Побочные эффекты

– Да нет, просто подарок,– не понял, о чем говорит полицейский, Ваня,– от поклонника.

– Ладно, музыкант, удачно тебе раскрутиться,– еще раз протянул руку на прощание лейтенант.– И дверьми не хлопай. И за кошкой следи.

Аккуратно закрыл дверь, щелкнул замком, взглянул на кошку, которая деловито обнюхивала один из косяков, делая вид, что никуда и не думала сбегать и сказал:

– Ну, пошли, дам тебе вкусность, раз я тебя обижал сегодня нечаянно.

Выложил дополнительную порцию консервы, приманил кошку. Может она и не понимает, из-за чего такая радость, но ты же извиняешься не только для того, чтобы простили, но и чтобы понимать, что сам сделал все, чтобы искупить свою вину. Для Ваньки это было важно.

Ночные голоса

В наушниках тихо пело что-то успокоительное. Ванька подсчитывал доходы от своих трудовых хождений по электричкам. Мао, натрескавшаяся дополнительной порцией консервы, мирно спала на коленях у хозяина. И дело уже шло к ночи. И пора было укладываться, а что-то не спалось. Вспоминалась встреча в вагоне, пряничный дядечка, странный подарок, так ладно севший на руку.

Мама и папа учили своего сына, что принимая что-то в дар, надо иметь в виду, что дарящий желает ответного жеста. Конечно, сам по себе браслет можно и не считать подарком, скорее уж дополнительной оплатой за работу, но волшебный человек пообещал, что браслет будет делать подарки. Хотя, можно ли назвать подарком то, что компас указывает на север, а ты идешь по этому указателю? Или вот, допустим, нашел ты карту сокровищ, но до них же все равно надо добраться, карту прочитать, так ведь? И никто ему не обещает подарков ради подарков. Придется работать, так что, видимо, и подвохов ждать не стоит особенных.

А все равно было как-то неспокойно. Перед сном сходил помыл руки, почистил зубы. И все думал, думал. Так и заснул, потерявшись где-то между мыслями. Вынырнул в родном Кемерове, сидя за партой своей школы. Судя по лицам одноклассников, лет им было не больше двенадцати, лишь сам Ванька чувствовал себя взрослым, на все свои почти семнадцать. Даже смотрел почему-то сверху на ребят.

Дверь открылась, и вместо учителя появился Пряничный человечек все в том же костюме-тройке, с той же нежно-наивной улыбкой, будто заранее извинялся за все, что произойдет дальше.

– 

Детки встаем, встаем, встаем,– замурлыкал “педагог”.

– 

Будет у нас тут чемпион,

Кто чемпиону поможет дойти,

Кто ему будет поддержкой в пути?

Кто за него потеряет мечту?

Кто разобьется совсем на лету?

Кто никогда не вернется назад?

Кто чемпиону помочь будет рад?

Он тыкал пальцами в одного, другого, третьего школьника и повторял нараспев:

– 

Ты, ты, ты и ты…

Дети поднимались, вставая у парт:

– 

Танцуйте, танцуйте! Чемпиона балуйте!– понукал поднятых Пряничный человечек.

Улыбка его перестала быть застенчивой и милой, виднелся хищный недобрый оскал. Глаза горели. Он щелкнул раз пальцами и исчез первый, кого поднял. Еще раз – второй. Снова – третий.

– В чем же вина? В чем же беда?– снова и снова по щелчку пальцев исчезали дети.– Знать не дано будет вам никогда!

Песенка на весёленький мотивчик загоняла душу во все больший хаос, а певец продолжал щелкать пальцами. И один за другим люди вокруг Ивана пропадали.

– Нет подарков без отдарков,– вдруг визгливо расхохотался “учитель”, еще раз щелкнул пальцем и исчез.

Ваня выскочил из сна, задыхаясь. Сердце колотилось под самым горлом, а тело не двигалось. Молодой человек не имел представления, как выглядят панические атаки, но то, что он ощущал могло бы быть ею. Вокруг была тишина, темнота, пустота. За окнами настолько черно, что непонятно, где сами окна. Незряче моргал, пытаясь найти хоть какой-то источник света и жизни.

– Я не знаю, не надо!– торопливый шепот будто из ниоткуда.– Не надо! Я не хочу!

Ваньке померещилось, что это его душа нашептывает что-то во мраке, и будто дьявол-искуситель зазвучал другим шепотом, более низким, более гладким.

