Здесь ставим крест

Хочу надеяться, что такой способ позволит мне выразить всё, что я хотел донести. Будет здорово, если вы сможете это ощутить, а не прочитать. Вот тогда эта история обретёт смысл.

И будет невероятно прекрасно, если вы переживёте эти события так, как пережил их я.

Книга первая

Глава первая

1

Мне наплевать

Ненависть

Разочарование

Надежда

Если бы обо мне снимали фильм, то сразу после моего «аминь» надо было пустить титры. Всё, это был финал. Можно присоединить какую-нибудь величественную музыку, хотя это не обязательно.

Но жизнь сложнее. В университете мне выдали диплом и отпустили на все четыре стороны. Никакого финала. Более того, от разных людей (от родителей, например) я услышал, что это начало. Как начало?!

Я снял однушку возле «Новых Черёмушек», устроился работать спортивным журналистом. Собственно, это всё, что произошло. Ах, да: ещё мне исполнилось тридцать. Вот теперь совсем всё.

Наступило лето. Моя работа не предполагает каждодневный изнурительный труд, но отпуск мне всё-таки положен. Так что к тридцатнику судьба сделала мне подарок: моя отпускная неделя пришлась на дни, когда рок-музыканты собираются на «Нашествие». Из студенческой жизни у меня остался только один знакомый – Мишка. Довольно угрюмый, одинокий. Я с удивлением узнал, что он устроился работать учителем истории в одну из московских школ. Мне казалось, что эта работа мало ему подходит, ведь учителю приходится много общаться. Но Мишка, а если точнее, то Михаил Сергеевич (я почти уверен, что «за глаза» коллеги и ученики называют его Горбачёвым), довольно долго и успешно работает. Подробностей я, правда, не знаю, но его не увольняют. Так вот Мишка готов присоединиться ко мне в поездке на «Нашествие». Даже больше: мы договорились поехать на моей машине за три дня до фестиваля, остановиться в охотничьем домике «Медвежий угол» и посвятить несколько дней прекрасной рыбалке.

Вот и всё.

Сегодня случится последний рабочий день перед отпуском. Отпускные (почти 70 000 рублей меня приятно удивили) уже пришли на карточку. Осталось заехать в редакцию, поздороваться с боссом, черкануть заявление и ощутить странную свободу.

Так что я позавтракал страшной пустой яичницей (увы, другую делать так и не научился), погладил рубашку (это чтобы более-менее прилично выглядеть среди всех деловых людей в редакции) и отправился в метро, как это делают миллионы добропорядочных граждан нашей огромной страны.

На улице было жарко, а в метро довольно прохладно. Для тех, кто ездит на работу каждый день, было свежо, но для меня – прохладно. Тысячи людей сливаются в общий поток и идут под землю. Хлопают задвижки турникетов, всё вокруг громыхает, все спешат. Страшно подумать, сколько бы я добирался от своих Новых Черёмушек до Пушкинской, если бы не было метро. Но оно есть! Раз – и ты на месте!

Я пересекаю узкую дорогу рядом с громадной лестницей бывшего кинотеатра. Сейчас это театр мюзикла. В будущем, наверное, ещё чем-нибудь будет. Для меня же это место, где я впервые смотрел «Братство кольца». Здесь проходила премьера. Понятное дело, никаких билетов достать было нельзя (мне кажется, что ни в какую продажу они и не поступали), а мы – бедные студенты – должны были пропустить этот праздник жизни, но одна из девчонок в нашей группы на филфаке встречалась с кем-то из техперсонала, и он протащил всех нас (человек десять, по-моему) в операторскую. Хотя, вы знаете, может она называется и не операторская. Но факт остаётся фактом: мы смотрели фильм из окошка технического помещения, где работала эта трескучая машина, проецирующая картинку на громадный экран. Мы все сгрудились, словно птенцы в гнезде, прилипли к маленькому окошку и вот так сидели те три с лишним часа, что идёт фильм.

Я никогда не думал, что тот момент и был настоящим счастьем.

Сейчас я не мог попасть в компанию из десяти человек, с которыми бы мог бы вот так пойти в кино. Сейчас нет такого фильма, который я бы согласился смотреть в маленькое окошечко, сидя непонятно как, словно попугай на жёрдочке.

