Групповые люди

Чаинов поглядел на меня пристально, будто говоря мне: "Вы что имеете в виду, этот мистический сеанс? Так он не в счет. Мы, диалектики и материалисты, не верим в чертовщину. Нам нужны факты, а факты вещь упрямая. Наши кадры решают все! Запомните это раз и навсегда!" Как филолог по своему базовому образованию, я все же уточнил: "Не наши, а просто кадры решают все". Так говорил Он, И так говорили Все. — "Надо в корень смотреть, — ответствовал Чаинов. — А корни где? На поверхности? Нет! Корни скрыты. Они в народной гуще. А народная гуща доверила нам на хранение эти корни. В целях конспирации и революционной бдительности мы говорим: "Кадры решают все", а в корневой системе это означает, что именно наши кадры все решают. Зарубите себе это на носу раз и навсегда!" — "Но я все-таки кое-что поясню, авось от этого будет и вам какая-то польза. Значит, откровенность за откровенность. Будем учиться у великих чекистов прошлого. Вы согласны?" — "Разумеется".

Я еще раз окинул взором его отутюженно-полированный облик, он перехватил мой взгляд, понял, о чем я скажу, но, по всей вероятности, не до конца, иначе бы не улыбался так по-доброму.

— Всякий раз, когда я проходил мимо вашего дома, — начал я, — поражался тому, как выглядят ваши работники. Знаете, они отличаются по своему психологическому виду от всех социальных слоев. Крепкие тела, гранитные подбородки, полированный блеск глаз, собранность военных и легкая вальяжность спортсменов высших разрядов, предельная раскованность и удивительная концентрация силы. Особая статья одежда: от шнурков или липучек на башмаках до ленточек на шляпах — все добротно, со вкусом, все вывезено из лучших стран мира. Вам надоело меня слушать? Не о том я говорю?

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал он, улыбнувшись.

— И сколько вас таких в этом доме сидит? Пусть одна тысяча ловит шпионов. Другая — профессиональные разведчики. А остальные? Если вы уж хотите все до конца знать обо мне, то можете зафиксировать. Останусь жить, обязательно напишу книгу под названием "Паразитарий". В ней расскажу о том, как было создано общество, где несколько социальных слоев паразитировало на других слоях, где паразитарной общностью пронизано все — экономика, экология, политика, воспитание, идеология, государственное устройство, партия, профсоюзы, молодежные организации, отдых, торговля, промышленность, сельское хозяйство. Паразитарность вошла в человеческие интимные отношения, разложила любовь, родственность, совесть, гражданственность, человечность. Рядом с вами, как параллельная структура, функционирует в стране немыслимый по фантастически паразитарным размерам — бюрократический аппарат партии.

— Вы, я так понял, в этом очерке устами Бердяева выступаете против большевизма. Как же вы при этом можете защищать Ленина и его идеи?

— Я выступаю против того способа развития человеческих отношений, когда исходят не из справедливости, истины или добра, а из усредненного большинства. Идея большинства всегда рядом с идеей стадности. Когда я проводил такого рода сравнения, мой один коллега предупреждал: "Не оскорбляйте животных". Ни одно из животных не позволит себе неоправданного насилия. Никакое животное не мучит, не истязает, не убивает себе подобных.

— Бердяевский антибольшевизм направлен против всех наших достижений. Его религиозность и персонализм противоречат нашему мировоззрению. Он яростный антиколлективист, а следовательно, и антисоветчик. Вы обелили Бердяева. Мы установили, что этот ваш очерк в числе других ваших рукописей многократно размножался, переплетался и даже продавался во многих столичных городах.

— И почем же шли мои самодельные издания?

— От десяти до двадцати пяти рублей за экземпляр, — сказал строго Чаинов. — Кое-кто собирался поставить дело, так сказать, на промышленную основу и таким образом сколотить немалый капитал. А это, как вы сами понимаете, уголовное дело. Нам сейчас важно установить, не связаны ли вы были с вашими издателями? Не могли бы вы назвать людей, кому вы передавали свои труды?

