Уцененный принц

На запястьях защелкнулись наручники. Принца провели в здание замка, обыскали, изъяли коммфон, блокнот, пишущий стержень, бумажник, из ботинок выдернули шнурки, забрали галстук и поясной ремень. Рон сдерживался, как мог. Пытался задавить подступаюший гнев и, неожиданно, панику. Держался до того момента, пока не очутился в камере, где-то в подвальном этаже здания. Только там он позволил себе рухнуть на продавленную железную койку и зажать рот скованными руками, что бы не закричать от ярости, отчаяния, и, что говорить, страха.

Всю ночь он просидел, пытаясь понять, что произошло. За что? За никому не вредящий проект конституции? И отец, даже не переговорил, не спросил его, в чем дело! Просто сухой приказ об аресте и все. Никаких объяснений. Ничего. Чарона тоже арестовали, и, видимо, даже его отец, министр обороны, не смог воспрепятствовать. Что же произошло? Неужели члены клуба в его отсутствие посмели перейти от обсуждения законов к проектам по смене власти? Но тогда причем он, он же отсутствовал больше недели!

Ронгвальду никогда не внушал доверия глава секретной службы королевства, хотя бы потому, что он был кузеном его ненавистной мачехи. Так что неприязнь была обоюдной. Принц прекрасно понимал, что только он стоит между троном и сыном Адели, и, возможно, именно с этим связано так много неприятных событий в его жизни, типа опасного расстройства желудка после его пятнадцатого дня рождения, или внезапного крушения только что подаренной отцом спортивной яхты. Но обвинение в заговоре?? Это уже слишком. Он сидел в холодной, сырой камере, замерзший, голодный, на койке валялся только старый комковатый матрас. Грязный до невозможности, отбивающий даже мысли о том, что бы на него прилечь. Голова болела от черных мыслей, хотелось пить, но воды в камере не было, даже у отхожего места, представляющего собой просто зловонную дыру в полу. Камера явно не предназначалась не только для лиц королевской крови, но и просто для дворян или состоятельных людей. Постепенно им овладевало отчаяние. Хотелось колотить в дверь камеры, требовать встречи с отцом, но он каким-то чутьем понимал, что именно этого от него и ждут, и явно надеются именно на такое поведение. Готовят какую-то гадость. Поэтому он старался не потерять над собой контроль, Сидел неподвижно, ждал, чего? Вызова на допрос, предъявления доказательств его «измены», хоть чего-то, хоть какого-то действия. Но время шло, определить, сколько часов прошло, не было никакой возможности, ему казалось, что прошла уже вечность в этой сырой дыре. Снаружи не долетало никаких звуков, казалось, что его все забыли, заперли, и забыли, и он так и останется здесь, пока не сдохнет. Теперь он понимал, зачем наручники, почему отобрали все, что может быть использовано, как орудие самоубийства, потому что мысли о том, что самоубийство было бы лучшим выходом из той бездны отчаяния, куда его кинули, нет-нет, да и проскакивали в голове. Он попытался отвлечься, подумать о Норе, но даже помыслить о девушке в этой дыре казались кощунством. В конце концов, им овладела какая-то апатия, и он просто сидел и тупо ждал, чем все закончится.

Рон даже обрадовался, когда раздались шаги, лязгнул ключ в замке и какой-то лейтенант в сопровождении трех стражников вошел в камеру.

— Поднимайтесь, — коротко приказал начальник конвоя. Ронгвальд поморщился, но виду не показал, что такое обращение его покоробило — титула-то его пока никто не лишал! Скорее всего, нарочитая грубость охраны и рассчитана, что бы вывести его из себя. Поэтому он спокойно встал и пошел за охраной по длинным коридорам тюремного замка. Голова слегка кружилась, подташнивало, но он посчитал, что это из-за долгого пребывания в вонючей камере. На старом, дребезжащем лифте поднялись на три этажа, сотня шагов по коридору и его завели в допросную. Там уже находился знакомый полковник, тот самый, что арестовывал его. Это было разочарование. Он надеялся, что с ним захочет поговорить отец, но нет. Ладно, переживем. Хоть узнает в чем его обвиняют.

