Кристина

Потом Молли тихим, успокаивающим голосом произнесла:

— Ты обдумай все это. Пережуй денек-другой, время еще есть. А потом посмотрим, что делать. Но помни: мне все равно, что ты решишь, я всегда рада видеть тебя здесь.

Один вывод сделала я в жизни: если нет средства излечить болезнь, всегда можно найти утешение. Таким утешением стала для меня Молли, по крайней мере на какое-то время.

Я была уже на четвертом месяце — скрывать это дальше стало уже невозможно. Подозрения окружавших меня людей вырвались наружу, и меня буквально обложили со всех сторон. Скандал выплеснулся не только на улицу, но и затронул прихожан нашей церкви. Никто не обращал внимания на то, что Сисси Кемпбелл и многие подобные ей гуляли направо и налево, пока отсутствовали их мужья, и что, бывало, дети появлялись на свет несмотря на то, что мужья отсутствовали по нескольку лет. Но эти женщины были замужем, обручальные кольца были их защитой, и если они по собственной глупости разок подзалетели, то уж, конечно, не повторяли этой ошибки. А вот Кристина Уинтер повторила — и сразу стала безнравственной особой.

Но подобная реакция, как ни странно, закаляла мой дух. В глубине моей души вспыхнула некая искра, которая дала мне силы не отводить глаза при встрече с людьми и даже своей походкой бросить им вызов. Я хотела крикнуть этим мамам и их дочкам, смотревшим на меня с выражением, в котором читалось «о Боже!», с выражением, которое подразумевало осуждающее прищелкивание языком: «Я всего трижды была с мужчиной, из чего получилось два ребенка. Вы этому не поверите, так ведь? Нет, разумеется, не поверите».

Я знала, что отец был просто ошеломлен.

— Зачем, детка? — повторял он. — Как?.. Я не думал, что у тебя кто-то есть.

Что-то эти слова мне напоминали… И Сэм, добрый, понимающий Сэм — даже он смотрел на меня так, словно я превратилась в какое-то иное существо.

— Боже мой, Кристина, что это с тобой?

Я знала, что тетя Филлис много говорит на эту тему, но не со мной. Как-то я услышала, что она сказала отцу:

— Ну что ж, ничего удивительного.

«Вы лжете, тетя Филлис! Но как же вы теперь довольны», — подумала я. Потом к нам пришел отец Эллис, с каменным выражением лица и словно замороженный в своем отношении ко мне. Он стоял на кухне рядом с отцом, пристально глядя на меня. Сглотнув несколько раз и глубоко вздохнув, он произнес:

— Да простит тебя Бог.

«И тебя тоже!»— мысленно прокричала я в ответ. Потом священник сказал нечто такое, что на какое-то время освободило меня от моего страха.

— Подумать только, всего лишь несколько дней назад Дон разговаривал со мной насчет тебя. Он ясно обрисовал мне ситуацию. Он не строил из себя святого, но, надо отдать ему должное, он исповедовался как подобает и рассказал мне о том, что скрыто в его сердце уже много лет — он хочет жениться на тебе. А теперь…

— Что! — закричала я так пронзительно, что напугала и его и отца. — Что! — потом, выпрямившись и глядя ему прямо в глаза, проговорила — Святой отец, я не вышла бы за Дона Даулинга, даже если бы у меня было двадцать незаконнорожденных детей.

Слова звучали очень грубо, я бы оборвала любую женщину, которая произнесла бы эти вульгарные, неприличные выражения, но мой вызов рождался из того огня, что разгорался внутри, — огня не столько силы, сколько возмездия.

— Бывает и хуже. Вы бы сейчас не были…

— Замолчи!

Я видела, что мое поведение напугало отца, как никогда прежде. Много лет назад мать наказала Ронни за то, что он грубо ответил священнику, а теперь отец ступил ко мне и с потемневшим от гнева лицом закричал:

— Не смей грубить святому отцу! Как бы я тебя ни любил, но я подниму руку и на тебя.

Но теперь огонь разгорался в полную силу, и я закричала в ответ:

— Ну что ж, давай, поднимай… Дон Даулинг! Да ты бы давно уже понял, что представляет из себя Дон Даулинг, если бы открыл пошире глаза. Каждый в городе знает, что он выделывает, но до конца этого не знает никто. Моя мать знала. О да, она знала и старалась защитить меня от него. И Сэм знает, и я знаю. Дон Даулинг! — я вновь повернулась к отцу Эллису и закричала — Я могла избавиться от ребенка, но не захотела, я вспомнила, что вы говорили с кафедры. Но я клянусь вам, святой отец, что, если вы станете на сторону Дона и попытаетесь заставить меня выйти за него замуж, я избавлюсь от своей беременности.

