Страница 117 из 130
Бона протянула руку, и верный Гаэтано поцеловал ее. Наконец она вместе с епископом села в обитую пурпуром коляску, и они тронулись в сторону замка, за ними последовали придворные и местные дворяне. Звонили колокола, трубили фанфары, развевались хоругви с гербом Сфорца — драконом, держащим в пасти дитя. А быть может, сарацина? Еще свежи были воспоминания о Венеции, и ей казалось, что, скорее, сарацина…
Замок, каменная громада над голубым заливом, был совсем рядом. Карета остановилась перед парадным подъездом, и тотчас зазвонили колокола часовни, а на башне взметнулся стяг герцогства Бари.
Бона неожиданно для себя почувствовала, что взволнована больше, чем того ожидала. Сейчас она ступит на широкую лестницу, поднимется по ней во дворец. Глаз ее радовали башни замка, огромный сад, так непохожий на буйные, заросшие парки Неполомиц, Ломжи, Плоцка. Вот цветущая олеандровая аллея, туи, тщательно подстриженный кустарник, а там, в Яздове, сейчас буйная майская сирень. И уже спокойнее она любовалась ярко-красными розами, фиолетовыми цветами ломоноса, обвившего ограду…
Все молчали, ожидая первых слов той, которая приехала в дом своей молодости почти через сорок лет, но их ждало разочарование.
— Наконец-то! Бари… — только и воскликнула она и стала величественно подниматься по лестнице.
Следом за Боной шли епископ Муссо, за ним Виллани и Паппакода с ключами на подносе.
Бургграф на секунду приостановился перед дверями, как бы раздумывая, кому переступить порог первым, но Паппакода, казначей королевы, не колеблясь, хоть был и помоложе Виллани, обошел его и смело ступил первым.
Ожидавшие в огромной прихожей слуги приветствовали свою госпожу. Во время недолгой аудиенции, которую она сразу же дала епископу Бари Муссо и бургграфу Виллани, Бона тотчас же заговорила о делах, которые ее беспокоили более всего.
— Только в Венеции, во дворце дожа, я узнала об отречении Карла. О боже! Владеть огромной империей Габсбургов, где никогда не заходит солнце, и разделить ее. Отдать титул императора и немецкие земли брату, а сыну оставить только королевство Испанию?
— Разве этого мало? — осмелился возразить епископ. — Филипп получил, кроме того, Нидерланды, Милан, Неаполитанское королевство, Сицилию и еще Перу и Мексику.
— Да, но единственному своему сыну он не передал титул императора? Почему? Я всегда мечтала о том, чтобы мой сын, названный Августом, царствовал не только в Польше, но, как наследный повелитель, еще и в Литве, и в Мазовии.
— Мечты не всегда сбываются, — вздохнул Муссо.
— Мои — всегда, — надменно подчеркнула Бона. — Я хотела дать династии Ягеллонов наследника престола, и звезды помогли мне, я не обманула надежд своего короля-супруга…
— Да, но король Сигизмунд не стал наследным князем Мазовии.
— О, это лишь потому, что Мазовия была княжеством, где еще правили последние князья пястовской династии, она присоединилась к Короне. Однако я боролась до конца! Епископ Дантышек, наш легат при императорском дворе, разве он не рассказывал об этом, будучи в Бари?
Странно, дело было очень громкое… Я многое хотела сделать для Августа, а вот Карл отказал своему сыну в императорском титуле…
— Быть может, потому, что Испания лежит в стороне и трудно из Мадрида править всей Европой? — вставил свое слово Паппакода.
— А вы могли бы и помолчать, — раздраженно заметила Бона. — Высокие гости лучше разбираются в здешних отношениях. Ваше преосвященство, я вас внимательно слушаю.
Епископ Муссо только развел руками.
— Бари — небольшое герцогство, в вассальной зависимости, император Карл и думать о нем забыл.
Здесь бывали посланцы и наместники императора из Неаполя, вот и все. Намерения Габсбургов трудно разгадать…
— Неужели? Но я не отступлю… — раздраженно промолвила Бона. — Я воочию видела, какой сетью интриг опутал нас венский двор. И не уставала предупреждать польского короля.
