Страница 70 из 91
Поблагодарив их и всё ещё не придя в себя как следует, я собралась в обратный путь. Сир Рэймонд возразил:
— Ну, нет, дитя! Мы с Вэном часто вспоминаем ту поездку и, знаете, ваши горячие лепёшки с изумительным отваром до сей поры украшают ту забавную историю. Я чувствую себя обязанным отблагодарить судьбу за неожиданную встречу. А вы совершенно замёрзли…
Вмешалась его жена, сомнений в этом не было — Илария была похожа на мать, и всё же черты женщины были куда резче миловидных дочери.
— Право, девочка, не упрямься, — и голос её был грубоват, не такой, как у Иларии. — Я сейчас припоминаю, что говорит мой муж. Останьтесь у нас, ведь скоро стемнеет, а утром вас отвезут, куда пожелаете.
Стоит ли говорить, что я очень хотела познакомиться поближе с Иларией, не подозревавшей о состоявшемся между нами поцелуе? Не чувствуя заледеневших ног и рук, я согласилась и поблагодарила, наверное, посиневшими от мороза губами. Илария подала мне руку, чтобы помочь дойти до их повозки, и я вспомнила, что забыла про подношение — вернулась к Ирминсулю и повесила на сук небольшой мешочек с подарком сирры Амельдины — подарком от человека, с которого начались мои постельные приключения и всё остальное. Самая знаковая для меня на тот момент вещь.
Потом оказалось, гостеприимство де Венеттов имело и другой предлог. Во-первых, на острове я прожила почти год с Его высочеством и лучше прочих знала, что там происходило. Во-вторых, приводя меня в сознание, сирра Тринилия (так звали мать Иларии) заметила на подоле моего платья простенькое серое колечко с гравировкой, и оно значило милость Владычицы, а это на памяти де Венеттов случалось нечасто.
Возницу из Лабасса отправили назад, и мы очень скоро оказались у де Венеттов, живущих в паре вёрст от младшего Ирминсуля. Мне рассказали легенду о том, как пятьсот лет назад посаженный у водопада Ирминсуль перебрался ближе к лесу, и с тех пор де Венетты в числе двух других местных аристократов следят за святым местом.
Меня отогрели, накормили и развлекали беседой. Я почувствовала себя так уютно, словно попала к своим. Вопросы были ненавязчивыми, хозяева охотно делились рассказами о своей жизни. Я, конечно же, ничего не рассказала про необручничество и метания между двух мужчин, один из которых до сих пор страдал от любви к сидящей рядом со мной девушке. Ненавязчиво все поудивлялись знаку Владычицы, рассматривали поочерёдно кольцо, принесённое мне энджелом. Но я точно так же не понимала, что оно должно мне сказать.
— Возможно, вам судьба выйти замуж в этом году, — предположил кто-то, и все согласились, ибо аргумент был самым логичным. Тема была закрыта.
Перед сном я долго рассматривала надпись на кольце, выполненную явно не на люмерийском, невозможно было разобрать ни единого слова. Оставалось лишь дождаться возвращения Генриха, и уж он-то объяснит, что я должна делать.
Но перед тем как разойтись по спальням, госпожа Тринилия очень мягко попросила дочь уйти — было, и правда, позднее время. Илария послушно попрощалась, не споря, и оставила нас троих. Я ждала этого, но в присутствии пострадавшей дочери, родители не решались бередить рану. И теперь ко мне обратился сир Рэймонд с просьбой рассказать о Его высочестве и причине его решения жениться.
Умалчивая о многих сопутствующих фактах, я рассказала основное. Почувствовала, что де Венетты желают обеления в своих глазах репутации принца. Тайну интригана Риза-старшего я, конечно же, не могла поведать, печать молчания продолжала действовать. Но получилось иносказательно дать понять главное — Илария стала жертвой придворных интриг, и Генрих об этом знает и сожалеет. Он не подозревал о травле в его отсутствие, но именно по его слову она была остановлена. Что касается решения жениться, то оно было сделано не в отместку Иларии после встречи с ней в Академии — Его высочество пожертвовал личным счастьем ради блага Люмерии. И если бы у него оставалась хотя бы малейшая возможность жениться на юной сирре де Венетт, он бы это сделал.
— Его высочество будет хорошим королём, справедливым и честным. Я знаю, — таковы были мои последние слова в длинном монологе.
