Страница 7 из 64
Иван Тимофеевич поднялся на крыльцо, достал из кармана ключ, сунул его в скважину замка и повернулся ко мне, пытливо посмотрел в глаза, спросил:
— Не боишься вступить в драку с районной, а может, и областной коррупцией?
— Не боюсь. Но существует ли в действительности такая коррупция?
— Существует, Игорь, — решительно заявил старый учитель. — Только слепой может не видеть этого. Сам на себе не раз испытал ее руку. Сделай все возможное, разберись объективно. У меня, кроме тебя, никого из надежных людей уже не осталось. Валентин для меня был не только хорошим сыном, но и слишком честным человеком. И вот не выдержал, сломался...
— Иван Тимофеевич, все, что в моих силах, сделаю!
— Верю, — он толкнул дверь и посторонился, пропуская меня в хату.
За ужином Иван Тимофеевич рассказал:
— Первый секретарь райкома Лев Николаевич Белокопытов у нас второй год. Приехал из Казахстана, перетянул сюда своих людей, в том числе и Клименкова Ивана. Убрал неугодных работников, посадил на ключевые посты своих. Чувствует себя удельным князем. Все в его руках: торговля, экономика, жилищные вопросы и так далее. Распоряжается всем единолично. Жалует одних и лишает земных благ других...
— Скажите, Иван Тимофеевич, вы что-либо слышали о судебном процессе по делу Ивановского?
— Нет, не слышал, — учитель поднялся из-за стола, пожаловался: — Устал что-то сегодня. Видать, дают о себе знать события последних дней, да и возраст сказывается: как-никак к восьмому десятку приближается. Пойду на кухню отдыхать, там у меня топчан стоит. Вот только посуду уберу и лампу настольную тебе принесу. А тетрадь Валентина вон на кровати. Прочти, может, что ценное найдешь в ней...
Тетрадь в черном матерчатом переплете была густо испещрена мелким, неразборчивым почерком Вальки. Первые записи относились к пятилетней давности, к тому времени, когда Валька возглавил отделение уголовного розыска местного отдела внутренних дел. В них шла речь о раскрытии конкретных преступлений с анализом положительных и отрицательных качеств этой работы, делались выводы, подробно разбирались ошибки сотрудников.
Валька Благовещенский был далек от журналистики, особо не жаловал мемуарную литературу, не вел дневников, поэтому столь подробные записи преследовали скорее всего иную цель — на отдельных примерах из практики учить подчиненных оперативно-розыскной работе. Подробно разбирался ход раскрытия и расследования десятков около двух преступлений. Брались не только запутанные дела, но и такие, когда истина, как говорится, лежала на поверхности, но следователи, работники розыска, участковые инспектора то ли из-за низкого профессионального уровня, то ли из-за халатности или элементарной недисциплинированности не видели этого и тратили на раскрытие преступлений и изобличение преступников нередко месяцы и более, хотя все это можно было сделать в первые же сутки, по горячим следам.
С февраля прошлого года никаких записей Валька не делал — может, не было интересных, поучительных дел?
Судя по дате, записи возобновились уже в марте этого года. И первая сразу же насторожила меня:
«Вчера закончился судебный процесс по делу Ивановского, обвиняемого в умышленном убийстве (статья 101 УК БССР). Отверстали ему пять лет лишения свободы. За что? Он не убивал! Это я знаю доподлинно.
Гад все-таки Иван Клименков! Он не страж законности, а самый настоящий карьерист с хорошо подвешенным языком: говорит свободно, без шпаргалки, пересыпает свою речь цитатами из выступлений партийных и советских руководителей, выдержками из нормативных актов. Но главное в нашем прокуроре не красноречие, а ненасытное честолюбие. Этим, правда, в меньших дозах, он страдал еще в школе. Теперь же, дорвавшись до власти, сосредоточив в одних руках следствие и надзор за ним, развернулся во всю ширь своей властолюбивой, с мелкой, мстительной душонкой натуры. Он представляет тип того безнравственного профессионала, который в угоду начальству готов сознательно загнать в тюрьму невинного человека, на этот раз Ивановского. Я пытался доказывать, протестовать, жаловаться, но все — тщетно! Мои жалобы неизменно возвращались для проверки и реагирования в райком, райисполком или Клименкову. Такова наша бюрократическая система: на кого жалуешься, тот и рассматривает твои жалобы. Какая-то глухая, равнодушная стена, о которую вдребезги разбиваются не просто жалобы, а судьбы людей...
