Страница 22 из 30
— А, — сказал Нестор.
— Что — а?
— Ты знаешь, отец, я в купеческих делах ничего не смыслю.
Хелье стало обидно. Легенду о том, что он купец, он поддерживал последнее время нехотя, рассчитывая, что сын, став взрослым, сам догадается, что отец его вовсе не торговлей занят. Но судя по всему дела отца не интересовали Нестора вообще. Гад неблагодарный.
Десять лет прошло — а кажется как вчера, или как целую вечность назад.
Ярослав вызывал его из Корсуни время от времени, давал поручения особого характера, а напоминала Ярославу о Хелье, конечно же, все та же Ингегерд, ныне — Ирина Новгородская, верная жена правителя, княгиня, мать нескольких княжевичей и княжон, постоянно беременная и все более и более набожная. Хелье возвращался как-то из Чернигова к себе в Корсунь, и остановился в Киеве — посмотреть на развернувшееся строительство и встретиться с Гостемилом. Гостемила он не застал — тот уехал к себе в Муром улаживать какие-то дела с наследством.
Не изменивший своей юношеской привычке шляться по улицам в любое время суток, Хелье, поблуждав по примыкающим к Пыльному Спуску проулкам, направился было на Подол — как вдруг услышал за одним из углов голос, показавшийся ему знакомым. Приблизившись к углу, он уловил обрывок разговора — уличной скоги с клиентом.
— Пятнадцать сапов, — говорил клиент.
— Мы же договорились, обманщик, что двадцать!
— Бери пятнадцать, а то ведь передумаю.
— Ну, хорошо, — сказала скога. — Повезло тебе, что сводник мой в отъезде.
— Болтай мне тут!
— Давай деньги. Куда мне встать?
— Лучше бы легла.
— Холодно нынче, а подстелить нечего. Разве что твою сленгкаппу.
— Нет, сленгкаппу я тебе пачкать не дам, еще чего. Вставай к стене!
Слушать такие разговоры Хелье было не то, чтобы совсем неинтересно, а неудобно как-то. Люди делом заняты, дело не касается ни лично Хелье, ни князя. Но почему-то, прислонившись к стене, он дождался — и конца разговора, и конца акта, и увидел мужчину, быстро идущего на север, и скогу, выходящую из проулка, оправляющую поневу. Скога как скога — не лучше и не хуже других, для хорлова терема старовата, года тридцать три, тридцать четыре ей на вид, поэтому и промышляет на улице.
Дав ей уйти на две дюжины шагов, Хелье неслышно последовал за ней, держась тени заборов. Дойдя до Подола, свернула она в глухой закоулок и скрылась в палисаднике.
Хелье оглядел калитку, потрогал забор, нашел щель, рассмотрел дом — сарай, а не дом, покосившийся, с дырявой соломенной крышей.
Он обошел палисадник и наткнулся на лаз в заборе. Не лаз даже, а просто брешь, которую явно никто не намеревался заделывать. Пробравшись в палисадник, он подступил к окну, за которым раздавались голоса. Найдя в ставне удобную щель, он приник к ней глазом.
— Зачем ты украл мои височные кольца, зачем, ответь? — выговаривала скога отроку лет девяти или десяти, смотрящему на нее насуплено. — Ты что, девочка? Зачем тебе кольца?
— Я их продал! — с вызовом ответил отрок.
— Кому, змей?
— Вятко.
— Кто это такой?
— Сын портняжки.
— Водишься леший знает с кем! Зачем ты их ему продал?
— Чтобы купить книгу!
— Какую книгу?
— Вот эту!
Отрок показал на фолиант с шелковой шнуровкой.
— И что же написано в этой книге?
— Не твое дело, тебе этого не понять! И я вообще не намерен спорить с тобой! Спорить со скогой — позор, это все знают!
— Ах ты гаденыш! — крикнула женщина. — Ты как мать назвал?!
— Я же не ругаюсь так, ты ведь и есть скога. Уличная хорла. Скожишь на улице. У меня и друзей нет — из-за тебя. Как узнают, что я сын хорлы, так дразнятся!
— Подлец ты, изверг сопливый!
— Отстань от меня!
Женщина села к столу (он скрипнул и чуть покосился, прогнивший, старый) и заплакала.
— И нечего реветь! — добавил жестокий отрок. — Хорлам реветь не положено.