— Я никому не передавал. Я относил рукописи только в редакции, где нередко они терялись. Были случаи, когда по согласованию с администрацией института я размножал некоторые статьи и раздавал для обсуждения…

— А после обсуждения вы собирали свои статьи?

— Пытался, но несколько экземпляров, как правило, исчезали. Так, очерк с Бердяевым был размножен в тридцати экземплярах, роздано было двадцать пять, а удалось собрать всего восемнадцать… Я не поклонник Бердяева. Он мне чужд по духу. Как чужд в чем-то любимый мой писатель Набоков.

— Почему же?

— Они — голубая кровь. А я — пролетарий. Во мне, если хотите, частица собачьего сердца. Сердца того побитого и заплеванного пса, которого гнали, истязали и унижали веками все привилегированные особи, начиная от бояр и опричников и кончая дворянами, юнкерами и интеллигентами последних преддореволюционных лет. Когда Бердяев говорит, что он князь и что всегда ощущал разницу между собой и плебеями, я думаю о себе. Я думаю о той благотворной силе, которую породила революция. Но, отрицая Бердяева-барина, я не могу не воздать должное его уму, его вере, его мудрости. Заметьте, ни он, ни я не ратуем за реставрацию капитализма в стране. Напротив, я всеми фибрами души жажду гибели посткапиталистических элементов, которые произрастают у нас. Я действительно готов положить живот за те высокие идеалы, которые несет революция, так за что же меня карать и подвергать гонениям?. — Вас никто не подвергает гонениям.

— Это неправда, уважаемый Алексей Иванович.

— Вы замахнулись на идеалы. Вы решили вести борьбу незаконными средствами.

— Что вы имеете в виду?

— Вы, минуя издательские органы, занялись размножением своих рукописей, часть из которых уже за границей…

— Я же вам сказал, что не передавал за рубеж ни одной строчки. Что касается идеалов, то мое исследование направлено именно на защиту идеалов. Я убежден в том, что надо проследить то, как рождалась аморальность в руководстве страной, то, как создавался новый социальный тип функционера-негодяя, исполнителя-мерзавца, осведомителя-подлеца. Я хочу увидеть истоки рождения безнравственных сил во внутрипартийной борьбе. А это окажется возможным лишь при тщательном анализе реальных фактов, реальных конфликтов и реальных побед и поражений, которыми наполнена жизнь таких личностей, как Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Дзержинский, Томский, Вышинский, Ежов и многие другие. Неужели вы запретите мне заниматься такого рода исследованием? Неужели не поможете мне… Чаинов улыбнулся:

— Вот как вы повернули все. Ну что ж, посмотрим. Кстати, у меня возникла одна мысль. Если вы мне верите в том, что я могу вам в чем-то помочь, не могли бы вы мне приносить все то, что напишете по этим самым, как вы выразились, рутым изломам истории?

— Я психолог, — сказал я. — Вряд ли я смог бы работать продуктивно, если бы заранее знал, что моим первым читателем будет цензор вашего типа. У меня мозги устроены по-другому. Процесс моего исследования глубоко интимен. Как говорил великий Толстой, надо писать так, чтобы между тобой и богом не было никаких прокладок… К тому же вы убедились, что мой образ жизни и все мои писания исключительно лояльны. Я никогда не выступал против правительства. Не позволял себе даже высмеивать тех, кто достоин был осмеяния.

— Ну это, положим, не так.

— Что вы имеете в виду?

— Вам принадлежат некоторые компрометирующие определения, сделанные в адрес Генерального Секретаря партии.

— Какие же это определения?

— Вы многократно называли его "бровеносцем в потемках".

— Это не я называл, это народ так называл…

— Я полагаю, что мы к этому вопросу еще вернемся, — улыбнулся Чаинов.