Страница 33 из 130
— Вы? — изумленно поглядел на нее король. — В столь многотрудном деле?
— Анна никогда не блистала красотой, а я нашла человека, который способен завоевать ее сердце. Я говорю о каштеляне Станиславе Одровонже. Он моложе Анны, красив, богат.
Король негодующе отмахнулся.
— Помилуйте, кроме иноземных княжичей к услугам ее еще и литовские князья, но, сдается мне, она предпочтет остаться в девицах, лишь бы быть повелительницей в варшавском замке.
— Она, но не я, — в сердцах отвечала Бона. — Мне и подумать страшно, чтобы чужие правили хотя бы частью Мазовии. Коли все так, как вы говорите, то тем паче следует отобрать у нее право на мазовецкие земли, выдав ее замуж за Одровонжа.
— Она на него и не глянет, — сердито сказал король. — Да и сможет ли он завоевать ее?
Бона прервала его смехом.
— Ее сердце? А его красота? Она может влюбиться в этого юношу…
— Вижу, — произнес король, — вы обо всем позаботились заблаговременно. И ни в чем не желаете уступить.
— Санта Мадонна! И это вас удивляет? Помнится, вы говорили, что умом своим я не уступлю „канцлеру“. Называли меня еще „польской Юноной“.
Король неохотно согласился.
— Это правда. Вы носите женское платье, но женские утехи для вас так мало значат. Даже любовь… — добавил он с грустью.
— Это упрек или жалоба! — Глаза у Боны сверкнули. — За семь лет я родила вам сына и четырех дочерей, а шестое дитя…
Сигизмунд приблизился к ее креслу.
— А шестое? — переспросил он.
Улыбка, кокетливая и пленительная, как когда-то прежде, осветила ее лицо.
— Дракон рода Сфорца все еще держит в своей пасти младенца, — прошептала она.
Король внимательно поглядел на нее.
— Когда болезнь ваша пройдет, я напомню вам эти слова.
— Полно! — рассмеялась она. — Какая болезнь? Женский гнев?
Минуту они глядели друг на друга, и король первым нарушил молчание.
— Гневна, недовольна, но всегда желанна.
— Как бы я хотела, — отвечала она, не отводя взгляда, — быть для вас выше всех похвал. Одной-единственной.
На сей раз Сигизмунд не скоро покинул покои королевы.
Зал королевского Совета медленно заполнялся сановниками и советниками Сигизмунда. Среди них были: архиепископ Лаский, епископы Лятальский, Мендзылеский и Кшицкий, маршал Кмита и, наконец, самые влиятельные — великий канцлер коронный Шидловецкий, подканцлер Томицкий, гетман Литовский Константин Острожский и гетман Тарновский. К великому удивлению вельмож, король явился на совет не один, а в сопровождении одетой в черное Боны и, не садясь на свое привычное место, а стоя, провозгласил:
— Все мы собрались здесь, дабы потолковать о новых наших бедах и злоключениях. Вы слышали, что турки разбили под Могачем чешско-венгерские полки. Но до недавнего времени оставалась еще тень надежды, что племянник наш жив, что он тяжко ранен и надежно укрыт своими. Но горе нам, сегодня… Гонцы принесли весть, что Людвик, король Чехии и Венгрии, геройской смертью пал на поле брани.
Наступила минута молчания, все склонили головы.
— Завтра примас отслужит торжественную мессу за упокой души сего благородного юноши, защитника христианской веры. Даже подумать страшно — турки ворвались в Буду, устроили резню и спалили город.
Тарновский, не удержавшись, добавил:
— Взяли большой ясырь! Ворота на север и запад для них распахнуты настежь.
— Друзья мои и сподвижники, нам предстоят трудные дела. — При этих словах король сел, а вслед за ним и остальные. — Нам нужно потолковать о том, как заполучить чешские и венгерские земли, оставшиеся после племянника нашего, Ягеллона. Как преградить дорогу неверным в их победном шествии и, наконец, как договориться с Габсбургами, которые тоже считают себя наследниками короля Чехии и Венгрии.
— Габсбурги для меня страшнее, нежели турки, — вмешалась королева.
— А для меня напротив, — нахмурился Тарновский, — нет врага страшнее турка.
