Страница 87 из 130
— Тогда она должна стать ею…
— Я уже сказала — никогда! — крикнула Бона. Он не понял и опять спросил ее:
— На что же вы даете согласие?
— На расторжение тайного брака. На заключение нового брачного союза. Ни на что больше.
Он сказал задумчиво и с горечью:
— Воистину, какое великодушие. Я забыл, что еще в отрочестве слышал от вас совет: «Будь осторожен и холоден. Игра в чувство украшает короля куда больше, чем способность к чувству». Да, это ваши слова, я их запомнил! Вы, кроме власти, никогда, никого и ничего не любили.
— А ты хотел бы, чтобы мать твоя была потаскухой? — вспыхнула она. — Тогда бы лучше поняла твою девку?
Король резко встал, опрокинув кресло.
— Я приехал сюда не затем, чтобы выслушивать оскорбления! — сказал гневно. — Вы и так делаете все, чтобы я, ваш сын, в глазах подданных наших выглядел смешным, жалким ничтожеством!
Бона испугалась, что он, обидевшись, отвернется от нее, уйдет.
— Bene. Я больше не скажу ни слова, — обещала она. — Забудем гнев и обиды… Санта Мадонна! Помнишь ли ты те годы, когда…
— Нет, — прервал он. — Не помню и не хочу помнить. Я жил как во сне, отстраненный от дел государства, прячась в вашей тени. Довольно! С этим пора покончить!
— С этим можно было бы покончить, — возразила она ему резче, нежели намеревалась, — если бы ты был способен взлететь, взлететь высоко. Да. Был бы готов для великих свершений, которых ждут от тебя все. И я, я тоже! Ведь даже в этом бунте, в этой борьбе против всей Речи Посполитой, на которую ты поднялся, есть мужество, есть вызов и смелость, достойная кондотьеров, кровь которых течет в твоих жилах. Моя кровь! Только бог ты мой! Сигизмунд! Опомнись! За что ты хочешь бороться? Чего ты хочешь? Запятнать величие короны? Уладить свои альковные интрижки? Пусть будет так! Люби ее. Я никогда не запрещала тебе любить. Одну, другую. Она будет одной из многих…
— Она будет единственной. Первой. И коль скоро вы так хлопочете о процветании династии, родит сына, законного наследника престола. Он будет сыном польской королевы.
Теперь Бона сжала руку в кулак.
— Нет уж, когда-нибудь потом. Когда я ею не буду! — сказала она.
— Не могу и не хочу ждать! — воскликнул он гневно. Она испугалась, увидев, что Август идет к дверям.
— Сигизмунд, не уходи! Побудь еще немного. Зачем расставаться в ссоре? Лучше вместе подумаем обо всем еще раз, и ты скажешь мне… Скажешь, что ты решил.
— И в чем уступил вам? — с горестной иронией произнес он. — Конечно, я, а не вы? Весьма сожалею, но мне пора.
— Я так мечтала… Надеялась… — Бона тоже встала и подошла к сыну. — Ты молчишь? Ну давай хотя бы поднимем бокалы за наше будущее примирение. Ведь когда-то оно наступит. Сегодня, я вижу Пока нет! Но, быть может, завтра, после того как соберется сейм?
Она взяла со стола два наполненных кубка и один из них с улыбкой протянула Августу, но он, казавшийся теперь бесстрастным, чопорно-неподвижным, не взял его у нее из рук.
— Простите, государыня, но я пить не буду, — сказал он.
— Это дивный напиток, — настаивала Бона.
— Из италийского винограда.
Она глядела удивленно на его заложенные за спину руки и вдруг поняла.
— А… Стало быть, и ты? И ты? — шептала она.
— Я? О чем вы? — спросил он, внимательно глядя на нее.
— Ты думаешь… боишься, что вино… отравлено? Не спуская с нее глаз, Август сухо ответил:
— Милостивая госпожа, это ваша догадка, не моя-Склонившись в поклоне и не добавив больше ни слова, он неожиданно вышел из покоев.
Минуту Бона стояла неподвижно, но, услышав, как хлопнула входная дверь, закрыла глаза и прошептала:
— Это конец… Конец…
И швырнула оба кубка оземь. Послышался звон разбитого хрусталя, красное вино залило старинный бесценный ковер.