Мой голос упал почти до шепота, и после продолжительного молчания, во время которого священник смотрел на меня почти ненавидящим взглядом, он произнес:

— В этом не будет нужды. Теперь-то его уже никто не заставит сделать тебе предложение.

— Тогда за это можно поблагодарить Бога, правда, святой отец? — я неторопливо повернулась, вышла из кухни и поднялась наверх. — Дон Даулинг! Дон Даулинг! — повторяла я, вцепившись в набалдашник кровати. Потом, устремив взгляд на стену, я выплюнула на нее ненавистное имя еще раз — Дон Даулинг!

Огонь полыхал в моей душе, выжигая прежнюю Кристину.

Я сидела в гостиной у Молли. Стоял теплый солнечный день. Комната была аккуратно убрана и стала даже привлекательной. На столе стоял поднос с чайником — пар уже перестал идти из носика. Чай, как я полагала, уже остыл. Молли не сделала ни малейшей попытки разлить его, после того как я начала говорить, и слушала не перебивая. Подобное было для нее необычным, и когда она поднялась и повернулась ко мне спиной, я с дрожью в голосе проговорила:

— Я никогда так не разговаривала со священниками, но я вовсе не ругалась на него, как они говорят. Хуже всего, что теперь у Дона Даулинга что-то вроде нимба вокруг головы. Как же: весь город знает, что мы собирались пожениться, а он вдруг обнаруживает, что у меня будет ребенок, и этот ребенок — не его. Я могу убить его, Молли, я могу убить его, я ненавижу его, он опять начал стучать в стену и мерзко петь… О Боже милостивый…

Не впервые я подумала «Боже милостивый», но впервые произнесла это вслух, и словосочетание звучало отвратительно; я встала и принялась ходить взад-вперед.

— Вот, выпей. Я разбавила, — голос Молли звучал ровно.

Я взяла чашку и проглотила ее содержимое буквально одним глотком. За эти последние месяцы я привыкла к вкусу виски и полюбила его. Оно не только согрело меня — стакан виски мог облегчить боль внутри, мог заставить меня спокойно подумать: «Ну что ж, такова жизнь».

Виски огненной струей устремилось на дно моего желудка, я прижала ладонь к животу, потом снова села в кресло и повернулась к пустой каминной решетке. Я изменилась. Я знала, что я изменилась. Та высокая белокурая девушка, которая была приятной и милой, несмотря на ребенка, милой внутри и не вызывающей у Кристины Уинтер никаких проблем даже будучи такой, какая она была, — живущей скорее чувствами, чем разумом, и сознающей, что она готова смириться с женой Мартина, — оставалась таковой. Но когда его самолет врезался в холм, она исчезла, рассыпалась, и из обломков появилась новая Кристина Уинтер. И с ней-то жить было нелегко, разве что тогда, когда ее нервы расслаблялись, а желудок ощущал тепло виски…

Когда я направилась домой, из леса показались Сэм с Констанцией. Дочь помахала мне и с криком «Мамочка! Мамочка!» побежала ко мне, держа в руках букетик цветов.

— Я сорвала их для тебя, — сказала она, вкладывая букет в мою руку. Заметив одного из внуков Кемпбеллов, она, не переводя дыхания, спросила — Я могу пойти поиграть с Терри, мамочка?

Я кивнула.

— Ты поставишь их в воду?

Я снова кивнула.

Сэм последовал за мной на кухню. Он сказал:

— Я сделаю тебе чашку чая, ты плохо выглядишь.

Мне не хотелось никакого чая, но я не стала его останавливать. Потом, когда мы сели за стол друг напротив друга, он объявил:

— Я ухожу, Кристина.

Несмотря на то, что меня грызло чувство тревоги, я была поражена этим известием и воскликнула:

— Нет, Сэм!

— Это недалеко, но если я не вырвусь оттуда… — он мотнул головой в сторону стены, разделявшей нашу кухню и кухню тети Филлис, — случится что-нибудь такое, о чем мы все пожалеем.