Страница 14 из 16
Татьяна кивнула, выпустила сигаретный дым в форточку, пока мать не видит.
– Пристрой его в пашковскую больничку… тут рядом. Персонал хороший. Деньжат подкидывай сестричкам раз в месяц, все сделают в наилучшем виде. Не мне тебя учить…
Больничный кодекс Татьяна Яковлевна знала хорошо, как-никак, муж – главный хирург краевой больницы, есть, у кого проконсультироваться.
Они договорились, что Петя отвезет Заевского в зиповскую клинику дня на два-три, пристроит в общую терапию. За это время Татьяна пробьется в пашковскую больницу по наработанным связям или подыщет другой вариант пансионного содержания, чтобы покончить с эти раз и навсегда. Но помешала Евгения Михайловна.
Пока дочь добиралась на Онежскую, мать напридумывала множество причин, ради чего придется нести этот свалившийся на нее крест. Татьяна даже охрипла, пытаясь отговорить ее от бредовой идеи оставить Заевского на Онежской.
– Ты с ума сошла! Тебе самой уход скоро потребуется. Чем ты сможешь ему помочь? И зачем?
– Не надо так, Танечка. Он тоже человек, к тому же твой отец. Пусть здесь переночует, а утром посмотрим…
Ночевали втроем. Якова с кресла перетащили на диван. Петя помог. Напоили чаем, накормили жидкой манной кашей. Татьяна для матери разобрала в соседней комнате свой девичий диванчик, себе выставила из кладовки раскладушку. Спать рядом с отцом она не могла, от него шел тяжелый запах мочи.
Проснулась она около трех часов ночи от монотонного бормотания. Евгения Михайловна сидела рядом с мужем на краю дивана, освещенного заоконным светом. Ночью повалил снег и заглушил все звуки вокруг, снаружи и внутри дома царила тишина, неприлично громко тикали настенные часы. Китайским болванчиком мать покачивалась в унисон часовому маятнику, сгорбленной спиной загораживала лицо Якова от снежного света.
Возможно, тридцать два года ждала этой встречи брошенная жена. Встреча получилась странной. Он молчал, слушал или нет, было не ясно, но она говорила непрестанно и все про то, как они с Танечкой хорошо без него жили. Начиная с того памятного июльского дня пятьдесят четвертого, когда Яков их покинул, она перебирала каждый прошедший в одиночестве год и находила счастливые моменты, прожитые без него, но с мыслью о нем, и старалась донести до парализованного сознания, чего он сам себя лишил, и стоило ли рушить хрупкое счастье ради такого конца.
В дверном проеме Татьяна отчетливо видела силуэт сгорбленной фигуры, слышала шепот сухих губ и улыбалась той наивной простате, с какой мать хвасталась ее заслугами перед неподвижным телом, особенно внучкой – замечательной девочкой, умницей и красавицей, – на деда ни капли непохожей.
– Мама, ложись спать, он ничего не слышит. Ты напрасно стараешься.
– Слышит, Танечка, – отзывалась Евгения Михайловна осторожным шепотом. – Все он слышит…
Татьяна не видела, но одна слеза к материнскому удовлетворению скатилась в глубокую складку щеки Заевского.
Перед рассветом опять разыгралось ненадежное давление. Привычные таблетки не помогли. На одной «скорой» Татьяна Яковлевна везла сразу двоих. Мать – в хэбэковскую кардиологию, отца – в зиповскую терапию, как раз к окончанию Петиной смены и к собственному спокойствию, что так удачно все устроилось.
Личных связей ее вполне хватало, чтобы надежно пристроить отца в неврологию под круглосуточное наблюдение, однако, помощь мужа оказалась своевременной и принесла куда больше выгоды, чем беготня по кабинетам. Редко Дмитрий Павлович пользовался своим положением, но ради семейного спокойствия снял телефонную трубку и одним звонком все решил.
После тщательного осмотра поступившего пациента заведующий неврологическим отделением долго уверял Татьяну Яковлевну в правильности выбранного лечения. Прогнозы были неутешительными, хотя Заевского приняли в клинику под новую методику как раз для таких больных. Приняли пожизненно. Лечащий врач обещал регулярно докладывать о состоянии пациента, намекнув с глазу на глаз, что долго тот не протянет…
Устав от коридорного холода больниц, от металлического запаха карет «скорой помощи», от сомнений и непонятно откуда взявшегося угрызения совести, Татьяна Яковлевна упустила из виду приближение новогоднего торжества. Она помнила, что совсем забыла о подарках, пустом холодильнике и провианте на праздничный стол. Еще подумала, проходя мимо запотевших окон универсама, что было бы неплохо встретить год как-то необычно, по-новому, без ночного переедания и утреннего похмелья, хотя всегда старалась много не пить. Головная боль часто мучила ее после бессонной ночи, а такая как раз и намечалась.
