Страница 96 из 106
Как красиво катается на коньках девочка! На ней вязаная шапочка из красных с золотом ниток, такой же свитер — девочка порхает, словно снежинка, слетевшая с небес. Ее душа поет, она чертит на льду картину своего счастливого будущего. Циньцинь в детстве тоже любила кататься на коньках. Конечно, у нее не было таких нейлоновых брюк небесно-голубого цвета, она носила шерстяные рейтузы, связанные матерью. Она заняла по танцам на льду второе место в городе и в качестве приза получила коньки. А девочка молодец, на одном дыхании делает столько поворотов, так ловко держит равновесие. Она предвкушает победу на соревнованиях, видит, как ее засыпают цветами.
У каждого в детстве есть своя мечта о счастье. И жизнь кажется ровной, как каток. Циньцинь редко падала на льду, в жизни тоже не оступалась. Ей везло, ее всегда окружали вниманием и заботой. Почему же ей так тоскливо? С тех пор как она отдала коньки, ни разу от души не веселилась. Да, ни соревнований, ни букетов, вместо этого — свадебное платье и украшения для невест. «Дай-ка я еще разок гляну на тебя, девочка. И я была такой же, как ты. Я снова почувствовала себя маленькой. Все это кончилось. Детство, юность, мечты — все ушло и никогда не вернется. Мне так хочется поцеловать твои румяные от мороза щеки. Попрощаться, как Дюймовочка прощалась с красным цветочком, перед тем как сойти в подземелье. Дюймовочку в последний момент спасла ласточка, но такое бывает лишь в сказке. Прощай, девочка, когда вырастешь, пусть тебе встретится человек по сердцу, которого ты будешь любить».
— Быстрее! — говорил Фу Юньсян. — Захочешь посмотреть танцы на льду, я тебе достану билет.
И вот она перед большим зеркалом в фотографии. Со всех стен на нее глядят лица, в самых разнообразных ракурсах. Фу Юньсян оставил ее, а сам пошел договариваться. Конечно, чуда не будет. Как все невесты, она наденет свадебное платье, накинет прозрачную фату, накрасит губы, подведет брови и будет улыбаться, но в меру, чтобы не было морщин. Рот приоткрыт, но чуть-чуть, чтобы вид был неглупый; если не улыбаться, подумают, что ты несчастлива. Еще одна пара для свадебной фотографии…
Циньцинь вдруг вспомнила репродукцию картины русского художника Журавлева «Перед венцом», которую видела в журнале. На картине плачущая девушка в свадебном наряде на коленях перед купцом, ее женихом, рядом ее отец, позарившийся на купеческое богатство, ради которого пожертвовал счастьем дочери.
Почему она вдруг вспомнила эту картину? Быть может, потому, что фотография дает напрокат свадебный наряд, очень похожий на тот, в котором изображена на картине невеста? Она тоже будет несчастной женой, только не сможет стать на колени и заплакать. Слезами горю не поможешь, и потом, ее ведь никто не принуждает, она все делает добровольно и выходит замуж не ради денег или какой-нибудь выгоды, а потому, что они «подходят» друг другу. Но сколько семей несчастливы потому, что супруги не подходят друг другу? Если она выбросится из окна, пожалеют ее или нет? Скорее заподозрят в преступлении. Она будет в сто раз несчастнее, чем невеста на картине, потому что ей некого винить и ненавидеть, во всем виновата она сама.
Фу Юньсян протиснулся к ней сквозь очередь и, сияя улыбкой, помахал квитанцией:
— Договорился, прокат платья за полцены, пойдем наряжаться.
Надо идти. Чуда не произойдет. Все это глупость. Наденешь свадебный наряд — и все.
— Народу много, придется обождать, — досадовал Фу Юньсян у входа в примерочную.
Жди не жди, все равно рано или поздно придется наряжаться. И тогда не мечтай ни о рыцарях, ни о ласточках.
— Когда будут снимать, гляди повеселее, — шептал Фу Юньсян ей на ухо, уговаривая как малого ребенка. — Ты у меня всегда грустная, но улыбка тебе идет, наденешь венок и будешь похожа на японскую кинозвезду Нацукэ.
Циньцинь фыркнула. А почему бы ей не улыбаться? Надо улыбаться. В детстве она тайком доставала у матери из шкафа старый, засохший венок и примеряла его перед зеркалом. У каждой девочки есть свои секреты, и разве она не мечтала о замужестве? Разве три года назад не вышила две нейлоновые наволочки?