Это и в самом деле был конец — конец всему: вере, любви, надежде…
Пользуясь отсутствием короля, оба Радзивилла, Рыжий и Черный, явились к Барбаре, в ее покои в Корчинском замке. Оба были недовольны ходившими в Петрокове слухами и пришли затем, чтобы сделать сестре внушение, заставить подчиниться.
— Милостивая госпожа! — начал Черный. — Доколе нам терпеть бездействие и попустительство…
— Бездействие? Ума не приложу — о чем вы?
— О вас. О том, что пора поспешить с коронацией, — уже резко продолжил Черный. — Что сделал он для вас в знак доказательства своей любви?
— А если мне, кроме любви моего господина, ничего более и не надобно? — ответила она спокойно.
— Неужто? — вознегодовал Рыжий. — Мерзкие пасквили для вас ничего не значат? Вам по душе, что вас, Барбару Радзивилл, сестру нашу, обзывают шлюхой?
— Что Ожеховский, — вступил снова в разговор Черный, — речь сочинил под названием «De оbscuro Regis тахп-тото». А пан Рей из Нагловиц пишет про короля, что он-де «недостойное ваше тело» спешит жемчугами украсить. Как там дальше, брат?
— продекламировал брат и добавил: —Рей осуждает короля, но обзывает он вас. Вас!
— Боже, в какую трясину я попала! — проговорила Барбара брезгливо, с отвращением.
— Вы увязли в ней по своей воле, — не унимался Черный, — один раз король вытащил вас из нее — разумеется, с нашей помощью… Отчего же вы ничего не хотите сделать теперь, чтобы ускорить?..
— А ежели он хочет увериться, что я люблю его не за порфиру, не за блеск короны?
Рыжий, хоть по-своему и был привязан к сестре и оберегал ее, разъярился:
— Что за бредни! Король — человек, в нем бушуют страсти, горячая южная кровь. Без приманок — ваших губ сладких да объятий — обойтись не может. Но не забудьте, он внук герцогов италийских, а в гербе у него — дракон. Ваши чары любовные да игры приесться могут, а тогда о новом браке помышлять начнет.
— Для блага династии. Ради процветания Речи Посполитой, — добавил Черный.
— Сжальтесь, не пугайте! — молила Барбара. — И без того страшно. Невмоготу… Думала, смогу порадовать его вестью о будущем наследнике…
— Что я слышу? — воскликнул Черный.
А Рыжий даже покраснел от радости и придвинулся к Барбаре.
— Помилуй бог! Такая новость накануне сейма — да ей цены нет!
Она покачала головой.
— Увы!.. Нынче ночью… Женщины еле-еле заговорили кровь… Потому-то я сегодня едва живая. А вы…
— Черт побери! — обозлился Черный. — Если яблоня не плодоносит, ее срубают… впрочем, тут совет нужен. Ведь это не впервые… И в Вильне такое было, и в замке, в Дубинках, а теперь здесь, накануне сейма, на радость горлопанам. Того и гляди ведьма итальянская обо всем проведает, тогда жди беды! Баба, которая скидывает, а то и вовсе бесплодна, никому не нужна. Ах, чтоб вас! Чего ждете? Мало на Литве травниц опытных, которые женщинам бесплодным помочь могут? Знают корни целебные, любую порчу снимают.
— Сегодня же, немедля, пошлю гонца за травницами, знахарками… — заверил Рыжий. — Но пока они излечат, зевать нельзя. Король о причине нынешнего недомогания вашего знает?
— Нет еще.
— Это не ответ, — рассердился Черный. — У него не должно быть и тени подозрения. Помните, он говорил, какое отвращение чувствует к недужной супруге своей? Елизавете?
— Как не помнить, — сказала она робко.
— Вы должны теперь, без отлагательств, просить, требовать торжественного въезда на Вавель, — настаивал Черный. — Не упустите время. Подумайте, сколь приятственны для Радзивиллов были бы слова: «Ваше королевское величество».
— О да, — согласилась она, — за все унижения…
— Ну что же, сестра, тогда стойте на своем, не уступайте. Когда мы еще возвысимся, коли не сейчас?..
— А если?.. Если я ни о чем его просить не буду? — прошептала она совсем тихо.
— Тогда всему конец! — воскликнул Рыжий. — Мы, как побитые собаки, с позором великим в Литву вернемся! То-то чернь возрадуется.