Страница 29 из 93
Он мало спал, не пил вино и вкалывал, кряхтя. Он овладел наукой, но не сделал ей дитя. Эпическая гложет нас печаль за черные минувшие года: не прошлое, а будущее жаль, поскольку мы насрали и туда. Клиенту, если очень умоляет и просит хоть малейшего приятства, сестру свою Надежду посылает Фортуна, устающая от блядства. Еврей неделикатен и смутьян; хоть он везде не более чем гость, но в узких коридорах бытия повсюду выпирает, словно гвоздь. Крича про срам и катастрофу. порочат власть и стар и млад, и все толпятся на Голгофу, а чтоб распяли — нужен блат. Ко мне вот-вот придет признание, меня поместят в списке длинном, дадут медаль, портфель и звание и плешь посыпят нафталином. Любовь с эмиграцией — странно похожи: как будто в объятья средь ночи кидается в бегство кто хочет и может. а кто-то не может, а хочет. Я счастлив одним в этом веке гнилом, где Бог нам поставил стаканы: что пью свою рюмку за тем же с где кубками пьют великаны. В каждый миг любой эпохи всех изученных веков дамы прыгали, как блохи, на прохожих мужиков. Учился, путешествовал, писал, бывал и рыбаком, и карасем; теперь я дилетант-универсал и знаю ничего, но обо всем. Дух осени зловещий насквозь меня пронял, и я бросаю женщин, которых не ронял. Россия красит свой фасад, чтоб за фронтоном и порталом неуправляемый распад сменился плановым развалом. Россияне живут и ждут, уловляя малейший знак, понимая, что наебут, но не зная, когда и как. Очень грустные мысли стали виться в воздухе облаками: все, что сделал с Россией Сталин, совершил он ее руками. И Россия от сна восстала, но опять с ней стряслась беда: миф про Когана-комиссара исцелил ее от стыда. В душе осталась кучка пепла и плоть изношена дотла, но обстоят великолепно мои плачевные дела. Я ловлю минуту светлую, я живу, как жили встарь, я на жребий свой не сетую — в банке шпрот живой пескарь. Дым отечества голову кружит, затвори мне окно поплотней: шум истории льется снаружи и мешает мне думать о ней. В уцелевших усадьбах лишь малость, бывшей жизни былой уголок — потолочная роспись осталась, ибо трудно засрать потолок. Верна себе, как королева, моя держава: едва-едва качнувшись влево, стремится вправо. Несясь гуртом, толпой и скопом и возбуждаясь беспредельно, полезно помнить, что по жопам нас бьют впоследствии раздельно. Я легкомысленный еврей и рад, что рос чертополохом, а кто серьезней и мудрей — покрылись плесенью и мохом. Порой мы даже не хотим, но увлекаемся натурой, вступая в творческий интим с отнюдь не творческой фигурой. В час, когда, безденежье кляня, влекся я душой к делам нечистым, кто-то щелкал по носу меня; как же я могу быть атеистом? Есть люди, которым Господь не простил недолгой потери лица: такой лишь однажды в штаны напустил, а пахнет уже до конца. Пробужденья гражданского долга кто в России с горячностью жаждал — охлаждался впоследствии долго, дожидаясь отставших сограждан. Повсюду, где евреи о прокорме хлопочут с неустанным прилежанием, их жизнь, пятиконечная по форме, весьма шестиконечна содержанием. Ночь глуха, но грезится заря. Внемлет чуду русская природа. Богу ничего не говоря, выхожу один я из народа. Когда у нас меняются дела. молчат и эрудит, и полиглот: Россия что-то явно родила и думает, не слопать ли свой плод. Неясен курс морской ладьи, где можно приказать рабам на веслах стать людьми, но весел не бросать.