– Ну, ты чего! Хорошо же будет, всегда бывает хорошо! Всем всегда нравится. Тебе тоже понравится! Давай!

Непонятное шебуршание, то ли толчки, то ли шаги, шорохи, охи, вздохи. Скрип половиц. Невнятное бормотание.

Я ничего не понимаю, ничего не умею,– оправдывалась и отказывалась Ванина душа.

Глупенькая,– второй шепот, явно с нотками близкой победы.– Ничего и не надо понимать. И знать. Доверься. Я все знаю и все понимаю.

Снова шорохи, движения, которые не видны, но слышны. В соседней комнате двигается мебель. Все это Иван слышит через приоткрытую для Мао дверь. Он уже и умом понимает, что нет никакого дьявола, а в роли его души сомневающаяся Лютик. И вполне догадывается, что происходит за стенкой. Вот только не понимает, надо ли остановить происходящее. Наверное, зачем? Сама же привела парня. Да и не кричит, а шепчет, стало быть не хочет, чтобы Ванька проснулся и пришел на помощь.

Лежит, невольно вслушивается в скрипы и бормотания двоих. Шуршание ткани. Поцелуи. Шумные дыхания.

– Что мне делать?– Люсе, слышно в шепоте, что непонятно и страшно.

– Просто лежи, сейчас, сейчас,– бормочет мужской голос.

– У меня раньше никогда,– и осекается.

– Это ничего, ладно,– в ответ.

А потом все просто. В общаге такого наслушаешься за год, ничего особенного. И мальчишки друг другу рассказывают, как было прикольно. А если вдруг что-то наедине, да без хвастовства, выходило, больше страшно: не напортачить бы, да и чтобы, ну, не подвело, а то потом по всему училищу еще разнесет, как ты оказался слабаком.

Ваньке вот тоже было страшно, так что он воздерживался от явных и тайных предложений студенток из групп постарше, хоть они и бывали. В некотором смысле Иван стал знаменитостью, когда под внимательным взглядом преподавателя по вокалу их училища вдруг смог забраться внизу настолько глубоко, что сам удивился.

Голос у него был теноровый, да еще и молодой тенор, поэтому упасть до ля большой октавы казалось невозможным, а он смог. Взял, вытянул. Педагог уважительно посмотрела и произнесла:

– Ну, что тут скажешь, неплохо. Я у тебя потенциально и фа слышу. Может, чуть попозже. Теперь надо работать над плотностью звука в грудном регистре, чтобы эти ноты звучали.

Вот и расползлось, что у них в училище парень с тремя полными октавами в голосе. Глупости. Три октавы рабочими не были, ни внизу, ни вверху, хотя взять отдельные ноты мог, да. Мог и повыше взять. Петь на них не мог всерьез. Вы о чем? Забраться в ля большой октавы, а потом перескакивать в ля второй – это не для слабонервных. Тут работать и работать. Но иногда мог пошалить и дать отдельные ноты, восхитить девочек. Всерьез их вздохи не воспринимал. Зазнаваться – последнее дело.

Вот, понимал, что надо работать, а не стрессовать по всяким там стонам в постели. Эмоциональное состояние тоже на голосе сказывается. Дурацкое же дело: влюбишься и начнешь мимо нот скакать. У него как-то было. Даже не про любовь. Отчетный концерт. А тут поссорился за кулисами с матерью одного из одноклассников. Вышел, а голоса нет. Совсем. Одним мигом пропал. Завалил, получается, выступление.

Или вот еще. Он почему не поступил на вокальное? Тоже нервы. Передергался. Слух и голос разбежались. Абсолютно не слышал, что поет, согласоваться не мог. Отчасти спасли талант и опыт, но этого не хватило на попадание на факультет. Когда разглядели, кто там на баяне играет, предлагали перейти, готовы были полностью поспособствовать, но Вагне уже и не надо. Спокойнее все же с инструментом, чем вот эта вот катавасия с капризами нервной системы и голоса.

Пел в свободное время. Брал дополнительные уроки. И даже довольно скоро оценил преимущества обязательности. Педагоги в колледже были ревнивыми, у очников на вокальном отделении существовала куча гласных и негласных запретов на дополнительные занятия. Узнают – отчислят. Самые отчаянные бегали, но Иван бы не побежал, держался за свое место и свое образование.