Страница 86 из 130
— Быть может, еще поговорить с королем… — осторожно сказал каштелян.
— Никаких объяснений! Никаких попыток оправдаться! Пока он требует, чтобы сейм признал законной супругой его полюбовницу, не быть меж нами согласия!
— Но вы, государыня, уж конечно… не покинете Вавель? — спросил Кмита, понимая, что подливает масла в огонь.
— Хотела остаться… — призналась она. — И здесь с ней бороться, как с Елизаветой. Но супруга моего нет больше. Вдовствующая королева, я буду здесь на вторых ролях… Кто только выдумал такие слова! Нет! Нет! Уеду, не дожидаясь сентября. К себе, в Мазовию. Какое счастье, что я могу это сказать!
— А как же сейм? Неужто вы будете бездействовать в Варшаве! Поверить трудно! — горячился Кмита.
Подумав немного, она отвечала:
— Бездействовать? Ну нет, нет! На сейм в октябре я приеду, буду в Гомолине. Туда приглашаю всех вас, господа, и всех моих доброжелателей. Будем держать совет…
Тем временем Сигизмунд Август собрал совет сразу же после разъезда гостей. Главными его союзниками, помимо Радзивилла Черного, стали теперь гетман Тарновский и канцлер Мацеёвский.
Когда они выходили из королевских покоев, навстречу им бросился прятавшийся за колоннами Станьчик, он шел рядом и приговаривал:
— А! Граф-гетман? И великий канцлер коронный? Как когда-то при старом короле, теперь при молодом…
— Отцепись, шут! — обругал его Тарновский.
— Кто тут шут? — удивился Станьчик. — Разве не тот, кто тень на плетень наводит? Это вы, а не я вечно молодого короля хулили. Ну что же, я очень рад. Сигизмунд Август в кругу старых слуг своего отца. Боже милосердный! Я думал увидеть другую картину. Молодой король идет рука об руку со шляхтой, а не с господами советниками, не с сенаторами. А тут все как и было прежде.
Сюрприз, право слово!
— Довольно! Уймись! — Мацеёвский отмахивался от Станьчик а, как от назойливой мухи.
На лице у Станьчика отобразилось удивление.
— Зачем вы меня гоните? Я ведь радуюсь вместе с вами! Счастливей нашего государства не придумаешь! Сменяются короли, а у трона все те же люди. Испытанные, многоопытные. Бессменные!
Всегда, всегда они!
— Пошел прочь! — рявкнул Тарновский. Но Станьчик не послушался.
— Да и зачем его величеству новые опоры? — с деланным удивлением вопрошал он. — Могут пошатнуться, рухнуть… Да и новые рожи ни к чему. Есть старые — сытые, довольные… И знакомые, смотреть — одно удовольствие! Не нужно гадать, что думают, чувствуют… Ей-ей, смешно — умру от смеха!
Он пропустил их вперед, но смеяться не перестал. Горький смех старого шута звучал у них в ушах и раздражал. Непроизвольно, не в силах больше его слушать, они ускорили шаги.
На предстоящий в Петрокове сейм послы стали съезжаться еще во второй половине октября, открытие его ожидалось в конце месяца. Король то и дело наведывался в Петроков из Корчина, королева Бона с частью своего двора остановилась неподалеку, в Гомолине. Оттуда она засылала гонцов к маршалу Кмите и к великопольской шляхте, которую возглавлял Петр Боратынский. Гонцы везли какие-то отпечатанные заранее листки, заглядывали на постоялые дворы, где пила и держала совет шляхта.
Сейм, как и было объявлено, открылся тридцать первого октября, но уже на следующее утро, когда по случаю Дня всех святых дела были отложены, в комнату к Боне, гревшей у камина замерзшие руки, ворвалась, как вихрь, Сусанна Мышковская.
— Госпожа…
— Нет ли вестей от маршала Кмиты?
— Был гонец из Петрокова. Доложил, что сегодня, ближе к вечеру, сюда пожалует его королевское величество.
— Сюда? Ко мне? — воскликнула Бона, вскочив. — В Гомолин? И ты стоишь как истукан? Рresto! Рresto! Вели всем пошевеливаться, готовьте ужин. Наконец-то я его увижу. Впервые за два месяца.
Он хочет говорить со мною. Приехал по своей воле… Вели всем покинуть дворец. Я хочу побыть с королем одна! Совсем одна!
