Страница 28 из 150
– Ну и что, – перебил Кафтанов, – тебе его титулы мешают?
– Нет, не титулы. Я посмотрел его дело. Слишком легко Суханов все взял на себя.
– Подожди, что значит «взял», у него нашли похищенные вещи.
– Не все. Куда делись остальные, он вразумительно ответить не мог. Смолин еще тогда проверил его связи. Суханов никогда не занимался антиквариатом.
– Ну это, знаешь, не оправдание. Вчера не занимался, а сегодня начал.
– Не в этом дело, – перебил Кафтанова Вадим, – не в этом дело. Суханов везде характеризуется положительно. Два года назад он рискнул жизнью, на горной дороге поставил свою машину под удар автобуса, спасая детей.
– Как это? – удивился Кафтанов.
– А так: автобус со школьниками в Дагестане около Гуниба потерял управление, и его понесло к пропасти. Суханов поставил свою машину под удар. Он спас детей и сам попал в больницу. Это поступок.
– Да. Рискуя жизнью, спасает детей, а потом грабит дачу. Не складывается.
Кафтанов встал, зашагал по кабинету.
Что еще?
– Теперь о краже на даче. Большую часть похищенного нашли у Суханова. Не хватало трех икон работы Рублева и картин Фалька, Кандинского и Якулова. Куда они делись, Суханов вразумительно ответить не смог. Вот что он показал на допросе: «.Иконы Рублева и картины Фалька, Кандинского и Якулова я продал у комиссионного магазина на Октябрьской улице неизвестному гражданину за семь тысяч рублей…» Далее идут приметы покупателя.
– А деньги нашли?
– В том-то и дело, что нашли ровно семь тысяч.
– Любопытно.
Кафтанов вновь сел за стол, забарабанил пальцами по стеклу.
– Твое мнение?
– Я изучил дело, внимательно прочел материалы суда. Суханов отказался от адвоката. На следствии и на суде он очень торопился поскорее получить срок.
– Обычно так делают те, у кого за спиной более серьезное преступление. – Кафтанов сделал пометку в блокноте. – Интересную историю ты мне рассказываешь. Теперь, Орлов, давай подумаем. Что у Суханова было такое, из-за чего он добровольно бы в острог пошел? Как ты думаешь?
– Думаю, что не такой человек Суханов, чтобы совершить преступление.
– Хорошо, – сказал генерал, – я рад, что ты так твердо уверен в этом. Почему же тогда он взял на себя чужую вину? Исходя из нашей многолетней практики, могут быть две причины: страх и деньги.
– Но за семь тысяч не садятся на восемь лет.
– Опять ты прав. – Кафтанов достал новую сигарету. – Значит, он кого-то боялся?
– Не думаю, – уверенно ответил Вадим, – не такая у него профессия, чтобы бояться. Да и история со спасением детей.
– Вадим, милый, а если он не за себя боялся? Возможно, у него не было выбора. Вдруг он опять кого-нибудь спасал? Такое может быть?
– Такое может.
– Эх, Вадим, ты уже нарисовал себе образ некоего рыцаря, который сам строит мельницы и сам с ними воюет. Что еще?
– Мы опросили всех людей, которые бывали в особняке Сухотина, всех, кроме фотографа Министерства культуры Гринина.
– Почему не допросили Гринина?
– Он в командировке, приезжает сегодня.
– Ясно.
– Я беседовал с Олегом Кудиным. Некто Алимов подсылал к нему людей.
– Кто эти люди?
– Он не говорит. Но, по нашим данным, «телохранители» нового типа. Молодые люди, готовые ради денег на все.
– Алимов тоже, кажется, бывший гонщик?
– Он кроссмен. Выгнан из команды, лишен звания. Пытался провезти за границу крупную партию валюты.
– Ну что же, Вадим, ты, как всегда, скромен. – Кафтанов улыбнулся. – Немного. Есть уже цепочка. Кстати, что делает Алимов?
– Работает шофером в Театре оперетты. Им уже занимается Фомин.
– Значит, так! – Кафтанов встал, давая понять, что разговор окончен. – Гринин, Алимов, все о Суханове. Доложить мне, – генерал сделал пометку в календаре, – через два дня. Кстати, фоторобот отравителя готов?
– Разослан по отделениям.
