Сводные

Горем присоединился к их разговору, рассказывая свои любимые истории о ней. Сережа молчал, боясь открыть рот, поскольку понимал, что если начнет говорить, уже не остановится. О ней он мог говорить часами.

— Здесь есть родственники Юлии Метельской? — поинтересовался доктор, выходя к ним в холл.

— Я — муж, — подскочил с пола Сергей.

То, что доктор ждет официальное подтверждение родства, не сулило ничего хорошего. Но он держал себя в руках. Отказывался верить в худшее, пока не услышет об этом прямо и четко.

— Не знаю, что держит эту девочку на земле, но она хватается за жизнь зубами, — пожал плечами врач и Волына громко выдохнул за спиной Сергея. — Я не даю никаких гарантий, но если она переживет эту ночь, у неё появится шанс.

Сережа не мог дышать. Шанс — это было всем, что ему было нужно. Что было нужно ей.

— Я могу увидеть её? — взмолил он, понимая, что в реанимацию никого не пускают.

— Нет, — подтвердил его опасения доктор.

Сергей не стал спорить. Да, он больше всего на свете хотел быть рядом с ней в эту секунду, но прекрасно понимал, что ничего не сможет для неё сделать.

— Чем я могу помочь? Что могу сделать? — обратился он к врачу.

Хирург окинул его долгим, задумчивым взглядом, но лишь покачал головой.

— Там на первом этаже есть небольшая церковь при больнице, — неуверенно отозвался он. — Точнее, как церковь. Так, просто небольшая комнатка с иконами. Но, я думаю, что пару молитв о её здоровье девочке точно не помешают.

Волына не умел молиться.

После всего, что совершал в этой жизни, искренне полагал, что его скорее молния пронзит, чем Бог позволит кому-то вроде него переступить порог церкви или взять в руки свечу. Но, когда он вошел в небольшую комнату и опустился на лавку перед иконами, ничего сверхъестественного не произошло. Была глубокая ночь. Они провели в больнице целый день и лишь только под вечер, когда закончилась операция, сослуживцы Сергея начали разъезжаться. В больнице остались лишь он, Сергей и Горем, которого не удалось выгнать, как бы не пытался весь медперсонал отделения реанимации. А все потому, что он не давал людям спокойно работать. Караулил каждого сотрудника и отправлял их в Юлину палату, проверять её самочувствие. Думаю, не стоит уточнять, что без угроз им дело не обходилось?

Сережа снова молча сидел на полу в коридоре. Ранее он провел около часа в этой церквушке, о чем-то договариваясь с Всевышним. Волына не знал, что он обещал Богу за помощь Юле, но готов был удвоить всю плату, лишь бы девочка выжила.

— Я, короче, не знаю, что делать нужно, — начал он, зажигая свечу и ставя её в специальную ячейку. — Но тут на втором этаже лежит моя дочка. Не по крови и плоти, а душой. Это самый светлый и добрый человек, что я встречал. И самый несчастливый. Я не знаю, почему ты въелся на неё, но прошу тебя перестать её мучить. Если хочешь, мучай меня вместо неё. Я прожил жизнь, успел пожить. Не забирай её, ведь если заберешь, то и Метеля следом за ней отправится. А оно тебе надо? Не глупи. Если решаешь кого забрать, меня бери. Я готов. Скажешь в ад идти, пойду. Заслужил за свою жизнь грешную, но девочку не трожь.

Он замолчал, глядя на выражение лика на иконе. Покачал головой, словно не верил, что всерьез с иконой говорит.

— Я знаю, что парниша тебе такую же сделку предлагал, — признал он, поскольку хорошо знал Сергея. — Но ты его не слушай. Нельзя его отбирать у Юли. Их вообще разлучать нельзя. Они не проживут друг без друга. Так не бери грех на душу, не убивай детей. Меня забирай.

Когда слов не осталось, просто встал и вышел наружу, подкуривая сигарету и надеясь, что Бог действительно его услышал.

Утром, когда Сергея разбудила легким касанием ладони медсестра и попросила следовать за ней, мужчина не заподозрил неладное. Послушно следовал за женщиной по коридорам, ожидая, что его попросят подписать очередную бумажку с разрешением или выдадут новый список лекарств к покупке. Но чего он не ожидал, так это того, что она проведет его в палату, где перед ним будет лежать на кушетке его девочка. Маленькая, хрупкая, вся в садинах и синяках, в гипсе и на вытяжении. И в тот момент, как он войдет и замрет на пороге, она откроет свои глаза.

