Копытные хроники

Трудно быть богом

Пыльная дорога, зажатая между высоких отвесных скал, тянулась далеко вдаль и терялась где-то за горизонтом. Вообще местный пейзаж не баловал путников разнообразием. Да и этой лунной ночью на заброшенной дороге путник был только один — я. У меня была возможность отдохнуть в том последнем трактире, где я спросил дорогу, но я спешил. Да и идти ночью, по холодку, комфортнее, чем при дневном пекле. Правда отдохнуть мне так и не довелось. Именно по этому моя голова устало моталась из стороны в сторону, под мерный, убаюкивающий цокот копыт. Нагретые за день камни потрескивали, отдавая тепло. Проказливое эхо причудливо умножало и усиливало все эти звуки, заставляя их хаотично метаться между высоких стен ущелья. В этой какофонии звуков невозможно было разобрать ничего. Это… раздражало. Так, глядишь, я не услышу и того, что внезапно оборвёт мою жизнь. В этих диких местах вполне возможно и такое. Ну а что? Эта дорога была хоть и короче, но давно заброшена, заросшая ползучими кустарниками и полузасыпанная многочисленными обвалами. Полная противоположность широкому королевскому тракту, по которому регулярно ездили патрули и проводились работы по его поддержанию в рабочем состоянии. А такие узенькие тропинки между скал — самое то для лихих разбойничков, что, говорят, во множестве промышляют в здешних местах, подстерегая беспечных путников, захотевших сэкономит время и деньги. И в итоге лишавшихся и того и другого, а так же свободы или даже жизни.

Я раздражённо рыкнул, произнеся вслух такое, за что бы меня не похвалили в культурном обществе, и услышав многократный ответ, заметавшийся между высоких скал, недовольно скривил губы. Одиночество в этой дыре мира уже достаточно сильно додавило мои мозги, доведя меня до того, что я был готов разговаривать даже с эхом. Единственное, что ещё как-то сдерживало меня от подобного, вселяя уверенность и гася страх — это рукояти моих мечей, что успокаивающе терлись о мои бока. С этими мечами мне ничего не страшно — у меня с этой парочкой довольно известная репутация, чтобы боялись уже нас! Кто ж в Арканаре не знает благородного дона Румату и его острые клинки? Пожалуй нет таких пони, кто бы не слышал обо мне. Только против эха мечи мне вряд ли помогут. Да и не воевать же с собственным эхом, что сейчас на разные лады повторяло мои собственные слова?

«Проклятый трактирщик!» — в который раз мысленно ругнулся я, оглядывая ущелье тянущееся вдаль. Этот необразованный балбес не умел читать карты и в ответ на мой вопрос, как быстрее проехать до Икающего Леса, просто указал направление своим грязным копытом. Но, возможно, и карта ему бы не помогла. По крайней мере, как я её не вертел, не всматривался в неё, но этой дороги на ней так и не нашёл. Похоже, службы обеспечения, что подготавливали для меня материалы для миссии, не слишком-то перетрудились, рисуя для меня эту злосчастную карту. Гнилое сено! Из-за тотальной секретности и дискордова принципа невмешательства, эти бюрократы, сидящие наверху, не позволяют пользоваться результатами аэрофотосъёмки! Так что сейчас я иду сам не зная куда, совершенно неуверенный в том, куда выведет меня эта горная тропа. Возможно эта узкая тропка, вьющаяся между высоких скал, идёт Дискорд знает куда! Туда, куда мне вовсе и не надо. Единственная причина, по которой я ещё не повернул назад, плюнув на всё — это гордость. Благородному дону не пристало поворачивать назад! Так что я пру вперёд, отыгрывая свою роль до конца, и пусть убоятся те, кто встретится на моём пути!

