Страница 79 из 130
Барбара не принимала в этих разговорах никакого участия, но на невнимание Августа пожаловаться не могла. Их союз окреп и так много значил для обоих, что король с неприязнью думал теперь о новом браке, в который должен был вступить ради интересов династии, а Барбаре мысль о том, что Август будет принадлежать еще кому-то, казалась невыносимой. Впервые она почувствовала, как изменилась, куда делось ее легкомыслие, кокетство. И когда Миколай Черный стал пугать ее тем, что она потеряет короля, если будет такой уступчивой, покорной, она спросила, как ей быть, что делать, чтобы удержать его?
— Заставить жениться, — услышала она совет брата. Замысел этот показался ей невыполнимым, слишком дерзким, чересчур трудным для нее, не привыкшей к интригам и хитростям, и она не решалась поговорить об этом с Августом. Но Черный сказал, что уже столковался с Рыжим и что они еще до праздника Купалы заставят короля сделать выбор, кто ему дороже: чужая герцогиня или вдова литовского воеводы.
— Пусть выбирает. Хватит ему с Тарло рассуждать о красоте Альбрехтовой доченьки и зачитываться письмами королевы, которая француженок до небес превозносит. Вы покрасивей их будете, а мужа все нет, потому что такой знатный кавалер всех женихов отпугивает. Скоро уже четыре года, как вдовеете.
— Так что же мне делать?
— Во всем братьев слушаться. А мы запрем вас во дворце и до конца июня не будем спускать глаз.
Пусть Август даст слово, что перестанет со вдовой воеводы встречаться, людей смущать, Радзивиллов позорить. Слава всевышнему, в его жилах кровь, а не водица. Быстро соскучится, жить не сможет без красоты вашей, без вашего перед ним преклонения. А не соскучится — значит, ваша вина и ваша слабость. Мы с братом даем вам время до июня дня двадцать четвертого. Ночь на Купалу еще ваша. И ваша забота — так приворожить своего милого, чтобы сделался он ненасытным и без вас время тянулось бы для него бесконечно долго, чтобы не занимали его ни охота, ни книги, чтобы он губы себе кусал, с тоской на ваш замок поглядывая.
— А потайной ход? — спросила она шепотом.
— Между вашим дворцом и его? О нем только ему да нам ведомо. Посмотрим, выдержит ли он искушение. Может без вас жить или не сумеет — пусть сам решит. А для вас, наверное, не новость — чужое сердце испытывать…
Она испугалась, побледнела.
— Чужое, но не его! — крикнула она. — Оно мое, я больше всего на свете хочу, чтобы оно моим осталось.
— Тогда положитесь на нас. Что хотите делайте — влейте ему приворотного зелья в питье, но только не позже той июньской ночи. А потом будете только тосковать да вздыхать… Ничего другого вам не останется…
В тот же самый день, когда гонец привез на Вавель столь давно ожидаемый королевой отчет пана Глебовича, король Сигизмунд сидел в глубоком кресле, вытянув прикрытые меховыми шкурами ноги, и рассеянно слушал рапорт великого канцлера коронного. Наконец — видно, ему это все наскучило — он отодвинул в сторону поданные Мацеёвским бумаги и сказал:
— Нет. На сегодня хватит. Это я читать должен, а у меня и без того глаза болят. Завтра… А сейчас… может, перекинемся в карты?
— Если такова воля вашего величества…
— Не воля… Желанье. Станьчик! Столик для карт. Живо!
— Кого позвать еще? — спросил шут.
— Никого! Никого! Я рад, что здесь только ты да доспехи предков. Их кольчуга, их латы, правда, пустые. Для встречи с духами время еще придет.
— Но вы, ваше величество, слава богу, выглядите отменно… — запротестовал Мацеёвский.
— Ныне уже год сорок седьмой. Завтра мне стукнет восемьдесят годков. Восемьдесят! Если бы скостить так лет двадцать. Или хотя бы десять… Станьчик! Бери табурет, садись. Сыграешь с нами.
Наконец оба уселись, и Мацеёвский раздал карты. Через минуту монарх глянул на Станьчика и предупредил:
— Чур, не плутовать. Играй честно!
— Я? — оскорбился шут. — В карты я играю всегда честно. Гм…
— Гм… — задумался над очередным ходом и канцлер.
— Хватит вам думать да выбирать карты, — сказал вдруг король. — Я уже выиграл.