— Проходите, принц Ронгвальд, садитесь, — проговорил чем-то довольный полковник, — я — полковник секретной службы Аристид, назначен следователем по вашему делу…

Макс Драмм, глава секретной службы Итонии изучал документы. Выглядел усталым и недовольным. Так хорошо задуманное действо рассыпалось на глазах. Он рассчитывал, что к моменту ареста принца у него на руках будут признания основных фигурантов дела, детей самых знатных родов королевства. Но нет, получалось, он просчитался. Из всех 38 человек, арестованных по делу о заговоре против короля, удалось получить признание только 9-ти человек, и то самым значительным из них был сын какого-то мелкопоместного барона. Который упал в обморок только при виде специальной допросной и дрожащей рукой подписал все, что ему предложили, а потом озвучил «признание» под запись, причем выглядел так жалко, что в это признание мог поверить только такой простак, как Рейджен. Старательно, чуть ли не по слогам прочел всю чушь о коварных замыслах кронпринца по свержению и убийству собственного отца.

Остальные «раскаявшиеся» были мелочью, детьми лавочников, ремесленников и прочих мелких торгашей, привлеченных в элитный клуб «Молодых реформаторов» возможностью приблизится к аристократам, и даже самому будущему королю! При малейшей угрозе своему здоровью они со страху несли такую чушь, что ее показывать кому-то было стыдно. Оставались только двое основателей клуба, матерые агенты — провокаторы, которые профессионально оговаривали всех членов клуба, показательно раскаивались, уверенные, что их-то расправа не коснется. Увы, они были уже приговорены к казни первыми, без суда, так как именно им Макс лично поручил создание этого клуба, собственно, ловушки для аристократов во главе с кронпринцем, устранение которого и было главной целью. Поэтому они и должны были первыми замолчать навсегда.

На удивление дознавателей аристократы, да и большая часть простых арестованных держались стойко, признавались только в работе над проектом конституции Итонии, категорически отрицали не только намерения, но даже мысли о заговоре. Их не испугал ни возможный допрос с пристрастием, они не купились на обещание помилования в случае оговора Ронгвальда. Оставалась одна надежда, на признание самого кронпринца. Но выбивать его надо было аккуратно, не оставляя следов на внешности, что бы не было никаких подозрений в физическом воздействии. Да, король подписал приказ, позволяющий обращаться с принцем, как с обычным подследственным, но вряд ли он имел ввиду возможность применить пытки. Поэтому Макс и отдал приказ поместить Его Высочество не в обычную камеру, а сразу в карцер, и продержать там без еды и воды более суток, в неизвестности, надеясь сломать психологически. Такие указания он и дал своему заму, полковнику Аристиду, известному своими жесткими мерами ведения допросов. Сам же решил играть «доброго» следователя, остановив Аристида и попытаться уговорить принца признаться, обещая прощение отца.

Аристид небрежно кивнул Ронгвальду на стоящий перед столом стул. Дождался, когда принц опуститься на него, помолчал минуту, ожидая вопроса от молодого человека, но тот молча глядел на него, видимо, считая, что следователь заговорит первым. Полковник отметил усталость, бледность, круги под глазами, но Ронгвальд, к его разочарованию, не выглядел ни сломленным, ни потерянным. Наоборот, только внешний вид выдавал то, что он провел сутки в вонючем, промозглом каменном мешке. Принц был собран, внимателен, и явно настроен на борьбу. Ладно, так даже интереснее, не таких ломали, подумал Аристид и задал первый вопрос:

— Итак, Ваше Высочество, первый вопрос. Кто подбил вас на участие в заговоре против вашего отца? Как вы понимаете, ваше искреннее признание и раскаяние помогут вам получить прощение Его Величества!

— Никто, полковник. Никто.

— Как это понимать? Вы не желаете выдавать сообщников? Боюсь, в таком случае ваше положение сильно ухудшится!