Страница 163 из 190
Столица Украины (во всяком случае ее центр) походила на осажденный город. На Крещатике – столпотворение людей, в основном молодежи. Лозунги о самостийности, плакаты с требованием отставки премьера, призывы покончить с компартией и засилием москалей.
И хотя Денис обо всем этом читал в газетах, смотрел по телевидению, увиденное произвело на него ошеломляющее впечатление. Устои рушились на глазах, в душе появилось опустошение и безотчетный страх. Что грядет?…
С этими мыслями лейтенант и направился в Дарницу, где жила мать Кирсановой Елена Владимировна, по мужу Мартыненко. Найти ее дом не составило труда.
Акатов остановился в нерешительности перед небольшим участком, на котором стояла неказистая хатка – иначе это строение не назовешь. Редкий прогнивший забор держался Бог знает чем. Сад запущен, зарос бурьяном. Скособоченная калитка. Кнопки звонка не видно.
– Ты до кого, хлопчик? – услышал Денис возле себя голос с мягким украинским выговором.
Он принадлежал чистенькой старухе в синтетической куртке и пуховом платке на голове.
– Мартыненко мне нужна. Елена Владимировна…
– Нема ее. Мужа пошла проведать в больницу.
– И давно?
– Зараз должна вернуться.
– А с чем положили дядю Михаила в больницу?
Отчество Акатов не знал и поэтому так назвал супруга Елены Владимировны.
– Все с тем же, – вздохнула старуха. – Подержат с полгода и, как всегда, выпустят. А он опять за свое…
– Неужто не могут вылечить? – покачал головой Денис, гадая, как хворь у Мартыненко.
– Сам знаешь, от его дури лекарства нет, – вдруг сердито произнесла старуха. – Могила только исправит…
И пошла прочь, шаркая по асфальту резиновыми сапогами.
Лейтенант прошелся туда–сюда, решая, что делать. Может, стоило зайти в отделение милиции и добыть кое–какие сведения о Мартыненках? Но тут он увидел приближающуюся пожилую женщину. Она шла торопливо, опустив голову, словно боясь смотреть вокруг. Почему–то Акатов решил, что это она, мать Лаймы.
– Вы ко мне? – действительно спросила женщина, подойдя к калитке.
– Елена Владимировна? – в свою очередь, поинтересовался Денис.
– Я… Идемте в дом. – Она зачем–то огляделась и быстро зашла во двор.
Лейтенант последовал за ней. Мартыненко поспешно открыла дверь и только в сенях, кажется, успокоилась. Плащ на ней был старенький, чиненый, туфли стоптанные. Когда они разделись, хозяйка пригласила его в комнату.
Первое впечатление: сюда только что переехали, не успев еще привезти все вещи. Старенький стол без скатерти, два стула. На окнах скромные занавески.
– Кто вы? – спросила Мартыненко усталым голосом.
Выглядела она глубокой старухой, хотя, как знал Акатов, матери Лаймы шел всего пятьдесят седьмой год.
– Я из милиции, – не стал лукавить лейтенант и назвал себя: имя, звание.
– Ради Бога, отцепитесь вы от Михаила Даниловича, – отрешенно произнесла хозяйка. – Он, можно сказать, одной ногой уже в могиле…
– Так ему плохо? – участливо спросил Денис.
– Живет на капельнице. Есть совсем не может. – Хозяйка тяжело вздохнула. – Наверное, и к лучшему: сам отмучается и меня перестанет мучить…
– Простите, Елена Владимировна, а что у него?
– Вы разве не знаете? – удивилась она.
– Знал бы, не спрашивал…
– Наркоман он, понимаете! – с болью проговорила Мартыненко. – Как теперь говорят, сидит на игле уже тридцать лет. – Она повела рукой вокруг. – Видите, как живу? Все унесла его страсть: деньги, вещи… Мое здоровье, жизнь, можно сказать… Даже единственный сын отрекся от нас…
Елена Владимировна замолчала, пустыми глазами уставившись в окно.
«Вот почему она так ходит по улице, – подумал лейтенант. – Стыд перед людьми…»
– Я понимаю, – сочувственно произнес он. – Но, честно говоря, меня интересует ваша дочь, Лайма.
– Лайма? А я при чем?
– Вы мать…
Мартыненко покачала головой.
– Какая я мать… Наверное, за то, как я обошлась с Аней, Бог и покарал меня…
– Почему вы говорите – Аня? А не Лайма?
