Польское Наследство

В. Д. Романовский-Техасец

ПОЛЬСКОЕ НАСЛЕДСТВО

(Добронежная Тетралогия — 3)

ПРОЛОГ. ВЕСЕННИЕ СВИДАНИЯ

Есть такой непреложный неписаный закон бытия — ежели случилось с тобою что-то хорошее, радуйся да помалкивай. Хорошее — хрупко оно, мельчает от сплетен, плохо переносит злословие, от осуждения бежит. Люди умные радуются хорошему тихо, справедливо полагая, что нельзя ни очернить, ни осудить, ни отобрать то, о чем никто не знает.

А было так — пришел молодой человек на хвест (фейт, на местном наречии) в резиденцию правителя. Резиденция на местном наречии именовалась «пале», то бишь, дворец, палаццо. Ни мрамора, ни известняка, ни кирпича — полированные доски везде, кроме главной залы. Тот еще пале. Стоял он, пале, над рекой, по вечерам от реки (а была ранняя весна) дул влажный ветер, огонь (фё, на местном наречии) в печах и камине влагу эту разогревал, к влаге примешивался запах свежеготовящейся еды, к нему присоединялся запах недельных объедков, а когда зал наполняли гости, то добавлялся запах немытых тел, и становилось душно, и непривычные с трудом даже четверть часа выстаивали, но наш молодой человек был парень упрямый, и выстоял, и через час привык.

Одет он был не слишком провинциально для прибывшего из Саксонии — успел приобресть и обновить длиннополый цветастый кап, кожаную обувь местной выделки, онучи из грубого льна, и короткие порты из толстой материи — так что в толпе гостей немногие обращали на него внимание, и даже самые страстные среднего возраста женщины не останавливали на нем взгляд — надеялись, вероятно, что им в этот вечер получше что-нибудь перепадет. Это слегка уязвило юношескую гордость молодого человека, но в целом такое положение грунок его вполне устраивало — он ведь хотел поближе познакомиться с местными обычаями, оставаясь при этом незаметным.

Нежные, ни разу еще не тронутые лезвием усики и бородка делали его похожим на сына какого-то обнищавшего мавросокрушителя, но при ближнем рассмотрении становилось понятно, что не из Иберии он родом. Представлялся он, когда это оказывалось нужным, именем Стефан — имя банальное, на происхождение не указывающее. Глубоко посаженные зеленые глаза — это, само собой, от западнобережных варангов, в Исландию глядящих. Прямоугольные скулы — из Саксонии. Пухлые губы везде бывают, но тип пухлости губ данного молодого человека, «Стефана», явно от славян происходил.

Изъяснялся молодой человек на местном наречии свободно. И то сказать — недалеко оно, наречие, ушло от хорошо знакомой ему латыни, а германские слова, вкрапленные в латынь, саксонцам родные. Галльские же обороты — а местность, куда прибыл молодой человек, принадлежала некогда галлам — успехом пользовались лишь среди простонародья, коему в пале доступ был закрыт (не из спеси, а чтобы скучно не было. С простым народом часто бывает скучно. Либо стесняются, и слова и них не вытянешь, либо хамят, и потом их выставлять приходится — что, конечно же, развлечение, но не каждый же вечер так развлекаться — надоедает).

Осанка молодого человека — о, да, с такой прямой спиной и прямым взглядом простолюдинов не бывает. Хотелось бы, чтобы бывали — а вот нету.

Ну и, стало быть, пришел молодой человек на фейт в честь какой-то давней исторической драки со свердомаханием, в коей драке далекие предки жителей сего города одержали во время оно верх над противником — огляделся, перекинулся несколькими фразами с другими гостями, поискал правителя страны, который должен был, вроде бы, присутствовать — молодому человеку хотелось на правителя поглядеть, знакомы они не были — но правитель все не выходил к гостям. Тогда молодой человек присоединился к какой-то веселой группе, а группа располагалась вокруг позолоченного шеза, а на шезе сидела в непринужденной позе немолодая, но все же симпатичная женщина, благосклонно слушая остроумничающих юношей и девушек и время от времени вставляя не менее остроумные замечания.

— А скажи-ка, друг мой, — обратился наш Стефан к стоящему рядом юноше, с которым был мельком знаком, — что это за женщина такая? На шезе?

