Додекафония

* * *

Подошел Завьялов с рюмкой и лаймом в руках.

– Смело! – начал он.

– А чего они рты разинули? Еще и хлопали будто чего понимают… Да своего невежества музыкального стыдится нужно, а не публично демонстрировать … А компаньон ваш… Это же надо такую ерунду на людях выдать, да еще и гордиться?

Сашка уже успел остыть, но огонь вновь заполыхал.

– Вот где у человека самокритика? – гневно добавил он.

– У Витьки-то? – рассмеялся Завьялов, – откуда?

Сашка прикрыл глаза, выдохнул тяжело и сокрушенно покачал головой.

– Выходит ты еще и композитор? Хотя чего спрашиваю – немудрено с такой профессией.

Сашка смутился – ярая спесь в нем враз улетучилась.

– Нет, – кротко ответил он.

– Зачем согласился?

– Само вырвалось, а потом…

– Тогда считай продулся. Или ты вообще приходить не собирался? Смотри, Витька азартный: от спора не откажется. По всей Москве растрезвонит чтоб лишний раз покрасоваться как павлин. А не придешь – еще больше зазнается. Ты критикой своей беспардонной ему как на горло наступил или лучше сказать на руки: разом все пальцы крышкой рояля прихлопнул.

– А чего ж не прийти? Приду и не с пустыми руками… Надеюсь. Только боюсь публика мне заранее приговор смертельный вынесла.

– Чего ж так? От тебя зависит. Теоретических познаний у тебя гляжу в достатке, вот теперь и применяй на практике. Сможешь?

– Рискну – не на корову спорили.

– Верно! – весело подхватил Завьялов, – а это даже ничего…, – добавил он точно самому себе, – ничего…, – повторил и, выпив текилу, присоединился к танцующим.

Стычка в зале забылась; закружили танцы, пиво, водка…

Глава 7

Проснулся Сашка ближе к обеду и еле живой побрел на кухню. Некогда стойкий организм отвык от бурных возлияний – голова гудела, тело капризничало и рвалось обратно в постель. Ледяной чай из холодильника чуть взбодрил.

Последнее что помнилось как Генка под утро повел к выходу какую-то девчонку; как щека билась о мягкие сидения такси, подъезд, кровать… Всплыла перебранка с Лилеевым – Сашка сам себе улыбнулся оттого как ловко надругался над его нездоровым самохвальством.

С улицы потянуло прохладным предгрозовым сквозняком – Сашка распахнул окно пошире и вылез чуть ли не по пояс.

«Чего меня понесло, зачем согласился? Этому Шёнбергу доморощенному – маньяку серийному и «комплиментов» бы с головой хватило», – размышлял он пока ветерок приятно теребил лицо.

Заморосило, листва на деревьях нервно заколыхалась.

«Да наверно и не вспомнит никто…», – попытался себя успокоить, – «Генку что ли набрать? Чем там дело кончилось? Пускай у дружбанов своих узнает. Ох, голова, голова… Ну а если и сочиню кантилену свою незабвенную, дальше-то чего? Выступать же придется…».

Сверкнула молния, громыхнуло – завыла пронзительная фуга автомобильных сигнализаций. Через минуту обрушился ливень – прохожие побежали под козырьки подъездов.

Набрал Генке – по хриплому изнеможденному голосу было ясно что тот тоже страдал. Он лишь подтвердил слова Завьялова: Лилеев слыл заядлым спорщиком и скорее всего не отступится, учитывая, как обласкали его бесконечно оригинальную «эмансипацию диссонанса».

Генка отчего-то к дуэли отнесся с недоверием, почти с презрением. Он аккуратно советовал отказаться тягаться с Лилеевым; а для большей жути поведал душераздирающую, но маловероятную историю как тот проворачивал бизнес в девяностые и как притом страдали его конкуренты. Сашка намекнул что сражаться не собирался, а позвонил разузнать не дошло ли там случаем до кровопролития. К счастью, вечер кончился мирно, но не без напрочь забытого казуса: уже под утро Сашка уснул прямо за столиком. Охранники его разбудили и аккуратно вывели на улицу. Генка поймал ему такси и приказал довести прямо до подъезда, при том выяснить адрес у спящего на ходу Сашки оказалось не так просто.

