НеТемный

— Берёшь клык упыря, — с дурацкой мечтательно улыбкой сказал носатый, — Подходишь к клетке, освобождаешь раба. Заливаешь красивую сказку, как тебе всё это отвратно, как опостылело быть такой гнидой…

Охранник захихикал, довольно хрюкнув от воспоминаний.

— Колешь его клыком, и говоришь: вон там царская дружина впереди, расскажи им о нас, пусть придут и освободят всех. Сам же я не могу, меня Толстый убьёт… Этот дурень верит и со всех ног несётся к ним.

Носатый с удовольствием рассказал, как они так уничтожили отряд в полсотни воинов. Правда, обращённые упыри ещё вырезали целую деревню поблизости, но зато караван наутро набрал там провизии и продолжил идти дальше.

Я усмехнулся. Тактика, старая, как мир. Вот только очень заметная, и если восточный тракт действительно такой оживлённый, то этот инцидент быстро дойдёт до столицы. Придворные маги поймут, что творятся непонятные тёмные дела, и начнётся тот этап, когда на борьбу с силами зла встанет государство.

Ну, Мать-Бездна, как я и говорил — последователи у тебя тут умом не отличаются.

— Смотрю, доволен, жёлтая изморозь⁈ — с ненавистью прошипела колдунья, — Посмотрим, как ты будешь рассказывать это царским ищейкам.

Носатый сразу же перестал улыбаться. Я промолчал, решив пока не говорить Креоне, что не собираюсь оставлять в живых этого свидетеля, пусть и ценного для царских ищеек.

Креона с подругой, как и другие маги, попали к работорговцам по пути к Моредару. Всё, как и планировал Толстый.

Когда караван вставал лагерем где-нибудь в лесу, на дороге оставалась одна товарная повозка с парой охранников, с самыми добродушными рожами. Вроде как стоят обычные купцы, да чинят колесо.

Если мимо кто проходил, то здоровались, обменивались новостями, подсказывали дорогу. Так подмечали подходящую жертву — могли и сразу скрутить, а могли чуть отпустить, чтобы нагнать вечером, как Креону с подругой.

Ну, а барда просто заманили выпивкой. Нашли его «квакающим» в таверне Камнелома, с сильнейшим похмельем, пригласили спеть для уставших купцов, стоящих лагерем под городом. Упомянули про целую толпу танцовщиц, которые соскучились по хорошей музыке.

— Ослиный ты крик, это кто тут «квакающий»⁈ — взвился Виол.

Носатый, который уже начал догадываться, что его ждёт, даже не стал спорить. Он лишь бегал всё время глазками, пытаясь поймать мой милостивый взгляд.

— Где вас в Солебреге ждал заказчик?

— Не знаю, — надсмотрщик захныкал, — Только Толстый знал.

— Ещё что-нибудь знаешь?

Тот посмотрел таким затравленным взглядом, что я понял: больше он ничего и не знает. Сам он, как оказалось, всего лишь наёмник, и вообще-вообще ни в чём не виноват.

Дальше пошёл словесный понос…

И зовут его Луша, а значит, «сладкий». И сынок его маленький ждёт в деревушке под столицей, только он его не видел уже пять лет.

Носатый собирался заработать этим летом у Толстого, потом прикупить в Моредаре маленький домик. Там тепло, солнце, южные красавицы. И вообще он мечтал насадить виноградники, и делать отличное вино. Ведь он же Луша, то есть, «сладкий».

А в Моредаре виноград ну просто изумительный, сладкий, как груди у Сияны — там сама Мавша каждую лозу-ягодку целует, а Маюн им пьянящие песни поёт…

— На Маюна-то рот не разевай, головорез! — рявкнул Виол, — Да у тебя вино ослиной мочой будет!

— Ты, хорлова падаль, столько жизней сгубил. Ты мою Тиару… — голос у Креоны сорвался, — Убью, мразь!

Не знаю, зачем этот Луша рассказывал мне свою душещипательную историю. Надеялся на жалость продавить?

Я повернулся и, подняв копьё, просто сунул его Креоне.

— Убей.

И тишина…

У носатого глаза чуть из орбит не вылезли, бард поперхнулся от неожиданности. А Креона едва выдавила, растерянно глядя на тяжёлое оружие в руках.

— Да я… я… Я за Тиару… — у неё хлынули слёзы, она опустила голову и снова разрыдалась.

— Надо в Раздорожье его, — Виол сразу принял деловой вид, кивая своим словам, — И пусть всё расскажет. Судить его по законам Троецарии.

Носатый будто снова почуял слабость, и захихикал. Он верно всё рассчитал. Я — лиственник, убить не могу, поэтому-то я и упрашиваю других это сделать. А эти двое на деле оказались рохлями, и значит, сегодня работорговец останется жить.

Всё же до чего мерзкая душонка. И сын его в деревушке наверняка либо вымышленный, либо он о нём и вспомнил только сегодня.

— Что, кишка тонка убить-то, а, шлюха морозная⁈ — улыбаясь, бросил носатый Луша. Он уже думал, что теперь точно останется жив. Да ещё, наверное, размечтался, что мы его и вообще отпустим.

— Я ведь умоляла Моркату спасти нас… — Креона всхлипнула, заламывая руки, — Хморока просила.

Я сдержался, чтоб не усмехнуться. Да уж, глупцы, напридумывали себе тут богов, вот теперь и мучаются, не знают, кому молиться.

— Хмарока, — поправил бард, — Да кого они спасут, эти ваши северные Хмарок и Морката? Тьма да холод…

Я заинтересованно покосился на Виола, услышав про Тьму. А колдунья даже не среагировала, продолжая свою исповедь.

— Так я даже Древо твоё молила, святоша… — она прищурилась, словно принимая какое-то решение, и твёрдо кивнула, — Это мне в наказание, что забыла о Моркате.

Я вздохнул. Ну всё, пошло дерьмо самобичевания.

А носатый, хитро улыбнувшись, подмигнул мне, а потом поднял разукрашенную кровью рожу к небу и чуть ли не пропел:

— О, Святое Древо, молю тебя, ну прости ты меня. Всё я понял, и хочу начать жизнь новую. Ах, каким же негодяем я был… Но всё-всё понял! Молю тебя, освободи меня, Лиственный Свет!

Виол с Креоной испуганно покосились на меня. Они что, реально думают, я куплюсь на этот цирк? Ох, и глупцы мне достались.

Я встал, схватил Креону, рывком поднял её. Рубаха снова съехала, обнажив одну её грудь, и носатый довольно хрюкнул:

— А у тебя-то побольше будут, чем у этой твоей… — и, заметив мой взгляд, снова завыл, — О, Древушко милостивое, дай мне шанс. Вино первое же назову в твою честь… и в честь Малуша, самого милосердного лиственника, святого праведника безгрешного!

Какая радость, что молитва у него неискренняя. Ну, что ж, будет тебе новая жизнь. Адепты Ордена Света, кстати, даже говорили, что на том свете тоже есть виноградники.

Я, улыбаясь, всё же сунул копьё в руки колдунье, направил наконечник к горлу пленного. Тот замер, а сама Креона, побледнев как моль, замотала головой: