Любимый человек

— А тебе? Лен? Скажи что-нибудь, пожалуйста, — просит Дима.

Я освобождаю руку, подхожу к окну и отворачиваюсь.

Сил нет смотреть в любимое лицо.

— Прости, у нас ничего не получится. Не надо было нам…

— Ты меня не любишь?

Мне даже смешно становится.

Он что, сам таких вещей не видит и не чувствует?

— Не в этом дело, — я качаю головой, наблюдая, как по тротуару идет молодая женщина с коляской.

— Тогда объясни? — требует Дима. — Что происходит? Ты проводишь со мной выходные, ты…

— Я беременна, — перебиваю его.

И, пожалуй, только сейчас воспринимаю свое положение, как уже состоявшийся факт, а не что-то зыбкое, то, от чего я даже пыталась отмахнуться. До этой минуты я думала, что все не по-настоящему… Ведь мы с Вадимом всегда предохранялись. Да, всегда. Кроме того раза. Вадим вошел ненадолго. Я вытолкнула его сразу же, как поняла, что он без презерватива. И это был наш второй раз за последний час. Мне не следовало быть такое беспечной.

— Как это? Что ты такое говоришь? — Димин голос натянут словно струна.

Я медленно поворачиваюсь и смотрю ему в глаза — в них тревога и сомнение.

— Я жду ребенка от другого мужчины. Я спала с другим, если не понятно.

Пошатнувшись, Дима опирается на мойку, наклоняет голову и вцепляется руками в края столешницы. Такое впечатление, что его сейчас стошнит.

Дима пару секунд молчит, а потом выпрямляется.

— От… — выдыхает он.

— Да, от Вадима.

— Я тебе не верю, — Дима таращит на меня воспаленные глаза. Судорога искажает его красивые черты. — Ты не могла… Ты бы не стала, я тебя знаю, ты бы не стала спать со мной, — оглядывается на дверь и старается говорить тише. — Я же тебя там… на все триста шестьдесят… Ты гонишь! Этого быть не может! Зачем ты мне врешь, Лена?!

— Это правда. Я сама тогда не знала, — шепчу я. — Вчера сделала тест. Сегодня была у врача.

— И это точно его ребенок? Сто процентов? — допытывается Дима.

— Дим, у нас с тобой был секс пять дней назад. Это точно его ребенок. Срок уже несколько недель. До тебя… — я развожу руками, — Вадим был моим единственным партнером.

Дима прикрывает глаза с таким видом, будто бы я врезала ему.

— Тебе противно, да? — ухмыляюсь я.

— Нет.

— Но чувства немного поутихли?

— Зачем ты так?

Поникнув, он мотает головой.

— Не обращай внимания, — я облизываю губы, во рту пересохло. — Сама не понимаю, что несу.

— Подожди, а что он? — спрашивает Дима.

— Он не знает.

— Но он был тут, у тебя. Ты что ему не сказала? — он недоверчиво хмурится.

Слава богу! Я не успела рассказать Вадиму о ребенке прежде, чем из него полилось дерьмо.

— Я хотела ему рассказать, но передумала. Это все усложнит, — я умалчиваю об истиной причине.

— Почему? — требовательно интересуется Дима.

— Я… — мой голос звучит беспомощно. Глаза жжет. — Я не знаю, что мне делать. Я… не знаю. Все мои дети были желанными… А теперь… Я… мне нужно принять решение.

— Значит дело не во мне?

— Нет.

— А тот… твой… партнер… вы вместе или как? — спрашивает Дима, а я никак не могу уловить его тон.

Он зол, он разочарован… он… что?

— Нет. Мы больше не вместе. Я к нему не вернусь, — при мысли о Вадиме меня передергивает.

— Значит, ты планируешь одна растить его ребенка?

— Да я же пытаюсь тебе объяснить, что сама ещё не знаю, будет ли ребенок! — мой подбородок дрожит.

Слезы, которые мне удалось сдерживать, снова застилают глаза.

Тогда Дима подходит ко мне и крепко обнимает.

— Прости, Лен. Прости… — он целует меня в лоб, в висок, прижимает к своей груди, гладит волосы. Ощутив его запах, его тепло, я начинаю рыдать в голос. — Лен, не плачь, родная, не плачь, пожалуйста. Что мне сделать? Скажи, что мне сделать?

Я трясу головой, не видя из-за слез его лица.

Как бы я хотела все исправить. Как бы я хотела…

— Дима… Ничего не надо, — сглатываю, с трудом выдавливая слова. — Ничего. Тебя это не касается. Просто уходи. Уходи, пожалуйста.