Хелье очень не понравились речи отрока, но дело было не в речах. Дети вообще бывают жестоки и совершенно бестактны. Свеча была дрянная, светила плохо, а парень вертелся туда-сюда, мешая Хелье вглядываться. Но вот свеча вспыхнула ярко. Что-то там совпало в воске и фитиле, способствующее яркому вспыхиванию, и последние сомнения Хелье рассеялись.
Он отделился от стены, выбрался из палисадника, и зашагал к крогу, хозяйку которого знал много лет — всегда, будучи в Киеве, у нее ночевал.
Пролежав всю ночь с открытыми глазами, напряженно думая, к утру Хелье уснул, и проспал до заката, что не входило в его планы. Киев за это время окатило мощным ливнем. Жуя смолу, он быстро оделся — и побежал к давешней хибарке. Постучал в дверь. Малолетний злодей спросил — кто там. Хелье сказал, что хочет поговорить с матерью злодея. Злодей ответил, что мать его ушла уж скожить на улицах, и что он ей не сводник.
Хелье проследовал давешним маршрутом, перепрыгивая лужи, заглядывая в проулки, затем направился обратно по параллельной улице, и снова, повинуясь наитию, вернулся на прежнюю, называвшуюся Улицей Рыжей Травы. Держась близко к проулкам, он услышал в одном из них характерное мужланское хыканье — хык, хык — через равные интервалы.
Не извращенец ли я? подумал Хелье. Нет, я не извращенец.
Он глянул за угол. Приперев хорлу спиной к забору, какой-то вояка в кольчуге и шлеме (зачем в мирном городе в мирное время — шлем?), со свердом, довершал акт купленной любви. Одной рукой он держался для равновесия за забор, другой мял ягодицу хорлы через приподнятую только спереди поневу. Луна рельефно освещала сцену — ей тоже, наверное, было интересно.
Закончив акт, вояка постоял и покряхтел некоторое время, а затем вытащил из мешка какие-то монеты и бросил их на влажную землю к ногам хорлы.
— Мы договаривались на пятнадцать, — сказала она. — Не три, а пятнадцать сапов.
— Тебе и три много, — сказал вояка презрительно.
— Ты обманщик! — сказала хорла. — Обманщик и вор!
— Я — вор?
— Тать самый настоящий!
Вояка стукнул ее не замахиваясь по лицу так, что ее качнуло в сторону.
— Ах ты хвита грязная! — сказал он злобно. — Вот я тебе сейчас устрою! Будешь знать, как честных людей оскорблять!
Схватив ее за волосы, он ударил ее еще раз. И ударил бы в третий раз, если бы Хелье, подобрав какую-то палку, валявшуюся на дороге (возможно, кто-то, боящийся бродячих собак, обронил) не подскочил сзади и не ткнул бы вояку палкой между лопаток.
Вояка обернулся, и на этот раз Хелье ткнул его палкой в лоб, едва не пробив вояке череп — шлем во время акта сбился на затылок, лоб оказался открытым. Вояка выхватил сверд и некоторое время им размахивал, стараясь попасть по Хелье. Подождав, пока вояка устанет, Хелье зашел сбоку и ударом палки повредил вояке запястье. Сверд упал на землю, и Хелье наступил на него ногой.
— Двенадцать сапов не достает, — сказал он, и тут заметил, что хорла уж убежать управилась — нет ее.
Тогда, врезав пригнувшемуся от боли вояке коленом в морду, Хелье подобрал сверд, отцепил от бальтирада лежащего на боку и мычащего вояки ножны, и выбежал из проулка на улицу.
Хорла бежала вниз — к Подолу — и Хелье устремился за ней, неся сверд в руках. Сообразив, что трофей ему, в общем-то, не нужен, он бросил его в придорожные кусты. Через два квартала он догнал хорлу.
— Постой, — попросил он, хватая ее за руку, — постой же!
— Отстань, не трогай меня, сволочь! — закричала она.
— Мне с тобой поговорить надо! Я тебя не трону! Вон там за углом крог открыт, пойдем, что-нибудь съедим или выпьем. — Подумав, он добавил, — Я угощаю.
— Пусти! Не надо меня угощать!
— Лучинка, не будь дурой, тебе говорят!
Оказывается, он помнил ее имя. Он и сам этому удивился.
— А? — сказала Лучинка. — Отстань! Отвались!
— Постой же! Постой же, х… орясина, ети твою мать!
Что бы ей такое сказать, чтоб не бежала, подумал он. Ничего, кроме ругательств, в голову не приходит.
— Я тебя не знаю, — сказала она.