С этими мыслями я остановился перед красным светофором, поскольку надо было перейти ещё одну маленькую дорогу, и подумал, что не имею ни малейшего понятия о том, что сейчас показывают в кино.

Вероятно, я стал более чёрствым человеком, чем был в студенческие времена.

Зелёный свет, который я ждал что-то уж совсем долго, позволил мне добраться до поста охраны, где я необычайно важно махнул своим удостоверением журналиста.

В студенческие времена мне мечталось, что это удостоверение будет открывать мне какие-то запретные двери и заставлять говорить людей, которые не хотят о чём-то там говорить. А ещё со мной значительно почтительнее будут разговаривать представители органов правопорядка. Мне понадобилось что-то около недели, чтобы понять, что если двери решили закрыть, то моё удостоверение – это не заклинание «сим-сим откройся», если человек не хочет разговаривать, то худшее, что может сделать журналист – это показать это удостоверение. А разные полицейские будут с вами разговаривать спокойно и по-человечески до тех пор, пока не увидят эту самую корочку.

Эта штука позволяет мне попасть на работу. На этом её белая магия заканчивается.

В этом здании когда-то располагалась редакция газеты «Правда».

Это было первое, что я узнал, когда устраивался на работу. Я должен был этим гордиться. Я гордился ровно до того момента, как услышал такой анекдот: стоят на мавзолее Чингисхан, Гитлер и Наполеон и смотрят парад. «Мне бы таких солдат, – говорит Чингисхан, – я бы весь мир завоевал!» «Мне бы такие танки, – говорит Гитлер, – я бы выиграл вторую мировую!» Наполеон в этот момент складывает газету «Правда». «Мне бы такую газету, – говорит он, – никто бы и не узнал о Ватерлоо».

Газета, где я работаю, называется иначе, но, простите меня, если раньше это был анекдот об одной газете, то сейчас это о прессе вообще.

Я поднимаюсь на скрипящем лифте на третий этаж. Знаю, что за то время, пока я работаю, его дважды ремонтировали. Но жуткий скрипящий звук пропал в лифте на два дня. Потом вновь появился, и все махнули на него рукой.

В этой жизни безумно тяжело что-то изменить.

Секретарша Машенька, хрупкая и очаровательная, с огромным красным ртом и волооким чёрным взглядом нисколько не изменилась за всё время, что я здесь работаю. Осталось неизменным и её фирменное поведение.

Я подошёл к ней в тот момент, когда она что-то увлечённо набирала в компьютере, мило щёлкая клавишами. От меня требовалось подойти и остановиться, чтобы бег клавиш замер, она подняла глаза, и в тот момент, когда её красный рот делал рабочую дежурную улыбку, я услышал:

– Здравствуйте! Вам назначено?

– Да, – сказал я. Дальше я ничего не успел сказать, потому что она засмеялась, прикрывая свои губы тонкими длинными пальцами с сияющими чёрными ногтями.

– Прости, Макс! Прямо с утра голова кругом идёт! – вдруг сказала она. Честно говоря, мы с ней только здоровались, когда виделись, поэтому для меня её вопрос выглядел совершенно логичным. С чего бы ей меня знать? Но, не спорю, приятно, когда к тебе обращаются вот так неформально, почти по-дружески.

– Матвей Игнатович уже ждёт, проходи! С началом отпуска тебя!

– Спасибо, – сказал я, не зная, что я тут ещё могу добавить.

Матвей Игнатович стоял у огромного окна и курил, держа в левой руке пепельницу так, будто бы это был бокал с шампанским.

– Макс? Добрый день, Макс! Присядь!

В здании на самом деле курить нельзя. Более того, если попробуете закурить в любом другом помещении, то раздастся вой сирены, а с потолка вас польёт довольно серьёзный дождик. Но для кабинета Матвея Игнатовича сделали исключение. Ну как «сделали»… Были вынуждены сделать. Этот лысеющий придурок, когда погружался в работу, забывал обо всём на свете, доставал сигарету и прикуривал. Да, визжала сирена, всех выводили из здания, а его спасали не от огня, а от воды, сушили, штрафовали и проводили беседу. Потом снова и снова. После, наверное, десятой или двенадцатой беседы наконец поняли, что дешевле отключить в его кабинете пожарную сигнализацию. Теперь Михаил Игнатович курил в своё удовольствие в своём кабинете.