— Если я уйду, тебе будет легче? — его голос едва слышен.

— Да тебе будет легче!

— Это не так. Лен, поверь, ты — все для меня.

— Ты не понимаешь?! — рычу на Диму, толкая в грудь. — Да приди ты в себя! О чем ты говоришь? Это же курам на смех! Одно дело — любить мать своих детей, женщину, которая принадлежала только тебе, а другое — ту, что носит чужого ребёнка! Когда ты успел стать таким святошей?! Но я и не жду от тебя такой жертвы! Мне самой сейчас не до этого! Знать бы как жить дальше! — мой голос срывается. Я опускаю голову и нервно смеюсь. — Поверить не могу, до чего я докатилась… — затем судорожно вздыхаю. — Дима, уходи. Не мучай меня и себя не мучай, — умоляю его.

— Нет. Я не могу тебя в таком состоянии оставить, — упрямится он.

Я поджимаю губы, глядя на него. А в голове пчелиным роем крутятся мерзости, которые говорил мне Чарсов. Внутри все пылает.

— Да господи! Хватит! — я хватаюсь за голову. — Ты не видишь? Мне плохо! — ору на Диму, срывая голос. — Мне дышать нечем! Я задыхаюсь! Я умру сейчас! Просто уйди! Оставь меня в покое! Что ты мне тут сопли жуешь про любовь?! Я же русским языком тебе говорю — у нас ничего не выйдет! У меня свои проблемы! Вот так! — провожу ладонью над головой. — Выше крыши! Ну хоть раз войди в мое положение, ну хотя бы один чертов раз! Я что, о многом прошу?! О многом, да?!

Повернувшись к столу, я опираюсь на него локтями. Меня трясет от рыданий, а из горла вырываются такие звуки, что приходится прикрыть рот пальцами. Дети итак слышали достаточно.

— Тихо, Лен… Тише… — успокаивает Дима. — Я уйду. Видишь, я уже ухожу… Все. Не плачь. — Его голос звучит дальше. — Все. Все…

Сказав это, он выходит из кухни, а вскоре я слышу, как хлопает входная дверь.

23. Дима

Уже почти девять. Торговый центр скоро закроется. Я стою на кассе гипермаркета товаров для дома, где бродил последний час.

— Карта постоянного покупателя? — спрашивает меня девушка-кассир.

Я качаю головой.

— Нет.

— Две тысячи сто девяносто.

Расплатившись, я забираю пластиковый чемоданчик и выхожу на улицу.

Не знаю, нахрена я его купил.

Мои мозги отказываются соображать.

Лена беременна от другого. И я ей не нужен.

Не знаю, какая мысль убивает меня сильнее. Это все равно, что выпить яд и прыгнуть с крыши — итог один.

Было бы ложью сказать, что меня осчастливило ее признание. Не понимаю, что я чувствую. Это и не злость — какое я имею право злиться на нее? Больше похоже на досаду и бессилие.

Я вспоминаю совсем маленькую Машу и пацанов — как же я был счастлив, как же горд, когда они появились на свет… А теперь я боюсь… Я боюсь, что не смогу почувствовать того же к ребенку, которого носит Лена, если она решит его оставить. Мне, кажется, я не смогу. Лена права, как всегда, права. Я — не святоша, я — слабак, жалкая никчемная тварь. Поэтому она прогнала меня. Лена знает меня как облупленного, она знает, что я не смогу.

Когда звонит мама, я не отвечаю с первого раза.

Мама в курсе, что я сорвался в Москву из-за бывшей жены. Мама все про нас еще в тот день поняла, когда я повез Лену домой и пропал до вечера. Она ничего не говорила, не расспрашивала, но, заручившись молчаливым благословением, я чувствовал ее поддержку.

Мама снова звонит. И мне приходится ответить.

— Дима… Димочка… Папа умер, — я не узнаю ее голос.

Приходится взглянуть на экран, чтобы удостовериться, что звонит мама, и я ничего не перепутал — Дима? Ты слышишь? Дима?!

— Как… умер…. — я вскакиваю с лавки, находясь в каком-то липком оцепенение. — Как умер? В смысле?

— Я поливала, он дома телевизор смотрел. Потом захожу, он в кресле… Я в скорую звонить, они быстро приехали. А он уже… Инфаркт, наверное. Они толком ничего не сказали. Бросил меня Семочка мой… Как же я теперь буду, Дима?