— Привет, — прошепчут её губы.

И он не выдержит. Побежит к ней, опустится на кушетку рядом и склонится к её лицу. Прижмется лбом, щекой, поцелует волосы. Осторожно дрожащими пальцами коснется её лица и практически ослепнет от слез, что глаза застилать будут пеленой. Сотрет мокрые дорожки с её щек, прежде чем мягко прикоснуться к дрожащим губам.

— Я люблю тебя, — прошепчет в её губы. — Ты осталась со мной, ты не ушла.

А она не в силах сдерживаться, не сможет всхлип удержать. И улыбнется сквозь слезы, не веря в то, что все закончилось.

— Я не могу вам гарантировать ничего, поскольку те травмы, что вы пережили… — гинеколог замолчала, рассматривая Юлю, тридцать процентов тела которой по-прежнему находилось в гипсе. — Но если сердце ребенка будет биться, есть надежда, что он может родиться здоровым даже учитывая все это.

Прошла неделя с тех пор, как Юля пришла в сознание, но лишь сейчас хирург признал её состояние достаточно стабильным, чтобы пригласить гинеколога с аппаратом узи. Они не должны были даже надеяться. Эта женщина врач уже несколько раз подходила к Сергею и просила его подготовить Юлю к тому, что шансов практически нет. Но он не мог. Не мог поговорить с ней, поскольку внутри него, также как и внутри неё, все еще теплилась глупая надежда, что их малыш выжил. Оба понимали насколько мало шансов, но продолжали верить.

Но теперь, когда пришло время выяснить все до конца, стало страшно, ведь впервые он позволил себе допустить мысль о том, что они все это время просто обманывали себя. Юля сильнее сжала его ладонь, словно смогла прочитать мысли в его голове. Её взгляд был пустой, отрешенный. Она была готова услышать плохие новости. Холодный гель на коже и аппарат, скользящий по её исцарапанному ножом животу, в попытке услышать сердцебиение. Несколько минут тишины, заставляют её и до того неровное дыхание срываться. Рука Сергея крепче сжимает её руку в безмолвной поддержке. Он рядом. Он хотел, чтобы она знала, что он не уйдет, что бы не произошло. Пережитое с ними научило её в это верить. Верить в него и их будущее.

Тишина оглушительно давит на них. Слезы скапливаются в уголках её глаз и она застывает, понимая, что стоит сморгнуть их и уже не сможет остановиться. Смотрит на Сережу и понимает, что еще никогда не видела столько боли на его лице, в этих глубоких, как морская бездна, синих глазах. Это не просто их общая потеря. Это горе такой силы, что они оба тонут в боли друг друга, что отражается в глазах. И оба совершенно точно осознают, что не выберутся. Останутся в этой тьме до конца своих недолгих жизней.

А потом тихий шум отвлекает их, заставляя повернуться к монитору. И стук, ровный и уверенный, доносится до их слуха.

Эпилог

— Матвей, где Катя? — когда до десятилетнего мальчишки доносится строгий голос мамы, он вздрагивает, упуская из рук крючок, что скручивал к завтрашней тайной рыбалке, на которую ему запретили идти, наказав за то, что покрасил волосы сестры зеленкой.

И никто не поверил, что она сама его об этом попросила. Сама раздобыла зеленку и пришла к нему с глазами, как у кота из «Шрека», прося помочь ей осуществить давнюю мечту. И понимал же, что родители по головке не погладят, но и отказать не смог. Катя была всего на год его младше, но ввила из него веревки так умело, что он просто забывал, что в лексиконе есть слово «нет», когда она к нему обращалась.

Но нужно отдать ей должное, когда его поставили к стенке «под растрел» родители, она его не бросила. Встала рядом, спрятав за спину зеленые косы, и попытаясь взять всю вину на себя. Ну как он мог позволить ей одной все разгребать? Участвовал же. Поэтому начал перебивать сестру и доказывать, что все это вранье. Что это именно он её наглым образом скрутил и насильно облил зеленкой. Катя, в силу своего горделивого характера, не могла стерпеть поражение, даже если оно было вымышленное и могло спасти её от наказания. Она пыталась перебить его и сказать, что это именно брат врет. В этот момент родителям все надоело и они наказали обоих трехдневным домашним арестом. Они всегда так делали, когда младшее поколение пробовало объединяться против них.