Страница 4 из 10
Вот Лариса получала что-то из дома. Однажды она попросила съездить с ней на Курский вокзал принять от проводника передачу.
Это оказалось очень увесистая посылка, Артур еле доволок ее до общежития. Но от угощения гордо отказался – не иждивенец.
А Рогова не отставала, продолжала куда-то приглашать, особенно интересовалась выставками в «музэях». Но на все мероприятия неизменно приходила Лариса – и Артур уже чувствовал себя «многоженцем»: пора было выбирать.
На том пикнике сочинили песню – гимн истфака, потом оказалось, что она давно была известна. Просто каждое поколение добавляло по своему куплету.
Кто бывал в экспедициях, тот поет этот гимн.
потому что мир без песен тесен…
На обратном пути Артур шел между двумя подружками, поочередно сажая их на велосипед. Вот взгромоздилась Тамара. «Тяжеловата», – оценил Артур.
Вот легко вскочила Лариса. «Как пушинка», – подумалось ему.
Подошли к станции. Веселая гурьба кинулась штурмовать вагон. Артур закопошился с двухколесным другом, он с трудом поместился в набитом тамбуре. В вагоне сразу запели и не прекращали петь до Москвы. Артур, стиснутый со всех сторон, ругал себя последними словами – зачем, дурак, взял велосипед? На очередной станции вышло много народу – отсюда уже шло метро. В тамбуре стало попросторнее.
И вдруг рядом оказалась Лариса. Она смотрела на Артура своими круглыми украинскими глазами и что-то говорила. «Я оглох, – испугался он, – я ничего не слышу!» Оказалось – она тихо пела. Ну да, ведь у нее был хороший слух и чистый голосок. Артур посмотрел на прореженный вагон и увидел Рогову, весело болтающую с комсоргом Финкельмоном.
– Хочешь, я тебя прокачу до Стромынки? – спросил он Ларису и увидел в ответ такую восторженную благодарность, на которую он точно не мог рассчитывать.
Артур совсем перестал бывать дома. Приходил поздно ночью, брякался на раскладушку, поскольку его кровать отдали больной бабушке. Проваливался в глубокий сон, а утром – только его и видели: бежал к открытию в историчку писать рефераты, искать архивные факты и просто знакомиться с новыми людьми.
Хорошо было в библиотечной курилке, хотя Артур не курил, но пробовал. Не нравилось совсем. Но это было так здорово – стоять с папиросой, внимательно разглядывая курильщиков. Какие остроумные ребята! Особенно один, его звали Леша, крепко сбитый здоровячок. Он так ироничен, кажется, нет ничего, над чем нельзя посмеяться. В их разговорах низвергались такие идолы, и недосягаемые колоссы оказывались на глиняных ногах. Артур сделал над собой усилие и подошел познакомиться:
– Ребята, вы откуда, из МГУ?
Они захохотали. Артур тут же обиделся: что он такого смешного сказал? Леша ответил:
– Артур, мы с одного потока. Ты, что, никого не узнаёшь?
– Может, виновата моя близорукость… Простите, ребята.
– Ты знаешь, что такое капустник? – спросил второй, гигант, кажется, его звали Никита. Фамилия такая смешная – Рыжий. А сам черноволосый.
Артур ощутил подвох, задумался, даже вспотел.
«Проверяют, – занервничал он, – ну черт его знает, не пирог же, а что?» Вслух сказал:
– Конечно, знаю.
– А хочешь попробовать? – спросил Леша.
– Хочу, – запнувшись, но почти весело сказал Артур.
– Тогда завтра после последней пары в комитете комсомола.
Место встречи успокоило Артура:
– Железно, – сказал он.
– Железно, – ответили они и разошлись к своим столам продолжать заниматься.
Он привел с собой Ларису. Может, зря, но они уже не расставались, хотя никаких таких отношений у них не было, они даже не целовались. Но дружили крепко. Кроме Леши и Никиты, в комнате комитета комсомола были еще две девочки с параллельного потока: Ира и Берта.
Ларисе они сразу не понравились.
– Задаваки какие-то, – сказала она Артуру, – москвички.
Ира была обстоятельная и медлительная с немного застывшим красивым лицом.
Берта, как ртуть из разбитого градусника, видоизменялась каждую секунду – то казалась красавицей, то совсем наоборот, то растекалась мыслью по древу, то коротко била своим острым словцом.
Она тут же поддела Артура за неправильное ударение в слове звонить. А это было семейное, по преданию еще его дед по маме, путеец, говорил: зво́нить и библио́тека.
Леша сразу объявил, что слово капустник означает всего лишь театрализованную шутку и что принято решение… Тут он покосился на портрет Сталина на стене, и это окончательно успокоило Артура.
– …Что силами студентов нашей группы мы должны сочинить капустник ко Дню конституции. Какие будут идеи?
– Надо, чтоб смешно? – спросила Лариса и смутилась, увидев удивленные лица.
– Нет, конечно, – сказал Никита, – надо, чтоб было грустно.
– Я не поняла, – вдруг испугалась Лариса, – простите.
– Идея такая, – веско сказала Берта, – за основу взять «Баню».
Все оживились, идея «Бани» понравилась.
– Надо перечитать, – сказал сам себе Артур.
– А по-моему, – сказала серьезная Ира, – если мы истфак, то нам надо что-нибудь историческое.
– Молоток! – заорали Леша и Никита. – Что именно?
– Война с Наполеоном.
– А какое отношение Наполеон имеет к нашей конституции? – скромно подала голос Лариса.
– В том то и дело, что никакого, – парировала Ира, – его надо привязать.
– А Кодекс Наполеона, – оживился Никита, – к нам привязать легко!
Поспорили и разошлись по семинарам, договорившись встретиться завтра с готовыми предложениями. Времени оставалось мало – День конституции на носу.
Артур сразу побежал в историчку на Архипова искать материал. Кодекс Наполеона? Прочел и отверг. Он ему не понравился идеологически. Буржуазные свобода и равенство с пресловутой частной собственностью. Как все это использовать? Какой дурак был Наполеон и какие умные мы сейчас! Вот эта мысль его захватила, и он стал выписывать сомнительные положения Кодекса четким почерком золотого медалиста.
Копаясь в энциклопедии, отыскал Первую мировую войну, она началась в августе 1914 года. И вспомнил их старую фотографию в деревянной коробке с отломавшейся медной застежкой. Он впервые сопоставил две даты. Три по-старинному одетые фигурки на фоне Кавказских гор и в уголке надпись: «Кисловодск 17 июля 1914 г.». На снимке девочка лет пяти – это была его мама, рядом дама в широкополой шляпе с белым пером – очевидно, бабушка Нюра, и с ними смуглая в более скромной шляпке гувернантка-француженка. Бабушка помахивала веером.
«Ничего себе, – подумал он, – они же еще не знают, что Гаврила Принцип уже зарядил свой пистолет. А мы всё знаем, и в этом наше огромное преимущество перед низложенным строем».
Через несколько дней начнется Первая мировая война. Шли последние мирные дни еще молодой бабушки Нюры и Таты Михайловых. Да и для всего человечества.
Какая странная все-таки жизнь. Мама рассказывала, что какой-то врач порекомендовал бабушке Артура, впоследствии названной им Бабой Ягой, кислые воды от желудочных колик. Ее муж, дед Артура, инженер-путеец, совершенно не хотел отпускать их одних к диким горцам и послал с ними гувернантку Фифи, полную дуру и ни слова не говорящую по-русски.
Сама Таточка в свои пять лет выглядела на семь, потом в восемнадцать она будет выглядеть на двадцать пять, пока не стукнет шестьдесят и она будет выглядеть глубокой старухой – такой и останется в его памяти уже – как на последнем своем фото.
Рогова влетела в комитет комсомола, словно выстреленная из пушки. А зарядили ее в деканате, когда руководство узнало, какое подрывное мероприятие готовится ко Дню Сталинской конституции. Конечно, на самом деле это Тамаре по секрету сказала секретарь Зоя. Такая хорошенькая до одури второгодница, которая бесконечно брала академку под видом различных заболеваний. Когда она всем надоела, ей зачли все хвосты, вручили диплом и попросили никогда больше не появляться на факультете. На это она тут же устроилась секретарем в деканат и проявила недюжинный партийный нюх.