— О, ты не знаешь? Вообще-то ее никто не знает. Зовем ее Сорсьер, но, сам понимаешь, что это — шутка.

Стефан поклонился, благодаря за ответ. Он слышал про эту Сорсьер — явилась неизвестно откуда с непонятной свитой, пришла на фейт, и всех поразила — и остроумием, и красотою. Ну, с красотою явно преувеличили — никакой особой красоты в Сорсьер он, Стефан, как ни старался, не разглядел. Ноги коротковаты и толстоваты, и это очень заметно, как ни прикрывай их непринужденно капом. Широкий тяжелый зад. И вся она какая-то слишком гладкая, обтекаемая. Грудь явно отвислая — небось шутнице под сорок, или за сорок. Волосы тонкие и негустые. Каштановые. Черты лица — северные, ничего экзотического, невиданного — и морщинки возле глаз дополнительно ее портят.

А только задела что-то она в Стефане. Так вышло. Хотел Стефан показать, какой он знающий да искушенный во всех областях — кругом ведь сверстники стояли — запустил что-то по поводу того, какая в этом городе река грязная, пить воду нельзя — местные было обиделись, но Сорсьер спасла положение, сказав:

— Что-то я не помню случая, чтобы кто-то в этом городе пил именно воду.

Не слишком изящная шутка, но — всем понравилась. А Стефан замолчал, пристыженный. А потом отошел куда-то, походил по залам, посмотрел в узкое окно на эту самую реку.

Подавали ужин, и потом еще какую-то еду, дымящееся варево.

Сделалась глубокая ночь, а за ней утро. С первыми лучами солнца толпа в главной зале поредела, и Сорсьер засобиралась — вежливо отклоняя предложения проводить ее до самого дома. Отклоняла с таким величием, что настаивать никто не решался. И когда, прошествовав надменной походкой сквозь зал, вышла она — через вестибулум, пахнущий отвратительно, во двор, по которому бродили сонные овцы, а затем и на освещенный рассветом зябкий страт — никто за ней не последовал. Так она думала, во всяком случае.

Было холодно и влажно. Влага пропитала город — землю, постройки, деревья, людей. Весеннее солнце, в те дни, когда оно проглядывало, не успевало высушить местность, и остаточная влага смешивалась со свежей.

Стефан сохранял дистанцию в пятьдесят шагов. Сорсьер куталась в короткий фишу поверх длинного капа, поправляла, снова куталась. Походка ее на страте оказалась тяжеловата, а кутание в фишу дополнительно ее старило. Но Стефана эти подробности не смутили, скорее наоборот. Ему понравилось. Молодые женщины скачут, как козы, пружинят без толку, и выглядят глупо. Если честно.

Держась ближе к стенам и заборам, Стефан следовал за Сорсьер. Шла она по направлению к заброшенным римским баням. Возбужденный вином и бессонной ночью, Стефан дал волю фантазии, придумывая всякое. Например, женщина эта — долгожительница, живет на земле не первую сотню лет. С памятью у нее из-за этого плохо, вот и решила она по рассеянности, что бани эти функционируют, как функционировали семьсот лет назад, и нужно помыться после дурнопахнущего пале. Подойдет к баням, вспомнит, скажет, «Ах, да, правда…» и двинется дальше, к дому. А может она и вправду волшебница, как прозвище, данное ей местными, свидетельствует. Тогда вместе с ней я покорю весь мир, и мне не нужно будет постригаться в монахи. А еще может быть, что богатая она несказанно. И если полюбит она меня, а я ее (впрочем, кажется, я ее уже люблю, подумал он), то будет у нас с нею ужасно интересная жизнь. А еще, ежели она волшебница, то может превратить меня в какую-нибудь гадость несусветную, если ей что-нибудь не понравится во мне. Следует быть вежливым.

Размышляя таким образом, он увлекся и чуть не пропустил момент, когда женщина остановилась. Не у мезона, не у забора, а просто так, посреди страта. Стоит и стоит себе. Стефан тоже остановился. Женщина сделала несколько шагов и снова остановилась. Он решил, что прятаться дальше неприлично. Она может принять его за невежу, или за вора. А он шел за ней, чтобы сказать ей несколько слов наедине. Показать ей, что он не провинциал какой-нибудь, как она давеча, наверное, решила. И Стефан, ускорив шаг, а затем и побежав, приблизился к Сорсьер.