«Ну вот, накаркал.» — подумал я про себя. Впереди, едва заметный в свете полной луны, вжавшись в серый камень скалы, кто-то сидел. Из-за накинутых на незнакомца лохмотьев было трудно разглядеть, кто поджидает меня впереди. В то же время незнакомец, поняв, что его заметили, с заметным усилием отвалился от стены и склонился в поклоне, не дожидаясь, пока я подойду поближе:

— Доброй ночи, благородный дон, — тихо сказал он. — Прошу извинения.

Я прислушался, стараясь учуять засаду. Ведь как известно, бесшумных засад не бывает. Разбойников выдает скрип тетивы, зебриканские штурмовички неудержимо рыгают от скверного пива, баронские дружинники алчно сопят и гремят железом, а монахи — охотники за рабами — шумно чешутся. Но всё было тихо. Видимо, этот незнакомец не был наводчиком. Да он и не был похож на наводчика — маленький плотный горожанин в жутких обносках, в которых, с большой долей фантазии, можно было угадать плащ. А ещё от покрытого дорожной пылью незнакомца вкусно пахло доброжелательностью, которая смешивалась с кислым запахом страха и оттенялось мятными нотками робкой надежды.

— Говори! — выдал я, так и не услышав засады.

— Разрешите мне идти за вами, благородный дон? — сказал он, кланяясь.

— Изволь, — сказал я, слегка отступая в сторону. — Можешь идти рядом.

Горожанин пристроился рядом со мной. Он снял шляпу с головы, приветствуя меня и так и не решился её надеть. Сверкая теперь изрядно седой и какой-то линялой, торчащей клочками гривой.

«Приказчик», — подумал я, — «Ходит по баронам и прасолам, скупает лен или пеньку. Смелый приказчик, однако… А может быть, и не приказчик. Может быть, книгочей. Беглец. Изгой. Сейчас их много на ночных дорогах, больше чем приказчиков… А может быть, шпион».

— Кто ты такой и откуда? — спросил я.

— Меня зовут Киун, — печально сказал горожанин. — Я иду из Арканара.

— Б_е_ж_и_ш_ь_ из Арканара, — поправил его я, шепнув это в самое ухо моего спутника.

— Бегу, — печально согласился горожанин.

«Чудак какой-то», — подумалось мне. — «Или все-таки шпион? Надо проверить… А почему, собственно, надо? Кому надо? Кто я такой, чтобы его проверять? Да не желаю я его проверять! Почему бы мне просто не поверить? Вот идет горожанин, явный книгочей, бежит, спасая жизнь… Ему одиноко, ему страшно, он слаб, он ищет защиты… Встретился ему аристократ. Аристократы по глупости и из спеси в политике не разбираются, а мечи у них длинные, и серых они не любят. Почему бы горожанину Киуну не найти бескорыстную защиту у глупого и спесивого аристократа? И все. Не буду я его проверять. Незачем мне его проверять. Поговорим, скоротаем время, расстанемся друзьями…».

— Киун… — произнес. — Я знавал одного Киуна. Продавец снадобий и алхимик с Жестяной улицы. Ты его родственник?

— Увы, да, — сказал Киун. — Правда, дальний родственник, но им все равно… до двенадцатого потомка.

— И куда же ты бежишь, Киун?

— Куда-нибудь… Подальше. Многие бегут в Ирукан. Попробую и я в Ирукан.

— Так-так, — произнес я. — И ты вообразил, что благородный дон проведет тебя через заставу?

Киун промолчал.

— Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, кто такой алхимик Киун с Жестяной улицы?

Киун молчал.

«Что-то я не то говорю», — подумал я. Потом привстал на дыбы и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:

— Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против бога, короны и спокойствия!

Киун молчал.

— А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?

Киун молчал.

Из темноты справа от дороги выдвинулась ломаная тень виселицы. Под перекладиной белело тело, подвешенное за задние ноги.

«Э-э, все равно ничего не выходит», — подумал я, после чего ткнув Киуна в плечо так, что развернул явно струхнувшего пони мордой к себе.

— А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этим бродягой? — сказал я, вглядываясь в испуганную, побледневшую морду Киуна с темными ямами глаз, — Сам. Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что же ты молчишь, грамотей Киун?