Де Венетты остались довольны моей откровенностью. Меня сердечно поблагодарили, и сирра Тринилия лично проводила меня в отведённую комнату, спросила, в какое время мне удобно будет позавтракать и выехать. Я не хотела создавать сложности хозяевам и сослалась на их усмотрение.
Оставшись одна и приготовившись ко сну, я вдруг поняла, что меня беспокоило весь этот вечер. Чудо Владычицы случилось! Я не чувствовала напряжения в чреслах, за весь вечер фантазия ни разу не подкинула мне сладострастной картинки. Я была расслаблена и умиротворена. Горячо помолившись, я быстро уснула с надетым на средний палец кольцом, принесённым мне белой птицей.
*****
Догадываться о том, что случилось со мной, мне пришлось самостоятельно. Я постоянно прислушивалась к себе, к малейшим изменениям, пока не уловила связь.
Поначалу я не верила своему счастью: все признаки необручничества исчезли. А вдруг это было временно? Или, может, зависело от кольца, которое было артефактом и хранило меня? Неужели Ирминсуль забрал у меня все маг-силы в обмен на простое лумерское счастье? Ведь было же, было ощущение вытягивания из меня магии! Я чувствовала это ясно до того, как провалилась в дрёму. Потом выяснилось, что я рано радовалась.
Определённо, меня пожалели и смягчили приговор, данный мне судьбой. К мужчинам меня не влекло. Перед переходом через портал, маг-служка коснулся моей руки, проверяя готовность, и ничто во мне не откликнулось. Я ликовала!
Радость удвоилась, когда я поняла, что моё второе желание исполнено: я по-прежнему метаморф и могу спокойно закончить обучение в Лумерской Академии и не бояться коварного сира Арлайса. Значит, по всему выходило, что между мной и Ирминсулем состоялся самый настоящий негласный договор. И я его приняла с благодарностью, когда вечером сделала все выводы; помолилась и возблагодарила за милость Владычицу. По окончании Академии Лабасский Ирминсуль получит новую порцию магии от меня — метаморфную…
Тонкости моего договора проявились позже, перед сном. Весь день я наслаждалась полученной свободой, строила планы на зимние октагоны. Теперь я могла навестить семью или Тибо и даже просто завести дружбу со студентами Академии, которые оставались на первую неделю в столице. Перед сном я счастливо подумала о том, что теперь и Генриху со мной меньше будет возни… И вдруг низ живота резко скрутило огнём — я охнула и сжала с силой колени. Через некоторое время, заполненное молитвами, меня отпустило. Страх, конечно же, остался, но я не могла не заметить, что это действительно был приступ, а не постоянное тянущее желание заполнить чресла мужским органом.
Потребовалось два дня, чтобы экспериментальным путём прийти к однозначному выводу. Владычица через священный Ирминсуль освободила меня от привязанности ко всем мужчинам, кроме Генриха и Райана. Любая случайная мысль о любом из них вызывала очередной животный приступ страсти. Молитвы помогали, наверное, в большей степени потому, что отвлекали, но даже во время утренних обращений к Дыв-Кариату с просьбой хранить Райана и других рудокопов я издала неприличный стон, а рука сама собой потянулась снять напряжение. Слабый короткий разряд-укол напомнил об опасности самоудовлетворения магов, и это отчасти смягчило наваждение. Что хотела сказать Владчица этим, я пока не понимала…
Прошли праздничные октагоны. Никуда я не поехала, предавшись затворничеству, чтению книг, рукоделию и прогулкам с однокурсниками. В разговоре с Эдрихамами и Тибо обязательно проскользнуло бы упоминание о Его высочестве и Райане, и тогда мои внезапные корчи оказались бы всеобщим достоянием. А исступлённое чтение молитв и вовсе сделало бы меня умалишённой пуританкой в глазах тех, кого я уважала. Пусть я не могла перестать думать о Райане и Генрихе, зато последствия этих мыслей никто не видел.
Потом начался четвёртый семестр, учёба, новая информация заняла мою голову, и я почти затёрла в сознании запретные имена. Пока однажды, за неделю до возвращения Генриха, госпожа Амели не выбила меня из колеи. От неё пришло небольшое письмо с вопросом, давно ли я видела Райана. Мол, к ним приезжал нервный сир Арлайс, толком ничего не объяснил, но беспокойство осталось. Я ответила, что давно уже ничего о Ризе-младшем не знаю.