Бона ждала Августа за накрытым столом, заставленным винами, сладостями и поздними осенними фруктами. Она то и дело вставала, подходила к окну, отдергивала порывисто шторы, словно ожидала приезда возлюбленного; такое было для нее внове, ибо приезда старого короля она никогда не ждала с таким волнением.
Каштаны за окном уже пожелтели, покрытая листвой лужайка была золотисто-рыжей. Бона любовалась этим золотистым ковром, и вспомнились ей первые строки из метаморфоз Овидия Золотым был этот первый век Да, перед глазами у нее было богатство золотого века, который мог наступить, если Август принесет в жертву свою страсть, чтобы стать великим королем, которого прославят потомки. Он должен быть послушен матери, тогда все золото из ее казны будет принадлежать ему, как этот сад с ведущей к дому каштановой аллеей.
Неожиданно в дверях появился камердинер и доложил:
— Его королевское величество подъезжают ко дворцу. Она отошла от окна и поспешила к нему навстречу, протянув руки, как бывало раньше.
— Саго тю! — воскликнула она, не скрывая радости. — Я ждала так долго! Не верила ни доносам, ни сплетням. Знала, что ничто и никто не может нас разлучить! Никто!
Он ответил ей чопорным поклоном.
— Я приехал за тем, чтобы… — начал он.
—. Догадываюсь. Чувствую и всем сердцем рада встрече с тобой в Гомолине.
Они уселись рядом у камина, и Август сказал:
— За этим я сюда и приехал. В Петрокове сейм только-только начался, а слово это не дает покоя, как назойливая муха, — Гомолин. Спрашиваю: кто среди шляхты сеет смуту? Отвечают — Гомолин.
Кто велит повсюду расклеивать гнусные листки, разбрасывать в Корчине и Петрокове мерзкие пасквили? Ответ всегда один — во всем виноват Гомолин! Гомолин! Гомолин! Не знаю, сколько во всем этом правды? Да и знать не желаю. Но думаю… Думаю, что следует выбрать другую дорогу, эта к добру не приведет.
Да, согласна! Я так рада, что ты решил…
— Да нет же, нет! Я имел в виду вас, ваше величество…
— Меня? — удивилась она. — Невероятно! Почему?
— Потому что я не уступлю.
Она рассмеялась неискренним смехом.
— Е аllora? Что ж дальше? Смешно, однако… И ты полагал, стоит так просто приехать сюда, чтобы получить от меня согласие, на что? На посрамление династии Ягеллонов? О Dio! Жена, с которой ты венчался тайком, без согласия сената и шляхты?
Правая рука его сжалась в кулак.
— Завтра, послезавтра я схвачу их за глотку и вырву у них согласие. Сегодня я пришел… просить. И мне нелегко это, потому что я знаю, что жену мою вы оскорбляете на каждом шагу и другим оскорблять велите. Но за долгие годы я впервые прошу вас, как когда-то в ранней юности.
— Просите — искренне?
— О да! Я говорю вам от души, открыто, как раньше открыто говорил вам: я люблю ее.
— Ну что же! В этом вы преуспели! Вы любили стольких моих камеристок. И краковских мещаночек! — улыбнулась она, скривив рот.
Он не стал возражать, хотя вздрогнул, словно от укола шпагой.
— Да, это было. Но ее я люблю иначе, сильнее. Готов умереть за нее! Она одарила меня таким блаженством, такой радостью, о каких я и не подозревал, не знал, что они есть на свете! Молчите! Не спорьте! Вы способны своим злословием очернить мою любовь, коли захотите. Это — да. Но вам не вырвать ее из моего сердца, из меня.
— Но ведь ты — король, — напомнила Бона сурово.
— Да, король, но еще и человек. И хочу не только величия и славы. Хочу быть просто… счастливым.
— Санта Мадонна! — простонала Бона. — Она отравила тебе кровь. Навела чары…
— Коли так, то я, сын ваш, умоляю! Помогите мне выбраться из замкнутого круга! — воскликнул Август, но королева молчала, и тогда он спросил: — Не хотите, чтобы она носила корону?
— Не хочу. Не могу хотеть этого.
— Значит ли это, что, если я не разорву брачных уз, буду должен отказаться от торжественной коронации?..
Она испугалась.
— Нет и еще раз нет! Неужто ты не понимаешь? Ты — последний из Ягеллонов! Позаботиться о продлении династии — твоя первейшая обязанность. О законном наследнике трона. Матерью его может быть только законная королева. Коронованная. Август взглянул на нее с надеждой.