Фу Юньсян с восхищением разглядывал снимки, развешанные вокруг зеркал, и то и дело оборачивался к ней.
Не пройдет и получаса, щелкнет фотоаппарат, и он станет ее мужем. Мужем? Циньцинь охватило отчаяние. Разве она его любит? Она хотела выйти замуж, но не за него. Ей даже в голову не могло прийти, что они станут мужем и женой. Ведь она никогда его не любила. Она вообще не встречала человека, которого смогла бы полюбить.
— Теперь наша очередь, — радостно произнес Фу Юньсян и взял Циньцинь под руку.
Войти туда все равно что войти в дом мужа. Отказаться? Заплакать? Слезы не помогут, чуда не случится, но ведь не на эшафот же ее ведут, не в могилу…
— Ты причешись, а я возьму платье. — Фу Юньсян заботливо воткнул ей гребень в волосы и прошел внутрь.
Циньцинь распустила волосы, черные и блестящие, причесала их на пробор, затем собрала в узел, точь-в-точь как у невесты на одном из снимков.
В зеркале что-то блеснуло.
На ручке гребня был изображен бегущий олень. Он сам не знает, куда бежит, но не останавливается. Жизнь не стоит на месте, она меняется. Какой же она будет, ее жизнь? Она не знает, только не такой…
В зеркале снова сверкнуло.
Циньцинь обомлела. Она не успела ничего толком разглядеть, но ясно видела свет.
— Северное сияние, — прошептала она. — Неужели правда?
Она зажмурилась, а когда открыла глаза, в зеркале было только ее отражение.
Нет-нет, она видела. Это был свет ее жизни, только она знала о нем, только она его видела. Она должна искать его, пока не найдет. Не нужен ей Фу Юньсян, не нужен белый рабочий халат на приборостроительном заводе, не нужна новая квартира с комфортом, а вот свет ей необходим. Жизнь без него все равно что тело без души. Без этого света нет надежды. Она не любит Фу Юньсяна не потому, что он грубый, практичный и недалекий. Совсем не поэтому. Но почему же тогда? Не потому ли, что существует северное сияние и она увидела его в решающий момент своей жизни? Уж лучше испытывать неудовлетворенность, чем жить так, как Фу Юньсян и его компания, барахтаясь в житейском море без всякого смысла, без всякой цели…
Циньцинь торопливо утерла слезы, схватила шарф и выбежала из фотографии.
VIII
— Все выложила? — Фэй Юань стоял в коридоре, прислонившись к наглухо запертой стеклянной двери, с лицом сумрачным, как небо перед снегопадом.
— Да, — ответила Циньцинь, опустив голову. Больше часа рассказывала она Фэй Юаню — в сущности, малознакомому человеку — о том, что произошло. Говорила горячо, сбивчиво, обливаясь от волнения потом, словно кающаяся школьница, не столько от сознания собственной вины, сколько под строгим взглядом Фэй Юаня. Он слушал ее молча, равнодушно и так же равнодушно, как всегда, смотрел на нее. С первых же слов Циньцинь ощутила неловкость. У нее было такое чувство, словно она изливает душу не человеку, а пню. Ей то и дело хотелось прервать свой рассказ, и вся история уже показалась ей пошлой и ненужной. Циньцинь рассказывала не очень связно, была чересчур многословна, и под конец ей самой надоело говорить, а Фэй Юаню — слушать. Не возникло у них того взаимопонимания, которое бывает между сверстниками. Фэй Юань словно бы все предвидел: и то, что существует такой Фу Юньсян, и то, что она сбежит из фотографии. И только когда она сказала: «Снимайся не снимайся — все равно ничего не изменишь, — и чуть слышно добавила: — Потому что… давно записалась в очередь на вступление в брак», у Фэй Юаня вырвался вздох.
Циньцинь вздрогнула, будто ее обдало ледяным ветром. Почему он вздохнул? Удивился? Рассердился? Или просто не ожидал, что она способна с таким человеком записаться в очередь на вступление в брак? Молчал он долго, так долго, что за это время можно было рассказать еще по крайней мере два забавных случая — например, про влюбленных, которые легли на рельсы, чтобы покончить с собой, или о том, как недавние враги неожиданно влюбились друг в друга…