Избранное

Учитель Хоа говорил взволнованно, едва переводя дыхание, и вдруг замолк. Глаза его смущенно смотрели сквозь стекла очков, он окинул класс взглядом, будто искал кого-то.

В нашей школе было строжайше запрещено говорить о политике. «Никаких разговоров о политике! Никакой коммунистической пропаганды!» Того, кто осмеливался пренебречь приказом, заносили в черный список. Конечно, преподаватели вели себя осторожно. И он, наш любимый учитель Хоа, обычно избегал разговоров о политике, но иной раз, забыв обо всем, нарушал запрет, хотя сам потом смущался и чувствовал себя виноватым. Вот и сейчас, растерянно оглядев учеников, он посмотрел на дверь и на окно, выходившее на школьный двор. Лицо Хоа побледнело, подрагивающие губы сжались, глаза потускнели — он весь вдруг как-то сник и тихо прошептал:

— А, будь что будет…

Мы затаив дыхание с восхищением смотрели на него. Это, видимо, несколько успокоило учителя.

— Сегодня мы немного отвлеклись от темы нашего урока, — сказал он спокойно. — Однако обо всем, что я рассказал вам, я прочел в английских и французских газетах, которые свободно продаются у нас повсюду. А некоторые статьи были даже переведены на вьетнамский язык и опубликованы в наших газетах.

Учитель начал объяснять новый материал, но мы уже почти не слушали. На другой день он не явился в школу, дома его тоже не оказалось — мы заходили к нему после уроков. Директор сказал нам, что Хоа выполняет какое-то его поручение, однако мы догадались, что учитель арестован. Это подтвердил и учитель физики Тан. Его мы тоже очень любили. Он был старше Хоа. Обычно задумчивый и молчаливый, он был совсем непохож на энергичного Хоа. Когда мы спросили Тана, не знает ли он, что случилось с Хоа, он глубоко вздохнул и тихо, так, что слышали лишь стоявшие совсем близко, прошептал:

— Он… он уже за решеткой!

Значит, Хоа был арестован потому, что рассказывал нам о битве под Дьенбьенфу? Но ведь об этом говорит весь мир, газеты Европы и Америки открыто пишут о поражении французов, и газеты эти свободно продаются даже здесь, в Сайгоне. И потом, если во вьетнамских газетах публикуются переводы этих статей, почему нельзя говорить об этом в классе?

После уроков мы решили идти освобождать учителя, и вдруг кто-то сказал:

— А у нас в классе есть доносчик!

Сообщение это не было для нас новостью. Шпики сейчас были всюду, даже среди учителей. Еще в начале учебного года мы добились, чтобы одного такого типа выгнали из школы — он преподавал вьетнамскую литературу. Ему дали выпускной класс, и он постоянно крутился возле старшеклассников. Едва начинался урок, он принимался ругаться, бегать по классу и спрашивать: «А нет ли среди вас таких, что ведут политические разговоры? Может, даже коммунистическую пропаганду?..»

Мы сговорились объявить этому типу войну: как только он входил в класс, мы забрасывали его самыми разными вопросами. Чаще он начинал кричать и угрожать нам, а мы поднимали невообразимый шум. И так его встречали во всех классах. Скоро он понял, что в таких условиях не сможет работать, и перешел в другую школу. Но мы предупредили ребят из этой школы и просили их предпринять что-нибудь, чтобы избавиться от такого преподавателя.

Однако среди учеников доносчиков было еще больше. Был и у нас в классе такой тип — Ван. Этот задира и воображала всегда носил темные очки. Когда он входил в класс, он обычно останавливался в дверях и некоторое время оглядывал всю классную комнату. Затем проходил в конец класса, устраивался там на последней парте и закрывал глаза, делая вид, что дремлет. Но мы-то отлично знали, что он не спит, а чутко прислушивается к тому, что говорится в классе. Ван курил сигареты с наркотиками и иной раз, одурманенный, в самом деле засыпал на уроке, но чаще всего он почему-то «дремал» на уроках, которые вели Хоа и Тан. Мы с первых дней обратили на этого Вана внимание, а потом узнали, что его старший брат работает в Главном полицейском управлении. Говорили, будто вечерами Вана видели в ресторанах и ночных заведениях, от которых наши ученики старались держаться подальше.

