Страница 36 из 150
Они вошли в большой кабинет, обставленный тяжелой старинной мебелью. Письменный стол, величиной своей напоминающий саркофаг, кожаные кресла и такой же диван. Стены закрыли тяжелые шкафы, полные книг. На одной из стен висело восемь миниатюр. Долгушин подошел, посмотрел, вздохнул тяжело.
– Какая прелесть. Когда я разбогатею, обязательно куплю хоть парочку, повешу и буду смотреть. Мне кажется, что именно эти прекрасные лица могут исправить любое настроение.
– Вы правы, Юрий Петрович. – Забродин надел очки, подошел к Долгушину. – Я смотрю на это женское лицо, вот, справа, неотрывно. Вглядитесь, насколько оно одухотворено, как будто его внутренний жар заставляет светиться ее глаза. Жар души, жажда великого сильного чувства. Прошу.
На столике в углу был сервирован кофе.
– Я знаю, что вы, Юрий Петрович, знаток и любитель. А я себе позволю рюмочку ликера.
– Не знал, что вы его любите. Если бы я поехал в Париж, привез бы вам «Куантро».
– Что значит «если»?
– Вот поэтому я и побеспокоил вас, Владимир Федорович. Не могли бы вы уточнить, как моя поездка?
– А что вас волнует?
– Многое, от этого зависит, буду я браться за работу о Наполеоновской эпохе или займусь чем-то другим.
– Я сейчас позвоню.
Забродин подошел к столу, поднял телефонную трубку:
– Борис Евсеевич, добрый день, Забродин. Да какие у нас дела? Так, по мелочи. Я вас побеспокоил по поводу командировки в Париж искусствоведа Долгушина Юрия Петровича. Да. Да. Понятно. Все оформлено. Спасибо. И когда это может состояться? Дней через десять – двенадцать. Хорошо, я передам ему. Спасибо большое.
Впервые Долгушин потерял самообладание. Он так сжал руки в кулаки, что ногти больно впились в ладони. Его начала бить мелкая, противная дрожь. Забродин положил трубку, повернулся к Долгушину:
– Эко, батенька, вас скрутило. Нельзя, нельзя так нервничать. Не впервой ведь за рубеж отправляетесь.
Долгушин глубоко вздохнул, приходя в себя. Весь ужас сегодняшнего дня, смерть Алимова, «крушение империи» показались ему копеечными, мелкими по сравнению с тем, что будет через десять дней.
– Спасибо, Владимир Федорович. Не знаю, как благодарить вас.
– Да вы пейте кофе-то. Пейте.
Уже у дверей, провожая Долгушина, Забродин сказал:
– Да, кстати, памятуя нашу банную беседу, хочу вас кое– чем порадовать.
– Весь внимание, – внутренне напрягся Долгушин.
– Скоро вы сможете написать о кошмарной драме в сухотинском особняке. Милиция нашла часть пропавших вещей.
– Как? – искренне удивился Долгушин.
– Узорную плитку и каминную облицовку работы Жюля Пино.
– Я-то думал, что там взяли только Лимарева.
– А разве я вам не говорил?
– Нет.
– Склероз.
Это была третья оглушительная новость за сегодняшний день. Садясь в машину, Юрий Петрович понял, что с него хватит и пора навести порядок. Какая плитка? Какой камин? Он же велел взять только медальоны. Ну, Алимов и Семен понятно, Сережка тоже, но ведь там была Наташа. Неужели она за его спиной…
Из автомата у «Интуриста» он позвонил.
– Кольцову, пожалуйста.
Трубку положили на стол, и он слышал крики: «Наташа! Наташа! Приятный мужской голос».
– Да. – Голос у Наташи был торопливый и запыхавшийся.
– Немедленно выходи, я жду.
– Но у меня группа.
– Это твои подробности, я сказал немедленно.
Она выбежала через десять минут. Такая же, как всегда, прекрасная. Даже тени беспокойства не было на ее лице.
– Ты чего, Юра?
Долгушин с силой распахнул дверь, чуть не ударив женщину.
– Садись. Поедем.
– Куда, Юра? Работа…
– Я тебе что сказал? – Голос его был хриплым и злым.
