня к Ты Гатю заглянул Кой. Он-то и довел, почти донес на себе тетушку Май до дому.

2

Нян — фруктовое дерево, распространенное также и в Китае под названием «личжи».