Другая сестра

— Ты же ничего не помнишь, — усмехнулась Регина и отпила вишневого пива.

— Это как раз и смущает меня больше всего. Обычно я много пью и не пьянею, сохраняю здравый рассудок и ничего не забываю. А тут все пошло не по привычному сценарию. Именно это и коробит меня.

— Вот видишь! Представляешь, как мне интересно узнавать вас с другой стороны? Такими, какие вы есть на самом деле, а не теми сорвавшимися с цепи похотливыми самцами.

— Слушай, чего ты добиваешься?

Регина допила свой напиток и, отодвинув бокал подальше, посмотрела в уставшие, но все еще ясные глаза Вэла и вкрадчиво проговорила:

— Трахни меня!

Впервые за вечер он показался ей растерянным.

— Ты рехнулась, что ли? — Вэл поторопился поскорее разделаться со своим пивом.

— А что такого?

— Завтра же буду просить, чтобы меня оформили в кадры по совместительству. Это уму непостижимо! Как тебя взяли на работу?

— Да в чем дело, черт побери? Кого ты строишь из себя? Мы взрослые люди, не скованные условностями! Имеем право говорить и делать, что хотим!

— Если бы я хотел иметь с тобой хоть что-то общее, то как взрослый человек дал бы тебе об этом знать, можешь не сомневаться. Если я до сих пор этого не сделал, значит, ты меня не интересуешь. Поверь, способность раздвигать ноги перед каждым встречным еще никому не добавляла привлекательности. — Он уже встал из-за стола и договаривал последнюю фразу, нависая над ней.

— Ты передумаешь.

Регина сидела, выпрямив спину, и всеми силами старалась сохранять самообладание.

Вэл закатил глаза, покачал головой и направился к бару, чтобы расплатиться. Затем вернулся и, наклонившись над ухом Регины, проговорил:

— И не лезь к моим друзьям. Дэн женат, а Мика слишком наивен, чтобы раскусить такую гадюку, как ты. Обсуждать тебя — много чести, но если понадобится, я им открою глаза.

Он ушел, и Регина осталась в одиночестве в опустевшем тем временем заведении. Она поискала взглядом «мексиканца», но его нигде не было. Из-за жирного ублюдка все ее планы на вечер сорвались. И было уже слишком позднее время, чтобы что-нибудь изменить.

Мучаясь в агонии невысвобожденной страсти, она подумывала, не наведаться ли к Мике, который жил неподалеку от заведения, где она потерпела свое, пожалуй, первое фиаско. Но она была настолько не в настроении, настолько зла, что решила поехать домой и лечь спать. Однако сон не шел, пока она не пересмотрела видео и не зарядилась новым энтузиазмом любой ценой довести дело до конца.

На следующий день, все еще нуждаясь в хорошей разрядке, она заманила Мику в одну из пустовавших монтажных комнат и призналась, что хочет его так сильно, что не в состоянии терпеть до вечера. Мика был слегка ошеломлен, но в целом идея опасного и быстрого секса пришлась ему по душе.

Спустя несколько минут она наткнулась в кори- доре на Вэла, который явился в офис раньше обычного, и одарила его самой очаровательной и открытой улыбкой.

Надю постоянно мучило невнимание со стороны Дэна, которое она сама изо дня в день пыталась как-нибудь оправдать — занят, устал, слишком много забот. Да и вообще, вся эта семейная бытовуха — такая скука!

Она наскучила ему, наскучили дети. Что будет дальше? А дальше — еще больше детей и еще больше забот.

И меньше любви, вкупе с окончательно потерянным чувством новизны, на котором они в свое время так бодро доскакали до брака. Новизна должна перерождаться во что-то более ценное: крепкую привычку, взаимоуважение, любовь до гроба. Но они в своих отношениях больше теряли, чем приобретали.

Считая себя достаточно мудрой женщиной, Надя в большинстве случаев умалчивала о своем недовольстве. В ней сидело вполне небезосновательное убеждение в том, что ей совершенно невыгоден их развод. А она может его заклевать, он не выдержит и уйдет. Мужчины так слабы, ей-богу! При этом, несмотря на всю справедливость ее гнева, он уйдет только для того, чтобы начать новую жизнь. Снова обретет ту самую новизну и подзабытую надежду на счастье, которое будет омрачаться лишь ежемесячным вычетом алиментов из его доходов.

Порой и Наде хотелось начать новую жизнь. Но куда рыпаться с тремя детьми? Приходилось реабилитировать жизнь старую, но в одностороннем порядке у нее ничего не получалось, а какой смысл напрямую вывалить все свои недовольства? Разве можно заставить человека захотеть делать тебя счастливой?

Она не требовала слишком многого. Ей важно было лишь чувствовать его внимание, которое раньше проявлялось в мелочах: поход в ресторан, букет цветов без повода, заботливо приготовленный завтрак. К рождению второго ребенка все это исчезло из ее жизни.

В какой-то момент она устала балансировать на грани терпения и несбыточных надежд. Ей стало все равно, что будет с ними, уйдет Дэн или останется. И теперь она смогла говорить все, что думает, без страхов и оглядок на сказанное. В этом она нашла истинное удовлетворение. Ее замечания в его адрес становились все изощреннее и унизительнее.

Она начала называть его долгое отсутствие блядками, во время ссор отправляла Дэна к «его шлюхам», обвиняла в общении с «левыми телками». Но опускалась до всего этого лишь в поисках опровержения. А он, вместо того чтобы разубедить ее, развеять страшные заблуждения, лишний раз прижав к себе и убедив в неостывшей любви, уходил, насупившись, или вообще называл ее больной. Тогда она пыталась уколоть его, заявляя о его несостоятельности в семейной жизни, указывая на ошибки и попрекая равнодушием к собственным детям.

Дэн держался на удивление стойко, но максимально отдалился. Две работы и диссертация поглотили его настолько, что он даже не всегда приходил домой ночевать. «Быть может, он просто ждет рождения ребенка», — думала она. Многие так делают. А потом уходят с преспокойным сердцем и чувством выполненного долга. Ведь бросить беременную жену — это верх подлости. А все, что после родов — стечение обстоятельств.

Ее злость подогревалась ассоциацией с собственной семьей, в которой нельзя было «трогать папу». Утром папа спал, значит, надо было вести себя тихо. После обеда тоже спал — ходить только на цыпочках. Вечером смотрел телевизор или читал — не отвлекать. В промежутках ел, и это тоже почиталось за священный ритуал. Надя не знала слов «патриархат» и «тирания», поэтому безоговорочно поддерживала все мамины ритуалы в отношении папы: перемещаться бесшумно, лишний раз не тревожить, не огорчать.