— Как же это, ваше величество? Так быстро?
— Три короля у меня. Гляди.
— То ли в глазах у меня темно, то ли ослеп я, — сказал Станьчик, наклоняясь ближе. — Я вижу только двух. Где же третий?
— Третий — я сам. Что, не видишь? — рассмеялся Сигизмунд.
Но шут решил, что не все потеряно.
— А? Коли так, то выиграл я. У меня дамы. Королевы. И все четыре.
— Все? Быть того не может! — не поверил Сигизмунд. — А ну покажи?!
Станьчик выложил на стол карты, трех дам, и заявил торжествующе:
— Вот они!
— Три. А где же четвертая? — возмутился король. Станьчик радостно хихикнул.
— Я всегда ношу ее на сердце.
Он вынул из-под епанчи и положил рядом с картами картонку с накленным на ней гербом Боны.
Канцлер возмутился.
— Нужно играть честно! А это фокус, и притом глупый. Дракон — не королева.
Сигизмунд молчал, но и ему было любопытно, что же ответит шут.
— А младенец у дракона в зубах? — спросил шут. — Это не принц, а принцесса в женских одеждах. Значит, как пить дать, будущая королева.
Он взглянул на отворившиеся двери и добавил:
— А впрочем, кто знает, может, это правящая нами ныне государыня?
Вошедшая королева недовольно взглянула на Станьчика.
— Невероятно! Куда бы я ни вошла, всегда говорят обо мне. В чем дело?
Но шут уже успел спрятать картонку с изображением дракона и сказал с нарочитым смирением:
— Выигрышем похвастаться хотел, потому как в моих руках была королева.
Король вдруг нахмурился.
— Забирай карты! Довольно забав и проделок!
— Вижу, что ваше королевское величество нынче чувствует себя лучше, — начала Бона, когда шут выбежал из покоев. — Ну что же, я весьма рада, потому что пришла с жалобой.
— Трудно поверить! Вы и жалоба? — удивился король. — Не можете рассудить сами? Покарать виновных? Ну что же, я весь внимание. Кто провинился?
— Глебович, — отвечала она голосом, предвещавшим бурю.
— Глебович? — удивился также и канцлер.
— Он должен был присылать донесения обо всем, что творится в Вильне. А он хитрит, оправдать хочет…
— Кого же? — спросил король.
— Как это — кого? Августа. Я думала, он погружен в траур. Угнетен…
— Ох! — только и вздохнул Сигизмунд.
— Виленский воевода пишет, что сразу же после похорон Август поехал смотреть королевские табуны. Да еще с Радзивиллом Черным. Это теперь его наставник.
— В чем же тут вина Глебовича? — допытывался король.
— Уже второй раз слишком поздно шлет гонцов. Первый раз это было, когда та§пш сшх осыпал своими милостями В Литве Радзивилла Черного, и теперь тоже о табунах сообщает, а в том, что Фрич, вернувшись из заграничных вояжей, тотчас в Вильну поехал, умалчивает. Фрич помогает собирать Августу старые издания, а также еретические книги.
Король вздохнул, развел руками.
— Что же… Август изменился. И ему прибавилось лет. А Моджевский недолго там пробудет, натешится вволю и уедет. Я читал его трактат «О наказании за мужеубийство». Рассуждения весьма толковые. Следует его ввести в королевскую канцелярию.
— Сделать секретарем? — спросил Мацеёвский.
— Хотя бы и так. Пусть будет еще один государственный муж, который, как и Кшицкий, отлично пером владеет.
— Но Глебовича наказать следует! — настаивала на своем королева.
— Август близко, я далеко, — отвечал Сигизмунд. — Глебович вовсе не глуп и поручение выполняет.
— Как? А я ничего об этом не знаю? — возмутилась Бона. — Поручение? Какое же?
— Выяснить намерения Августа. И почаще напоминать ему о новой супруге, о дочери Альбрехта — Анне Софии.
— Об этой пруссачке? Не о французской принцессе? Невероятно! Сейчас, когда можно заключить крепкий союз с Францией? Именно сейчас?
— Такой брак может быть выгоден нашей династии. У Альбрехта нет сыновей, и со временем Пруссия может войти в Корону. Как Мазовия.
— Всегда и повсюду на первом месте Альбрехт! Еретик! — вспылила Бона.