– Понимаете, какая история… Михаил Данилович ей не отец. Настоящий был латышом. Он говорил, что, если у нас родится дочка, назовем Лаймой. По–латышски значит «счастье». Однако получилось так, что мы расстались, когда я была еще беременна… Родилась девочка, моя мать крестила ее и дала имя Анна… Но когда оформляли в загсе, я, помня пожелание отца, записала в метрике Лайма. – Мартыненко тяжело вздохнула. – Потом мы расстались с дочерью…
– Но виделись ведь с ней?
– В позапрошлом году. Была в Москве, зашла к ней домой. Еще порадовалась: если у меня все пошло прахом, то хоть Аня… То есть Лайма, родилась в рубашке. Квартира – загляденье! Наряды хоть куда! Даже машина заграничная…
«Знала бы мамаша, чем заплатила за это Кирсанова, – промелькнуло в голове Дениса. – И во что все это вылилось…»
– Правда, – продолжала хозяйка, – семейная жизнь не удалась. Ну и пусть. Зато цветет в свое удовольствие, ни в чем нужды не ведает.
– Часто вы бывали у нее?
– Часто… – усмехнулась Мартыненко. – За последние двадцать пять лет один раз и виделись.
– Как она вас встретила?
– Да никак. По–моему, не могла дождаться, когда уеду… Конечно, у нее свои интересы, свой круг… Недавно я узнала, что дочь переехала в Южноморск. Ну и не выдержала, так что–то стало невмоготу от одиночества и тоски, что написала ей, просила навестить… До сих пор ни ответа, ни привета… А может, письмо не получила?
– Получила, – невольно вырвалось у лейтенанта.
– Ну, значит, знать меня не хочет. И я ее, конечно, не имею права судить. Но все же… Ведь верует. В церковь ходит, молится… А как учит Бог – чти отца и мать, прощай ближнему грехи… Так я говорю? – Мартыненко посмотрела на Акатова, ища, видимо, у него сочувствия.
Он пожал плечами: мол, не может быть никому судьей.
– А почему, собственно, вы интересуетесь моей дочерью? – вдруг спохватилась Елена Владимировна.
– Видите ли, мы ищем одного человека, – уклончиво ответил оперуполномоченный. – Кстати, вы знакомы с Мерцаловым?
– А кто это такой?
– Ну, разве не читали – что–то вроде Кашпировского…
– Да–да, что–то, кажется, слышала. Но лично не знаю.
– Тогда извините за беспокойство, – поднялся Акатов.
Открывать истинную причину своего визита он не решился. Мать есть мать…
Провожать она его не пошла. Денис покинул разоренный дом с тяжелым чувством. Он вспомнил рассказ Гранской о жизни Кирсановой, изложенной в ее дневнике. И подумал: все несчастья Лаймы Кирсановой пошли от предательства матери. Как началось с рождения наперекосяк, так и продолжалось все время.
«…7 августа 1984 г.
Мне никогда не было так сладко и горько, как в прошлые сутки. Буду писать все по порядку. В пятницу у меня было два концерта. Дала интервью корреспонденту областной газеты. Впервые в жизни. Пригласили на студию областного телевидения. Тоже впервые не в качестве артиста, говорящего чужими словами чужие мысли, а в качестве человека, имеющего свое собственное суждение. Состоится «круглый стол» с участием большого начальства. Казалось, я выбиваюсь в люди. Хотелось похвастаться перед Аркашкой, но он в ночь на субботу не приехал – видимо, остался на колхозной конеферме или просто с деревенскими мужиками загулял…
Я долго его ждала, а потом уснула. Я часто вижу цветные сны, но такой впервые! Впервые за все годы жизни во сне я почувствовала себя женщиной, настоящей женщиной. Наконец–то узнала, что такое Счастье, что такое Любовь. Постараюсь вспомнить и воспроизвести на бумаге увиденное и пережитое.
Берег моря. Вода синяя–синяя. Воздух прозрачный. Небо голубое. Ярко светит солнце. Я одна лежу на песочке в чем мать родила… Загораю. И вдруг вижу, как откуда–то сверху, с небес спускается ко мне мужчина. Высокий, загоревший, мускулистый. Глаза карие, нос с горбинкой, волосы черные, но с седой прядью… И тоже голый. Увидев его в таком виде совсем рядом, я испугалась, хотела его пристыдить, но он улыбнулся и тихо–тихо сказал: