Кристина

Первое, что я отчетливо ощутила, было облегчение: ребенок мертв. И благодарить за это надо Дона Даулинга.

Глава седьмая

Война окончилась.

— Гип-гип, ура! — я свесилась через подоконник в комнате Молли, сдавленная с обеих сторон ею и Додди, размахивая флагом в знак приветствия, — внизу проходила демонстрация, устроенная жителями Феллбурна в честь победы. Играли оркестры, катились переполненные мужчинами и женщинами грузовики, шеренги взявшихся под руки людей заполняли всю ширину улицы.

— «Победители… победители… Германия истекает кровью».

Додди вновь принялся за свое, я повернулась к нему и от души рассмеялась, а он продолжал:

— «Но кровь ее желтого цвета, и победители выжмут ее всю, как бывало прежде, и из этого сока возродится новый Гитлер».

— Бога ради, брось молоть чепуху, Додди! Если не начнешь вести себя как подобает разумному человеку, я выброшу тебя из окна, клянусь Богом, честное слово! — Молли тоже смеялась, а Додди оправдывался:

— Да я просто цитирую сэра Эрика Геддеса. Разве вы не слышали, как он заявил это в конце прошлой войны? Это он зачал мистера Гитлера. Разве не говорил он: «Мы выжмем из нее все, что можно выжать из лимона, я буду жать ее до тех пор, пока не затрещат семечки»?

— Если трескучее семечко[12] вообще существует. И, ради Бога, не толкайся, Джеки, а то я вылечу из окна, — обратилась Молли к мужчине, который навис над подоконником позади нее.

— Ура! Ура!

— Могут эти «очаровательные, красные, мягкие уста» произнести еще что-либо, кроме «ура»? Ура? А по какому поводу вы кричите ура, красавица?

— Ну тебя, Додди. Не смеши!

— Ну, вот и финиш. Слезай с моей спины, Джеки, дай встать, — Молли поддала мужчине своим внушительным задом и закончила — Ну-ка, давайте выпьем. Ух ты! Не могу поверить — больше не будет этого проклятого кордита. Кристина, займись-ка делом. Ты и эти твои «ура»… Давай. Будем накрывать на стол. Не успеешь и глазом моргнуть, как все соберутся. Что ты принес, Джеки?

— Ветчину, целый окорок.

— Молодец.

— И три банки мясных консервов, масло и четырехфунтовую банку печенья. Годится в качестве входного билета?

— Можешь остаться.

— А ты, Додди? — требовательно спросила Молли. — Как насчет спиртного?

— Хлынет потоком через боковую дверь, едва колокол пробьет шесть часов. Повар поклялся, что выпивка будет. По три фунта за бутылку, потому что сегодня мы празднуем одну из самых славных побед…

— Под зад его надо коленом за такую обдираловку.

— Несомненно, несомненно.

Вчетвером мы весело, с радостным смехом накрывали на стол. В какой-то момент мы с Додди, склонившись друг к другу, завели песню, которой я научилась у него:

Дева из Афин, поверьте,

Вмиг мое забрала сердце!

Раз не будет мне покоя —

Пусть берет и остальное!

Спев последнюю строчку, мы обняли друг друга за плечи и рассмеялись.

— Кончайте, вы, двое, — в голосе Молли звучала нотка легкого раздражения. Я ни за что на свете не хотела бы вызвать недовольство Молли, а потому оторвалась от Додди и постаралась придать лицу серьезное выражение. Глядя на меня, Молли проговорила:

— Ты как выпьешь виски, начинаешь беситься.

Додди с покровительственным видом вступился за меня:

— Не смей ругать ее! Сам Господь на небесах радуется, глядя на то, как она веселится… как она счастлива, — при этих последних словах он посмотрел на меня добрыми глазами.

Я отправилась на кухню и начала раскладывать по тарелкам кексы, которые приготовила утром. «Успокойся, — предупредила я себя. — Утихомирься и перестань хихикать с Додди». Но в случае с Додди это было трудно, такой это был забавный человек. Он никогда бы не стал превратно истолковывать мое поведение. Молли знала об этом загадочном человеке лишь то, что раньше он учился в колледже. Его память была просто фотографической — он помнил все стихи, которые когда-либо читал. Очень часто он говорил стихами, многие из которых я совершенно не могла понять, однако я знала, что любые его, казалось бы, легкомысленные реплики имеют свое скрытое значение. Когда я пропускала стаканчик, мне нравилось находиться в его обществе, трезвой же он действовал мне на нервы.