— Да ведь император Карл Францию да Италию подмял бы охотно, — возразила Бона, — а братец его Фердинанд спит и видит себя государем венгров и чехов.
— Он женат на сестре Людвика Ягеллона, — заметил Шидловецкий.
— Тогда, перво-наперво, подумаем о владениях, оставшихся нам после смерти племянника нашего Людвика Ягеллона. Что скажете вы об этом, ваше преосвященство? — обратился король к архиепископу.
— Мы, подданные вашего королевского величества, — отвечал он, — желаем от всей души, чтобы вы граничными нам чешским и венгерским королевствами правили. Однако же рассудить надобно, довольно ли будет у нас сил и дукатов, чтобы поднять из руин спаленную Буду и весь этот край, турками дотла сожженный? Легче, пожалуй, удержать Ягеллонов на троне чешском. Хотя… войско Фердинанда не будет ждать, пока мы соберем силы.
— Двинув войска в Чехию и Венгрию, — снова вмешался в разговор Тарновский, — ваше королевское величество бросит вызов и турецкому полумесяцу, и габсбургской империи.
— Но единение Чехии и Польши позволило бы вернуть Короне силезские, пястовские княжества. Я готова за это пожертвовать италийским герцогством Бари, отдать его Габсбургам, — не сдавалась Бона.
— Габсбурги по венским статьям договора от тысяча пятьсот пятнадцатого года могут взять после смерти Людвика его земли, они не согласятся получить за них что попало! — продолжал возражать Шидловецкий.
— Что попало? — переспросила она с обидой.
— Простите, светлейшая госпожа, но дело сие хитрое, пожертвовав герцогством, нам от них не отбиться. Посему и совет предстоит держать долго…
— Взятие Могача, — вторил ему князь Острожский, — и татарам на руку. Если мы начнем сейчас войну с Турцией, татары как саранча набросятся на земли Литовского княжества, уведут большой ясырь.
Король, выслушав всех поочередно, высказал свое решение.
— Коли силой станем земель племянника нашего добиваться, войны с Габсбургами, турками и татарами не миновать. Придется ждать приглашения на царствование от самих венгров и чехов.
А Томицкий добавил:
— Они сделают это всенепременно, коли поймут, что от их решения зависят судьбы государств наших. После битвы под Могачем им угрожает или турецкая неволя, или владычество. И, быть может, надолго.
— Нужно послать туда верных людей. Пускай разведают все получше, — советовал Кшицкий.
Король обратился к молчавшему до той поры Кмите.
— А вы что скажете, высокочтимый маршал?
— Я во всем с королевой согласен, — отважился признаться Кмита. — Ни в Буду, ни в Чехию Габсбургов допускать нельзя. Недурно было бы вернуть нам и Силезию… Король, однако, торопился закрыть Совет.
— Ну что же, — сказал он, — благодарю всех за высказанные мысли и суждения. Днями вышлем надежных послов, а также письма. В Прагу и в Буду.
— Нерешительность и проволочка порою смерти подобны, — пыталась еще возражать Бона.
— Габсбурги без борьбы ни от чего не отступятся, — отвечал Сигизмунд. — А сейчас нам об одном печься должно — чтобы Силезия как можно дольше новому королю на верность не присягала. Разумеется, ежели королем Чехии будет Фердинанд.
— Он, а не вы? — не сдавалась Бона.
— Судя по всему, это не мой удел, — отвечал король. Бона хотела было сказать что-то еще, но Сигизмунд встал, и вельможи, поклонившись королевской чете, стали молча расходиться. Бона, задержавшись в большой зале одна, с досады смуглыми своими пальцами стала рвать кружевной платочек. Последним на пол упал лоскут с вышитым серебряной нитью драконом.
Но только у себя в покоях она дала волю своему гневу, швыряя все, что подворачивалось под руку.
Паппакода молча поднимал с пола уцелевшие вазы и кубки из тех, что подороже.
— Ждать! Опять ждать! — кричала она. — Пока не придут другие и не вырвут у нас из рук целых два государства! Но ЪазЫ Кого из преданных нам людей король отправит в Буду?
— Быть может, Кшицкого?
— Он ловок и изворотлив. Но Вена к Буде ближе, и Габсбурги могут оказаться проворнее.