Мы были уверены, что именно Ван донес на нашего Хоа, и если раньше мы просто презирали его, то теперь дело приняло совсем иной оборот.

Уроки закончились. Велосипеды, мотороллеры один за другим катились от школы. Смех, шутки, пение, велосипедные звонки, сигналы мотороллеров смешались в разноголосый гомон.

Ван выскочил из школы одним из первых. Быть может, его и в самом деле ждали какие-то срочные дела, а может, что-то почуял, во всяком случае, он схватил свой мотороллер и поспешил уехать. Следом за ним уехали три девушки, среди которых была Тхань. За красоту мы прозвали ее Брижит Бардо. Потом отправилась группа парней.

Миновали один перекресток, другой. Девушки и парни сворачивали направо и налево — каждый к своему дому. Ван по-прежнему несся впереди всех, но группа ребят во главе с Тхань уже почти нагнала его. Сзади послышалось яростное стрекотание еще одного мотора, и появился Линь, тоже наш одноклассник.

Вдруг Тхань оторвалась от своих подруг и, поравнявшись с Ваном, пропела:

— Нет, не буду! — в тон песне ответил Ван, и они свернули на тихую, безлюдную улочку.

Линь прибавил скорость; нагнал Тхань и стал теснить ее к тротуару. Такие проделки были у нас в ходу. Несколько минут их мотороллеры шли рядом, потом Линь вытянул руку, закинул голову назад и громко продекламировал:

Голос его звучал насмешливо-печально. Линь выпустил из рук руль, мотороллер, потеряв управление, накренился и почти прижал Тхань к тротуару. Девушка круто повернула, крикнув:

— Ты что?!

Но Линь снова стал теснить Тхань к обочине. Тхань наскочила на Вана, обе машины полетели на землю. Мы обступили их. Ван, кряхтя, поднялся и набросился с бранью на Тхань:

— Ты что, тварь уличная, свихнулась?

Тхань наклонилась, чтобы поднять свой мотороллер, но, услышав эти слова, оставила машину и, вскинув голову, вызывающе крикнула, наступая на Вана:

— А ну-ка повтори, что ты сказал!

Но тут Линь спрыгнул с мотороллера, оттолкнул Тхань и встал между нею и Ваном.

— Ну-ка отойди!

Он нанес Вану сильный удар в челюсть. Тот не успел даже сообразить, что произошло, как посыпались новые удары. Ван пошатнулся и упал. Линь подскочил к нему. Мы окружили их плотной стеной. Ван попытался было подняться, но Линь мощным ударом свалил его с ног и прижал к земле. Лицо Вана было залито кровью, волосы всклочены, одежда порвана. Но Линь все не унимался — склонившись над поверженным противником, он продолжал дубасить его. Мы по-прежнему стояли тесным кольцом и спокойно смотрели на расправу.

Подходили любопытные, но за плотной стеной наших спин им ничего не удавалось разглядеть. Впрочем, они привыкли к подобным сценам, напоминающим много раз виденные эпизоды американских фильмов.

— Полиция! — крикнул кто-то.

Двое из наших парней наклонились к Линю.

— Хватит, оставь его!

Линь поднялся, дернул Вана за волосы и медленно проговорил:

— Я хотел, сволочь, выбить из тебя подлость, понял? И чтобы ты носа больше не показывал в нашей школе! Ясно?

Тот только молча передернул плечами. Он явно старался походить в этот момент на известного американского киноактера Юла Бриннера, который обычно демонстративно поворачивается спиной к своим врагам, выражая таким образом ненависть и презрение к ним.

Линь подошел к своему мотороллеру, уселся на него, нажал на стартер. Мы бросились врассыпную, пока полицейские, проталкивавшиеся сквозь толпу любопытных, не успели схватить нас.

Линь мчался впереди, за ним следовали остальные. Но часть ребят задержалась на месте драки: у нашей Брижит Бардо никак не заводился мотороллер. Стоя одной ногой на обочине, а другой продолжая нажимать на стартер, Тхань следила за тем, как к ней приближались белые мундиры. Наконец она сняла ногу с педали, беззаботно улыбнулась и сказала, ни к кому не обращаясь: