Час скитаний

– Знаю. Но жизнь никто не может отдать. Она у человека и так заемная. – Евгений Мищенко, командир отряд «Йети», также известный всем жителям Прокопы как Пустырник, был в душе философом. – А отдаём лишь годы. То есть решаем, куда их потратить. Я понимаю, месть – это блюдо, которое надо подавать голодным. Но будет у тебя, Саня, в жизни и много другого, помимо этого похода… Не только месть. Кстати, а не пора ли нам пожрать? Почти все уже поели. Короче, приходи.

Пустырник поправил свою вязаную шапку таким же движением, каким поправлял раньше шляпу пчеловода из плотной ткани, напоминавшую Сашке ковбойскую, и вышел во двор. Данилов, успевший окончательно стряхнуть с себя дремоту и размять конечности, направился вслед за дядей Женей.

«Какого чёрта он меня опекает? Я ему сын, что ли? Или я похож на его первого сынка, который мелким умер? Вот уж точно комплимент для меня. Хилый и слабый, как пятилетний ребёнок. Тоже мне, мститель. Ворошиловский стрелок, блин!».

На улице пахло дымом, раздавались голоса.

Маленький лагерь на территории нескольких соседних дворов, заборы между которыми частично повалились, жил своей жизнью. И хотя многие ещё оставались в домах, некоторые бойцы вышли и сидели в кругу кто на деревянных скамьях, кто на чурбаках, а кто и просто на корточках. Импровизированный обед был в самом разгаре. От дороги их было не видно из-за уцелевшего высокого дощатого забора – даже если б какой-то вражеский лазутчик сюда забрался.

Перешучивались вполголоса, пили из фляг – не алкоголь, а травяной чай, поскольку был объявлен «сухой закон», – жевали вяленое мясо, которым их снабдил заринский правитель Захар Богданов, и ели горячую похлёбку из картошки и конины (лошадь была трофейная, хотя сами «ордынцы», скорее всего, отобрали её в какой-нибудь деревне), сваренную тут же на полевой кухне в сарае. Огонь на открытом месте тоже не разводили, чтобы не выдать отряд.

– Завтра будем ночевать в нормальных домах, а не в таких избушках на курьих ножках, – услышал Сашка голос Семена Плахова, зама командира по личному составу, здорового, как дуб, охотника на медведей. Он не чурался и лично возглавлять опасные вылазки, где его опыт был неоценим. Видимо, его уже отпустило. Голос звучал нормально. Может, выпил чего-нибудь, прогрелся. Сам Саша к такому «лечению» обычно не прибегал.

Их путь лежал в деревню Кузнецово. Которую, впрочем, чаще называли посёлком. Многие населённые пункты – и в Сибирской Державе, и рядом с ней – просто не знали, как себя именовать, и звали, как чёрт на душу положит, даже городами, иногда имея населения двести человек, но находясь на месте бывшего стотысячника. Деревней не каждый захочет себя звать. Вот выходцы из Новокузнецка, которые пришли в Заринск одними из последних, до сих пор считали себя горожанами, хотя их там было очень мало.

Лежало Кузнецово чуть в стороне от Большой Сибирской Трассы в западной части бывшей Новосибирской области, близко к границе с бывшей Омской. Связи с которой не было, и что там делается, никто не знал.

Чуть к югу от него, судя по картам, находились деревня Неудачино и посёлок Безбожник. Оба неживые.

«Плохое место, – пробормотал кто-то из молодых, когда проезжали мимо. – Две деревни с такими названиями – точно проклятые».

«Интересно, а там церковь есть? – подумал Младший. – И она так и называлась, Церковь Безбожника? Кому могло прийти в голову дать такое название?».

Но само Кузнецово было вполне обитаемо, хоть и находилось чуть в стороне от трассы. Если там жило не довоенное население, а пришлые, то, наверное, специально поселились не на виду, чтобы в своё время не уничтожили бродившие туда-сюда голодные беженцы и бродячие мародёры.

Но последние лет сорок по дорогам в Сибири никто не бродил. Все приросли к своим местам.

Село было «открыто» во время первой экспедиции на Урал, когда ещё сибиряки из Подгорного шли в Ямантау, надеясь найти там что-то важное, что может их всех спасти, да так и не нашли. С тех пор при Богданове-старшем с селом существовал радиообмен и эпизодическая торговля.

В Сибирскую Державу само Кузнецово не входило. Место это захудалое, поскольку кругом только голая безводная степь, и даже любивший экспансию Владимир Богданов не был готов кормить всех обитателей бескрайних пространств – а недород и неурожаи случались тут регулярно.

Да. Бывало, что о поселениях узнавали – но принимать их, даже при том, что они были совсем не против «аннексии», не спешили. А потом Богданов постарел, и Державе вообще стало не до экспансии.

Никто даже не знал, сколько именно тут жителей. То ли пятьсот, то ли вся тысяча. Нормальной реки или леса поблизости не было, поэтому восполнить дефицит белка рыбой или дичью можно было, только отправляясь в дальние походы.

Но даже в таком богом забытом углу их ждёт нормальный ночлег. После того, конечно, когда они выбьют оттуда незваных гостей.

То, что отставший от основных сил огрызок могучей Орды получит за все дела своих собратьев по самое не горюй – читалось на лицах бойцов отряда. Ожидание кровавой расправы наполняло сердца сибиряков злой радостью. Так бывает даже у самого доброго человека, если кто-то наступил ему на больную мозоль, да не один раз. А поскольку почти все в Прокопе и Киселёвке успели породниться за полвека, почти каждый имел личные счёты к тем, кто называли себя «сахалинцы», хоть все и знали теперь, что к острову Сахалин они отношения не имеют.

Пустырник далеко не всех желающих взял в отряд, чтобы совсем не обескровить Заринск – так много было добровольцев и среди тех, кто пришёл из Кузбасса, и среди коренных заринцев. Но машин и топлива на всех не хватило бы.

Сашка знал, что отряд получил хорошую помощь не только от нового руководства Державы в лице Захара Богданова. Тот сразу, как только был выпущен из подвала, где его держали «сахалинцы», сказал, что предоставит стихийно возникшему освободительному движению всё, что потребуется. Это была его благодарность не только за спасение жизни, но и за спасение чести как правителя.

Но освободители были скромными и не взяли ничего лишнего.

Демьянов – приёмный сын первого главы города, служивший в городской милиции, привёл с собой человек двадцать горожан, имевших опыт службы в созданных ещё при старом правителе органах правопорядка.

Живое участие в сборах приняла и старшая сестра правителя – Татьяна Владимировна Богданова, заведующая городской больницей. Её захватчики не держали под арестом, но пока брат был в заложниках, она молчала, никак власть «сахалинцев» не оспаривая, – и это было разумно. Много ли она могла сделать?

Сама клиника не пострадала в ходе штурма Заринска со стороны повстанцев, поскольку даже ордынцы не были настолько отмороженными, чтобы вести отсюда огонь. Но она чуть было не взлетела на воздух, когда по всему городу стали рваться фугасы, превратившие в обломки и щебень больше тридцати зданий – в основном связанных с производством и жизнеобеспечением. Некоторые приписывали эти взрывы таинственному вражескому командиру с восточной внешностью, который не дался живым, а подорвал себя во время зачистки западной части Заринска. Проверить это было уже нельзя. Вроде бы его звали Мустафа, но Сашка не знал подробностей.

Знал только, что одну бомбу чудом нашли в подвале больницы, запрятанную под старые железные кровати и другой хлам – и не меньшим чудом обезвредили.

Что касается Татьяны Владимировны, оказалось, что эта дама ещё в молодости пару раз приезжала в Прокопу и знала его деда. Но ещё лучше старого Александра Данилова знали её родители – покойный Владимир Богданов и его жена Мария, которая умерла в один год с мужем. И они своим детям рассказывали про конфликт, в ходе которого уже после войны Подгорного и Заринска часть тех, кто активно боролся за победу над хозяином Заринска Мазаевым, уехала далеко на восток в Прокопу… точнее, тогда это место ещё называлось Прокопьевском.

Сам правитель объединённой Державы не говорил вслух, что он сослал туда ветеранов войны за дерзость. Но его дети были неглупы и знали характер отца. Поэтому всё понимали. Окончательного примирения так и не произошло, пока он был жив.