На первый взгляд казалось, что он действует на нервы и самой Молли, потому что она часто ругала его. Больше всего, однако, ее раздражало, что Додди ни разу не попросил ее переспать с ним. Он был готов сделать для нее все что угодно — кроме этого, и в настоящее время она спала с Джеки. Забавная была ситуация, но никто не сказал против Молли ни слова. Да для этого и не было никаких оснований, честное слово, заверила я себя, склонив голову над тарелками. Молли — одна из лучших девушек. Если бы не она, где была бы я сейчас? Ее дом во многом стал для меня райским прибежищем, потому что, когда ни одна душа в городе не могла достать спиртного, на мою подругу всегда можно было положиться. Нет, Молли — девушка что надо, и когда-нибудь она все равно покорит Додди. Мысленно увидев их вместе, я не смогла удержаться от смеха: Молли, у которой было бранным каждое второе слово, и Додди, который не мог жить без стихов, как без воздуха.

— Ты опять готовишь эти чертовы штуковины?

— Нет, я уже иду, Молли, — отозвалась я и предупредила себя: прекрати смеяться. Прекрати.

Когда я вошла в комнату, Молли, глядя в сторону входной двери, объявила:

— Внимание! На нас наступает чертова пехота.

В следующий момент дверь распахнулась и в комнату ввалилась целая толпа — мужчины в армейской и летной форме, девушки. Все это были приятели Молли. Я никогда не уставала удивляться их количеству. Никого из этой толпы я не знала, и потому на какой-то момент мной овладела привычная робость, заглушившая чувство веселья, вызванное виски. Шум голосов наполнил комнату, меня пихали и толкали со всех сторон. Я принялась вертеть головой, высматривая Додди или Джеки, и неожиданно столкнулась с кем-то, кого все-таки знала.

— Эй, привет.

— О… привет.

— Мы не виделись много лун.

— Да, — засмеялась я.

— Удивительно, что ты здесь.

— Я знаю Молли.

— А кто ее не знает? — и мы снова засмеялись.

Он оглядел меня с ног до головы, насколько было возможно в этой толчее, а потом спросил:

— Помнишь, как мы подрались с Доном Даулингом?

У меня вытянулось лицо, и я тихо ответила:

— Да, помню.

— А ну рассаживайтесь все побыстрее, а то ни черта не видно! — проревела Молли, перекрывая шум, и Тед Фаррел, взяв меня за руку, поинтересовался:

— Как это она всех рассадит — посадит одного на другого? В любом случае я сяду рядом с тобой, — и он помахал пальцем перед моим носом. — А чем сейчас занимается Даулинг?

— Не знаю. Более того: мне это абсолютно безразлично.

— Ага, вот значит как?

— Вы знакомы? — спросила Молли, протискиваясь мимо нас, и Тед ответил:

— Я бы сказал, да. В свое время я сражался за эту леди. Это была война еще до войны.

Некоторое время Молли стояла, переводя взгляд с меня на Теда и обратно, потом засмеялась своим глубоким смехом и заметила:

— Мир тесен. И что мне, черт побери, делать с такой оравой? Всех их я не приглашала — это я точно помню. Нас должно было быть всего двенадцать, а здесь человек тридцать, не меньше. Хватит ли нам еды?

— Сомневаюсь, — произнесла я.

— Тогда кому-то надо грабануть магазины.

Набег на магазины совершил Тед. Он был сержантом, а сержантам такое неплохо удается. Он взял меня с собой и оставил в джипе на одной из боковых улиц, пока сам подчищал прилавки. Он вернулся с трофеями в мешке, и на обратном пути мы смеялись громко и долго.

Позднее, по причине нехватки стульев и места вообще, я уселась к нему на колени, обняв его за плечи. Тед обнял меня за талию. Мы ели, и пили, и пели. В восемь часов вечера я вспомнила о Констанции и сказала себе: еще полчаса — не больше.

12

«Трескучее семечко» — означает в переносном смысле «ничтожная личность»