Наташа посмотрела на него, увидела поджатые губы, выцветшие от злобы глаза, молча села в машину. До самого дома Долгушина они ехали не проронив ни слова, вошли в подъезд, поднялись на лифте. В квартире, едва закрыв дверь, Долгушин ударил Наташу. Коротко, без размаха – в печень. Она ахнула и отлетела к стене, сползая, схватилась за плащ, висевший на вешалке, потащила его за собой. Долгушин вошел в ванную, налил стакан воды. Вернулся и выплеснул его в лицо Наташе. Она застонала и, открыв глаза, поползла по полу к двери.
– Ну, счастье мое, расскажи мне про плитку и камин.
– Юра. Юрочка. Не бей. Мы взяли камин. С Борисом.
Долгушин рывком поднял ее и хлестнул по лицу тыльной стороной ладони. Голова Наташи беспомощно закинулась.
– Дура. Нажить копейку захотела, чтобы потерять миллион. На ваш след чуть не вышел угрозыск.
Наташа молчала, глядя на него с ужасом.
– Поняла ты? Если бы я ради тебя не убрал Алимова и Семена, ты давно бы спала на нарах.
– Как убрал? – прошептала Наташа.
– Как надо.
– Я боюсь! – закричала она. – Я боюсь! Отпусти меня!
– Иди раздевайся, останешься у меня.
Дом, в котором жил Суханов, был знаменитым. Пожалуй, второго такого не было в Москве. О нем написал роман прекрасный писатель, так рано ушедший из жизни. Театр на Таганке поставил спектакль. Дом этот было видно издалека. Он предварял Замоскворечье, словно сторож. Огромный, мрачновато-серый, украшенный наградами из мемориальных досок. Не дом, а целый город в городе. Со своими легендами, прошлым, тайнами. Если бы могли говорить эти стены! Как много рассказали бы они о тех, чьи профили сегодня чеканно выбиты в гранитных квадратах и овалах. Со стародавних времен въезд во двор этого дома ограничивали запрещающие знаки, в обиходе именуемые кирпичами. Но Филиппыч знал, кому можно проезжать под знаком, а кому нельзя.
Во дворе шел ремонт, неистово стучал дизель, лежали огромные кучи строительного мусора.
– Вон десятый подъезд, – сказал всезнающий Филиппыч и точно подогнал машину к нужной двери.
– Все ты знаешь, Филиппыч, – улыбнулся Вадим.
– Здесь раньше наш начальник главка жил.
– Это когда раньше? – хитро поинтересовался Калугин.
– Когда вас, товарищ подполковник, еще в проекте не было.
Со старшими офицерами Филиппыч всегда говорил на «вы».
Вадим вылез из машины.
– Мне пойти с вами, Вадим Николаевич? – поинтересовался Калугин.
– Не стоит, Игорь, думаю, что вдова профессора Суханова в данный момент не стоит с обрезом у дверей.
Вадим вошел в подъезд. В вестибюле как признак былой респектабельности висели электрические часы. Они навечно показывали одиннадцать часов. Вадим автоматически взглянул на свои. Было 15:25.
У дверей с медной табличкой «Профессор Суханов» он позвонил. Ему открыла невысокая женщина в темно-синем костюме из джерси. На лацкане висел орден Ленина.
– Добрый день! Моя фамилия Орлов. Я договаривался с вами по телефону.
– Доктор биологических наук Суханова Надежда Павловна. Вы из милиции?
– Да.
– Проходите, товарищ Орлов.
– Меня зовут Вадим Николаевич, Надежда Павловна.
Они вошли в огромную, как показалось Вадиму, гостиную. Потом он понял, почему комната представилась ему такой большой. В ней почти не было мебели. Стол посередине, шесть стульев, низкий поставец для посуды у стены, старинные часы в углу. Они отбили полчаса, как будто здороваясь с ним. Звук их был мягок и ненавязчив. На стенах висело несколько картин русских мастеров, но кого именно, Вадим так и не узнал, он был не силен в живописи.
– Садитесь, Вадим Николаевич.
– Спасибо.
– Вы пришли по поводу Вали?
Она спросила именно Валю, а не сына. Спросила таким тоном, будто Суханов вот-вот войдет в эту комнату.
– Да, Надежда Павловна.
– Что вы хотите о нем узнать?
– Все.
– Это слишком неконкретно. Для чего это вам?
– Я смотрел дело по обвинению вашего сына, оно оставило у меня двойственное впечатление.
– Вы верите в виновность Вали?
– А вы?
– Я нет.
– Так почему же вы не подали ни одной кассационной жалобы?
– Валя запретил мне это делать.
– А почему?
– Он просто запретил.