Страница 20 из 60
Она призадумалась:
— Вот что, Ана! Я Брису передам подарки для всех слуг, и он поможет тебе вручить их от моего имени. После этого они не посмеют и рта открыть.
Так и получилось: на острове никто из посторонних не узнал о настоящей причине отъезда госпожи. Для всех она поехала погостить к сестре, которая собиралась выходить замуж и решать семейные проблемы. Я догадывалась, что сир Райан был в курсе, но он являлся чем-то вроде родственника, и, как бы я не относилась к нему, верила, что трепаться всем подряд про секрет Амельдины он не станет.
Судно приходило обычно в обед. На якоре стояло два-три часа, за которые собирался народ, грузились вещи редких пассажиров, накопившаяся почта и ящики с кусками уже обработанной руды — металлом.
До приезда судна сирра Амели планировала позаниматься со мной каллиграфией, заглянуть в свой сад и немного прогуляться по берегу непосредственно перед самым отплытием. Завтракать она пожелала в общей столовой и ещё с вечера просила меня не опаздывать, явиться к ней уже в восемь, поэтому, застав её, неторопливо перебирающую женские сокровища, я была немного удивлена.
— Присядь, Ана, — она указала на место рядом с собой. Щёки её вдруг порозовели, что поведало о смущении. Госпожа редко смущалась, и потому я несколько напряглась, ожидая неких слов, которые и меня заставят почувствовать себя неловко. Так и получилось.
Госпожа Амели взяла меня за руки, опустила глаза, собираясь с духом, начала говорить, а когда подняла их, я увидела в них лукавые смешинки:
— Я должна тебе кое в чём признаться. Вряд ли у наших отношений будет продолжение: в Люмерии об этом даже заикаться не стоит, а всё, происходящее на Адноде, останется здесь. Те, кто здесь жил, работал, предпочитают умалчивать об особенностях этого места. И, я хочу сказать… Я благодарю тебя, моя Ана! Это был мой четвёртый год, как ты догадываешься, насмотреться здесь можно всякого… Когда-то, в первый год пребывания, я была шокирована свободными нравами. Но потом… Все эти картинки перед моими глазами… — госпожа помахала растопыренной пятернёй в воздухе и снова взялась за мою руку. — Я видела, как служанки занимаются любовью друг с другом, как могут получать удовольствие мужчина и мужчина во время магических всплесков… Потом мне самой стало интересно, каково это — быть с женщиной. Ты не подумай, я не настолько извращена, чтобы мечтать об этом с юности… Но… После Аднода мысленно возвращаешься к этому… И я благодарю тебя, Ана, за то, что ты была терпелива и…
Выражение лица снова изменилось, теперь на жалобное:
— Я буду скучать по нашим минутам и часам свиданий. Ты… — госпожа потянулась ко мне, и я машинально сделала то же самое. Губы, пахнущие цветочной помадой, приблизились к моим, — ты — самое сладкое, что было в моей жизни. И самое запретное…
Я ожидала нежного поцелуя, но он получился страстным, как будто моя хозяйка захотела вложить в него всё сожаление от нашего расставания. Желание моё также вспыхнуло, и мы несколько минут терзали друг друга, пропуская пальцы сквозь завитые причёски друг друга и ломая их. Первой опомнилась госпожа, она оттолкнула меня и рассмеялась, поправляя свои шпильки в локонах:
— Ух, Ана! Ты была бы хорошим менталистом, если бы была магом…
И снова руки, и снова взгляд глаза в глаза, но более уверенный, чем прежде.
— Ты даже лучше Бриса чувствуешь, чего я хочу. И он это понял. Надеюсь, научится, глядя на тебя… — наконец, мои руки были отпущены, госпожа взялась снова поправлять свою причёску, а потом, видя, как я смущённо делаю то же самое со своей, улыбнулась: — Дай-ка я помогу!