Сегодня Клименков вызвал меня к себе, заявил, что против меня прокуратурой возбуждено уголовное дело по статье 169 Уголовного кодекса Белорусской ССР (получение взятки), предложил для смягчения участи добровольно и честно изложить самому в протоколе допроса все обстоятельства этого «преступления», назвать соучастников. И когда я послал его подальше, он злорадно сказал: «Ты у меня еще попрыгаешь, когда арестую!» Какая подлость, какой идиотизм! От меня просто хотят избавиться давно обкатанным методом, заткнуть рот...»
Дальше несколько листков в тетради было вырвано — видимо, Вальку не устраивало написанное или просто он нервничал. На трех других листах начатые записи оказались густо затушеванными. Потом через чистую страницу шел следующий текст, написанный нервно, с решительным зачеркиванием отдельных слов, фраз и даже целых абзацев:
«Об убийстве шофера автокомбината Голубева я узнал утром, когда приехал на работу. Суть дела такова. Голубев ночью вернулся из рейса, поставил в гараж автобус и пошел домой. А спустя час возле кинотеатра «Космос» его обнаружили убитым.
По подозрению в совершении преступления задержали Ивановского, учащегося профтехучилища механизации сельского хозяйства. При нем оказался кошелек с деньгами и документами убитого. По словам жены Голубева, утром муж позвонил ей, сообщил, что получил зарплату и попросил подъехать за деньгами, так как его срочно направляют в рейс вместо заболевшего сослуживца. Но жена замешкалась и мужа уже не застала.
Ивановский упорно отрицал свою причастность к убийству.
Я переговорил с сотрудниками, выезжавшими на место происшествия, с родственниками и сослуживцами убитого и отправился в прокуратуру.
В кабинете прокурора как раз шел допрос Ивановского. Это был невзрачный, щуплый парень в нейлоновой меховой куртке. Он сидел у прокурорского стола, опустив голову. Тут же находились помощник прокурора и следователь. Клименков кивнул мне, жестом пригласил садиться и повернулся к Ивановскому:
— Значит, ты продолжаешь утверждать, что к убийству не имеешь никакого отношения?
— Я же сказал: не убивал, — тихо ответил парень, все так же не поднимая головы.
— Ну-ка повтори еще раз свой рассказ, — Клименков выразительно посмотрел на меня, видимо, давая понять, что делает это для меня.
Ивановский поднял голову, обвел нас глазами, облизнул губы и тихо начал рассказывать:
— Часа в два ночи я возвращался домой. Девушку провожал. Подхожу к кинотеатру, вижу, темнеет что-то возле кромки тротуара, на проезжей части. Смотрю — человек. Шапка слетела, и голова в крови. Сперва сдрейфил, бросился бежать. Потом подумал: а может, жив еще? Вернулся. Потрогал за руку. Она еще теплая была, но сердце уже не билось. И тут я услышал сзади шаги. Испугался: а вдруг меня обвинят в убийстве? Потому и ушел...
— Ты о бумажнике забыл, — напомнил прокурор.
— Ах, да, бумажник, — втянул голову в плечи подозреваемый. — Я когда пальто расстегнул, чтобы сердце послушать, бумажник выпал из бокового кармана. Виноват, бес попутал... Но ведь его мог взять любой другой, например, тот мужик, что после меня подошел к убитому.
— Логика! — усмехнулся прокурор и взглянул на меня: — Каково, Валентин Семенович, а?
— Иван Дмитриевич, разрешите задать вопрос задержанному?
— Валяй, — согласился Клименков и с довольным видом откинулся на спинку кресла.
— Скажите, Ивановский, а кто был тот человек, что подходил к убитому? — спросил я. — Вы рассмотрели его?
— Нет, я сразу же убежал.
— На этот вопрос я сам тебе отвечу, — заявил Клименков и кивнул следователю. Когда тот вывел из кабинета Ивановского, прокурор сказал: — Это был Гена Белокопытов, сын первого. Он и позвонил в дежурную часть, указал приметы убегавшего от трупа Ивановского, но не назвал свою фамилию...