Напротив служебного входа в Театр оперетты расположилась рюмочная. Фомин несколько раз заходил сюда после работы. Деловито выпив две рюмки и закусив бутербродами, он шел к метро и ехал в свое далекое Тушино. Ему нравилось это место именно потому, что оно было рядом с театром. В феврале сорок пятого, после ранения, комсомол направил его на работу в милицию. До войны Фомин жил в небольшой деревне под Скопином, поэтому Москва заворожила его. Однажды культкомиссия управления наградила его бесплатным билетом в оперетту. До этого дня Фомин никогда не был в театре. Правда, на фронте он видел выступления фронтовой бригады, но о настоящем театре, с бархатными креслами и ложами, отделанными сусальным золотом, Павел Фомин знал по рассказам. Он до матового блеска начистил сапоги, отутюжил синюю милицейскую форму, надел на китель все пять медалей. Он шел в театр, как на праздник. Фомин смотрел «Сильву». Сцена стала для него окном в иной мир, беззаботный и легкий. Там жили веселые мужчины и красивые женщины. С тех пор Фомин зачастил в оперетту. Он уходил в ее мир из послевоенной скудости и неустроенности коммунальных квартир. Сцена завораживала его. А музыка, жившая в нем, делала Фомина увереннее и легче. Теперь героев оперетты он переносил в реальную жизнь.
– Ну ты чистый Бонни, – сказал Фомин как-то мошеннику Вите Пончевскому.
– Кто-кто? – заинтересованно повторил тот.
– Ну, Бонни, из «Сильвы».
– А вы, начальник, оказывается, меломан.
Фомин отроду не слышал такого слова. И переспрашивать у Пончевского не стал. Феня она и есть феня. Только позже он узнал, что такое меломан. Позже, когда собрал богатую коллекцию пластинок с ариями из оперетт. Жизнь прошла, а увлечение осталось. Поэтому с особым чувством входил он сегодня в служебный вход театра.
– Вы к кому? – спросила Фомина пожилая женщина– вахтер.
– Я из милиции, мне бы к инспектору по кадрам.
– Документ у вас есть?
Фомин достал удостоверение и, не давая в руки, раскрыл.
– Московский уголовный розыск, – прочитала вахтерша. – Ну что ж, – нехотя сказала она, – проходите, кадры на втором этаже.
Лестницу покрывала вытертая ковровая дорожка, глушившая шаги. Фомин поднимался, прислушиваясь, втайне надеясь услышать музыку. Он шел по узкому коридору мимо дверей с аккуратными табличками, удивляясь обыденности театра. Учреждение как учреждение. Реальные будни никак не вязались с волшебным миром, живущим в его воображении. И кабинет у инспектора по кадрам был самый обычный, в таких Фомину приходилось бывать часто.
– Что вас интересует, товарищ подполковник? – спросила инспектор, женщина лет тридцати пяти, гладко причесанная, аккуратная, подтянутая.
– У вас шофером работает Алимов?
– Он уже не работает шофером, – перебила Фомина женщина, – за пьянку его лишили водительских прав на три года. Сейчас он постановщик.
– Это что за должность такая? – удивленно спросил Фомин.
– По-старому – рабочий сцены.
– Алимов сейчас в театре?
– Нет, он в командировке, в Перми…
На столе пронзительно и длинно залился телефон.
– Это Пермь, – инспектор взяла трубку, – я сейчас узнаю, где он.
Она долго говорила о каких-то заявлениях на отпуск, о тарификационной комиссии, потом спросила невидимого собеседника:
– Кстати, Виктор Иванович, как там Алимов? Ах, так. Понятно. Ясно. Принимайте меры. Да. Хватит с ним цацкаться. – Инспектор положила трубку, посмотрела на Фомина. – Ничего утешительного вам сказать не могу. Пил, самовольно уехал из Перми.
– Давно?
– Три дня назад.
Фомин шел по Пушкинской к метро, прикидывая, как ему отловить Алимова. Дома он у него был. Участковый выяснил, что Алимов в квартире не появлялся больше месяца. Ну это и понятно, он был в Перми. А теперь? Где же Алимов? Конечно, он мог уехать куда угодно, хоть в Сочи. Но должен же человек появиться дома. Фомин спустился в метро, он решил опять зайти в 48-е отделение.
Двери квартиры Патрушева были обиты металлическими скобами и напоминали крепостные ворота перед набегом татар.