Ливень не утихал – козырьки подъездов набились прохожими. Из-за угла показался какой-то смельчак-одиночка. Он неспеша вышагивал вдоль домов, уже насквозь мокрый, но не испугавшийся ни дождя, ни грома; завернул на детскую площадку, разделся по пояс и уселся на качели.

Сашка прикрыл окно, смахнул дождевую лужицу с подоконника, залпом выпил пол-литра воды и вернулся в кровать.

«Чего ж такого сочинить?» – размышлял он, глядя в потолок.

* * *

Сашка выдающейся смелостью не отличался, особенно когда дело доходило до обсуждения собственных композиторских способностей. Сочинять начал еще в старших классах, но долго не решался явить миру свои незрелые наброски. Первыми слушателями стали сверстники на дворовых посиделках с гитарами: он вперемешку с классическими пьесами играл что-нибудь свое и ждал реакции, не выдавая притом авторства. Отточенной техникой он хоть и заслужил звание непревзойденного виртуоза, но гитаристы попроще, пусть даже топорно исполняющие четырехаккордовые рок-хиты, всегда оттесняли его на второй план – так куда проще укрепить авторитет и привлечь заветное внимание девчонок. Сашка петь не любил и всегда тянулся к игре академической.

После школы ненадолго увлекся инди-роком. Наскреб на дешевую электрогитару – стал записываться. Для того обустроил простейшую домашнюю студию звукозаписи, лишенную каких-либо премудростей: гитара подключалась напрямую в карту компьютера – звук получался грубый, с лишними шумами, треском; но после обработки в программах-редакторах выходило более-менее сносно. Анонимно выкладывал инструменталки на страничке сообщества музыкантов-любителей, но особого признания не получил. Многие отмечали, что они интересны – где-то необычны и самобытны, но аранжировка и качество записи хромали. После нескольких совсем уж разгромных отзывов оставил попытки покорить сеть. Разбираться в премудростях звукозаписи не особо хотелось – больше увлекало сочинительство само по себе.

Вскоре вернулась страсть к классической музыке – электрогитару выменял на простенькое электропианино, после чего и появились первые сочинения для этого инструмента. От рождения музыки он получал подлинное наслаждение не сравнимое ни с чем иным. Мелодия могла прийти когда угодно, хоть посреди ночи. В такие минуты вскакивал с кровати, садился за пианино или брал гитару, наигрывал и черкал ноты на бумагу; часто импровизировал, почти не задумываясь над результатом, а когда улавливал что-нибудь стоящее, подхватывал и брал в оборот.

Несмотря на способности никогда не был доволен собой как композитором, и старался себя таковым не называть. Даже имея за плечами немало сочинений, так и не решил: может ли вообще этим заниматься? Достаточно ли талантлив? Как может он соперничать с тем же Шопеном, признанным гением уже в детстве? Как его средней руки наброски могут тягаться с произведениями, пережившими не одно поколение людей? И главное, легко ли жить лишенным подобных предрассудков: просто брать и творить без оглядки на чужое мнение?

В одной из хитроумных книг вычитал что музыка не рождается сама собой лишь по воле вдохновения, а храниться уже полностью готовая, где там – в черных недрах космического пространства; человек лишь посредник между землей и этой бездонной, звенящей мириадами звуков, чашей. Слушая те или иные произведения именитых классиков, и впрямь начинаешь верить в эту безумную теорию: настолько они безупречны, где каждая нота на своем месте точно по-иному и быть не могло, будто композитор всего лишь зачерпнул руку в эту бурлящую чашу и в одно мгновение достал из нее все готовое.

Впрочем, где-то на ее дне хватает музыки посредственной, но зачастую всеядный слушатель увлекается чем попало и порой ему легко вскружить голову даже самой простенькой мелодией.

Так или иначе Сашка не мог жить без музыки и не переставал искать главное произведение жизни; а дуэль вдруг показалась неплохой возможностью убедить себя в способности на что-нибудь по-настоящему достойное, тем более что в последние дни вдохновение несколько поистратилось и сочинял он мало.