— Тешу себя надеждой, государыня, что вы не питали такой неприязни к императору Карлу? Ни ваш посланник Дантышек, ни синьор Алифио, приносивший от вашего имени присягу на верность, не вспоминали об этом.
— После смерти матушки во имя спасения Бари и Россано я все время сдерживала свой гнев. Но Карл много раз уговаривал меня отказаться от наследования этих герцогств, и я всегда отвечала: нет!
Хватит того, что наша семья утратила права на Милан и Неаполь! Мой дед был неаполитанским королем, а я последняя наследница Арагонской династии, неаполитанских властелинов. Это я всегда помнила.
— Не значит ли это, госпожа, что теперь в Бари многое изменится? — обеспокоился епископ. — И мы по-иному должны относиться к наместникам и легатам испанского короля?
— Филипп — из династии Габсбургов. А здесь земли рода Сфорца, и после меня…
— После вашей долгой жизни, — поторопился добавить Виллани.
— Будь по-вашему — после моей долгой жизни… эти земли перейдут во владение моего сына.
Пусть Август видит, как я забочусь о его величии… Не в пример Карлу, лишившему сына императорского титула.
— Глава церкви в Бари — кардинал Неаполя, — не преминул отметить Муссо. — Так вот, до меня дошли вести, что в случае вашего отказа от герцогства Бари он будет просить короля Филиппа передать герцогство ему в ленное владение.
— Почему? По какому праву? — возмутилась Бона.
— Быть может, это всего лишь сплетня? — пошел на попятную епископ. — Но, если кардинал спросит меня о намереньях польской королевы, какой ответ я должен ему дать?
Она уже не сдерживала гнева:
— Скажите, что Бона Сфорца Арагонская прибыла сюда не только лечить горло, но еще и реставрировать замок, столь обветшавший под опекой наместников испанского короля. И никогда, ни за что не отдаст Бари Габсбургам! Кардинал Неаполя ничего не получит, даже если за него вступится сам святой отец, в чем я сильно сомневаюсь.
— Разве вы, ваше величество, не знаете, что кардинал Неаполя из семейства Караффа?
— Ну и что? — надменно спросила Бона.
— Да, но теперешний римский папа Павел Четвертый — это Джан Пьетро Караффа.
Бона не в силах была скрыть своего изумления. Она и не подозревала, какие кипят здесь страсти.
Глаза у нее заблестели.
— Я-то думала, что смогу здесь отвлечься, думать только о себе, но уже слышу слова угроз, идущих не только от Филиппа, но и еще от какого-то там кардинала, родственника святого отца. Черт побери! Я чувствую, что кровь бурлит в моих жилах, как у горячего, норовистого скакуна!
— Все может кончиться борьбой… как в Польше с Габсбургами, с королем Фердинандом, — заметил Муссо.
— Ну и что же? — вскрикнула она. — Борьба — моя стихия! И, надеюсь, мы будем вести ее вместе с вами. Вы будете моими союзниками. Благодарю вас за столь торжественную встречу, — добавила она уже спокойнее. Я была счастлива после стольких лет увидать дом своего детства…
Гаэтано… Я хочу, чтобы конюший и слуга моей матери оставался при мне.
— Госпожа, разве я не служу вам верой и правдой? — вмешался в разговор Паппакода.
— Советник, это совсем иное, — ответила Бона, вставая. — На первый раз довольно… Пора и отдохнуть после столь долгой дороги. Я прощаюсь с вами, ваше преосвященство, и с вами, бургграф. В ближайшие дни мы увидимся, всенепременно…
Наутро она в сопровождении Паппакоды и Виллани обошла обветшалый замок, осмотрела часовенку, преклонила колени перед образом святого Николая.
— Теперь, когда я вернулась сюда, следует привести замок в порядок, позолотить алтарь нашего покровителя. Я хочу, чтобы здесь, как в соборе на Вавеле, затеплились кадила и во всех подсвечниках горели свечи.
— Для этого надо много золота, — заметил Паппакода.
— Оно у меня есть, я немало привезла с собой, — перебила его королева. — Санта Мадонна! Я опять вижу эти стены! А уезжая отсюда много лет назад, я сказала своей матери, принцессе Изабелле, что никогда сюда не вернусь.
— Почему вы так сказали тогда? — полюбопытствовал Виллани.