То ли желание ее совпало с небесной разнарядкой, то ли Ангел, пролетая мимо, галочкой открыжил длинный список человеческих надобностей, но желание ее исполнилось. Бой курантов гремел в каждой квартире, когда они с Димой прорывались через пьяного вахтера хирургического отделения все той же больницы скорой помощи на Шоссейной, куда со всего города свозили экстренных пациентов с сомнительным диагнозом. Леру привезли около шести вечера с подозрением на аппендицит.
Бок заболел еще на физкультуре, на последнем занятии, когда Лера, превозмогая силу тяготения собственного тела к дощатому полу спортзала, старалась влезть по канату хотя бы на середину, за что физрук обещал поставить ей в четверти четыре. Шел десятый класс. Последний. Времени на раскачку не осталось. Лера все грезила о театральной карьере, но для страховки держала в уме институт физкультуры, запланированный вместе с мамой два года назад.
После занятий боль утихла, а назавтра потянула резко книзу, но опять же терпимо. Лера потерпела еще пару дней, чтобы не тревожить мать обычным предменструальным синдромом, ждала, когда боль сама пройдет, и продолжала терпеть на киносеансе, куда они утром тридцать первого декабря пошли втроем с Оксаной и Санькой, на французскую комедию с Пьером Решаром. Домой она вернулась с непонятной тошнотой, в холодном поту, и казалось, что сердце пульсирует не в груди, а в правом боку, ближе к пупку.
Дома ее встретила бабушка Вера, которая самовольно завладела кухней и готовила для семьи праздничный сюрприз – домашнего гуся с мочеными яблоками, сливочный пирог и тельное из щучьего фарша. «Скорую помощь» для Леры вызывала она, звонила родителям на работу тоже она, но никого не застала. Родители спешили домой под разгулявшийся снегопад, а Дмитрий Павлович не пожалел времени и заехал в ЦУМ, где у заведующей парфюмерным отделом был отложен для него сверток – подарок жене и дочери.
Больше всего Вера Игнатьевна пеняла на себя из-за проклятого гуся, который оказался слишком жесткий и к приезду «скорой помощи» был не готов. Выключить духовку она не догадалась. Грузный фельдшер, пощупав Лерин живот, мрачно спрогнозировал поздний час, погодные условия и неминуемое приближение торжественного часа, когда самый отъявленный трезвенник мог себе позволить бокал игристого вина. Сам он еще в обед принял на грудь сто грамм согревающего спиртового продукта и выдыхать старался в сторонку, подальше от чувствительного бабушкиного носа.
– Теряем время, бабуся, – гаркнул фельдшер в кухню, когда Вера Игнатьевна металась между гусем и Лерой, не зная, кому отдать предпочтение. – Не бойся, дитё, поедешь без сопровождения, доставим в лучшем виде. К курантам прооперируют…
Все так и случилось. Пока Татьяна Яковлевна в поисках дочери обзванивала больницы, а Дмитрий Павлович отпаивал валерианой расстроенную мать, винившую себя в нерасторопности, Лерочка кружилась в радужном хороводе анестезии под неуверенными, дрожащими пальцами подвыпившего практиканта, потому что дежурного хирурга, уснувшего в ординаторской, медсестры не добудились. Встреча Нового года в отделении началась в обед с его провожания, но провожали так, словно уже встречали.
В тот час, когда Дмитрий Павлович оборвал телефон в поисках опытного хирурга, прооперированную Лерочку уже вкатывали в палату, а соседка по койке перочинным ножичком нарезала сочный апельсин, привезенный мужем из Москвы по жуткому дефициту. Для Леры цитрусовый запах еще долго ассоциировался с больницей, с жесткой кроватной сеткой, изнуряющими капельницами и противно мигающей под потолком люминесцентной лампой, вытянутой в шнурок.
Цитата успешно добавлена в Мои цитаты.
Желаете поделиться с друзьями?