Она переплетала и укладывала мне волосы, отмечая их шелковистость и вспоминая первые мои дни на Адноде. Хвалила меня за то, что я осталась скромной молчуньей, как и раньше, не зачванилась от полученной власти над слугами и… сиром Брисом. Госпожу немного беспокоило, что её супруг тоже изменился. Наши ночные встречи втроём раскрыли и его тайные желания. Госпожа не подозревала, что сир Брис настолько любит поиграть в постели, и надеется, что я не влюбилась в него, потому что потом расставаться будет очень сложно…
Я замерла. Древние боги, я и сама боялась этих мыслей! Задавала себе тот же вопрос и не находила на него чёткого ответа. Но сейчас моя госпожа беспокоилась и желала уверений в безопасности своего брака. Получив возможность родить долгожданного ребёнка, она хотела также сохранить брак и привязанность мужа. Тем не менее, обманывать сирру Амели я не желала, тем паче она всё равно почувствовала бы фальшь, ибо врать Аднод меня не научил.
— Что чувствуют влюблённые, госпожа? — уточнила я, прежде чем уверять в своей холодности к сиру Брису. Я точно знала — мне нравится им любоваться, также, как и сиром Ризом и другими магами. Мне тепло от его ласкового взгляда, и я чувствую себя в его мужественных крепких руках глыбой льда, что тает от жаркого солнца. И, наверняка, в моих благодарных стонах «О, мой господин, прошу!» для него могло звучать: «Я люблю и боготворю вас!»
Госпожа задумалась, уносясь в какие-то свои воспоминания, и её руки рассеянно придвинули всё ту же шкатулку к себе, пальцы медленно погрузились в украшения.
— Любовь — это почти всегда страх потерять любимого… Это боль и ревность, снедающая твоё сердце, когда ты видишь его с другой…
Невольно я вспомнила, как в перерывах, когда госпожа ждала нужных признаков беременности, поначалу она оставалась с нами — просто сидела в кресле и наблюдала за тем, как сир Брис старается сделать мне приятное. Я чувствовала её ревность на расстоянии, разделявшим наше ложе и её кресло, и оттого не могла расслабиться, а это ещё больше заводило господина. Тысяча сказанных ею слов о вере в меня и мою порядочность не могла перечеркнуть того ощущения, от которого начинала гореть моя кожа на лице и груди. Это была не неискренность госпожи, а, думаю, попытка смириться с принесённой жертвой — отдать одного любимого человека на месяцы, чтобы родить другого, не менее желанного. Я же не ревновала сира Бриса к госпоже Амели, никогда! И её к нему, как ни странно. Злилась лишь, когда мне казалось, что он её обижает или недостаточно ласков. Выходит, и к госпоже моя любовь была не совсем любовью? Додумать предположение я не успела.
— … Это постоянные мысли о нём, если его нет рядом…
О, вот тут я точно была уверена — сир Брис не занимал мою голову круглосуточно. Чаще симпатия вспыхивала, лишь когда он оказывался рядом, и в этом, наверняка, была виновата магия договора.
— … И ты веришь, что без него не было бы тебя…
— Госпожа может не переживать, — я постаралась улыбнуться не сочувственно, а добросердечно: — Я не влюблена в господина. Мне просто хорошо с ним и приятно заботиться о его здоровье. Я не буду преследовать его после завершения договора.
Сирру Амели расколдовали, она глубоко вздохнула, с видимым облечением. Отёрла лоб и улыбнулась так, словно только что избавилась от давно беспокоившей проблемы:
— Благодарю тебя, Ана! Ты — моя опора, и я верю тебе даже больше, чем себе.
Она вытащила из блистающей разноцветной горы подвеску на золотой цепи и попросила меня наклонить голову. Это была непостижимо тонкая работа — сердце, увитое рампантами, цветами, символизирующими привлекательность, богатство и нежные чувства дарителя.
— Хочу, чтобы эта подвеска напоминала тебе обо мне. Если вдруг станет грустно или страшно, помни — мысленно я всегда с тобой. И вот ещё… — на палец мне было надето простенькое на первый взгляд, с тонким ободком, колечко, в котором красовался изумительно яркий зелёный, как и глаза госпожи, изумруд. — Это первый подарок Бриса. Думаю, не будет лишним напоминать моему супругу обо мне.
Госпожа улыбнулась и подмигнула мне, а я припала к её рукам, обещая не только не забывать сама, но и напоминать господину о той, что растит его ребёнка под любящим сердцем.
Затем сирра Амели выудила из драгоценностей ещё три кольца, браслет и одно ожерелье, сняла с пальцев те, которые носила под красное платье, надетое сейчас на ней, и унизала украшениями, выглядевшими старыми, свои тонкие белые пальчики. Ожерелье помогла застегнуть я.