Необручница: На острове любви

Необручница: На острове любви

Юлия Эфф

Глава 1, в которой меня покупают вместе с рыбой

Несколько лет назад

— Ана, иди сюда! — мать оторвала меня от работы, которую, между прочим, в семье делаю только я, лет эдак с семи.

Синяя рыба, синявка в простонародье, которую любят маги с повышенным магическим фоном, воняет хуже сдохшей лошади. Кушать такую в закусочных — дурной тон. Поэтому рыба чистится, отмачивается в двух водах, потом коптится, чтобы немного сбить ужасный дух. И, тщательно завёрнутая в упаковку, уносится любителями этого деликатеса. Разумеется, магами, потому что лумеры это есть никогда не будут.

Ну, а мне достаётся «почётная» семейная работа — проводить первичную обработку. И всё благодаря моему убитому обонянию. Впрочем, в семье рыбака со временем все привыкают к рыбьему амбре, впитывающемуся во всё окружающее — от одежды до волос. Мы сами становимся рыбами. Отец — рыба-молот, потому что работает с утра до вечера, матушка — тетраодон, чьё тело потеряло стройную форму от многочисленных беременностей и охотно заполнило пустоту, оставшуюся от последних родов, жирком.

И мы, шестеро детей, — их стая рыбок, похожих друг на друга, кроме последнего, мальчика, нашего шустрого конька. Чтобы Мать Всемирья послала сына, нашему отцу пришлось вытерпеть сначала пятерых девчонок, среди которых я — четвёртая. Ни самая старшая, имеющая почётное место среди детей, ни младшая, любимая. Ни то, ни сё, как говорится. Какая судьба, такая и внешность. Ни то, ни сё… Даже имя звучит словно огрызок — Ана. Ни Ания, ни Анниалия. Единственный плюс — начинается на А и имеет даже две буквы «а». Матушка говорит, что имена, начинающиеся на «а» — самые счастливые. Как говорится, не смогла дать красоты, так именем утешила.

— Ана, выйди из-за прилавка, подойди к госпоже, — просит мать.

Давно заметила я эту красавицу — нежная, будто медуза с развивающимися лентами на тончайшей ткани платья. Рассматривать магов всегда интересно, ведь над их внешностью постаралась магия нашего мира. Словно созданные самыми нежными красками Матери Всемирья, они живут, чтобы прославлять своим существованием любовь и надежду. Остальные краски, тёмные, достались нам, лумерам…

Я послушно подошла к сирре, отирая на ходу руки о передник. Чешуя у синявки мелкая, колкая, так просто не ототрёшь, не говоря про запах. Так и есть, госпожа прикрыла нос кружевным платком, сбрызнутым каким-нибудь ароматом: ходить по нашему рынку тоже, знаете, дело не из лёгких для нежных душ.

— Благостного тебе дня, дитя. Твоя матушка сказала, что тебя зовут Ана. Сколько тебе лет, Ана?

Я кашлянула, так как от смущения в горле перехватило, и не сказала ни слова. Это про себя я могу без умолку думать, а говорить вслух… Однажды мне отбили всё желание болтать по пустякам, и с тех пор молчание стало моей привычкой.

— Она молчунья у нас, без дела и слова не скажет, — за меня ответила матушка не без гордости. Я с удивлением взглянула на неё. — Ей исполнилось восемнадцать, прекрасная сирра.

— Хм, вот как… Это похвальное качество, — в голосе магессы послышалось одобрение. Дальше она задавала вопросы матери. — Я вижу, она у вас не брезгливая. Так ловко чистила рыбу…

О да! Одним ловким движением вспарывала брюхо и выбрасывала вонючие кишочки, отделяя попадавшиеся ценные молоки (будущее лекарство для бесплодных) в специальную чашу.

— Ана — самая ловкая из моих дочерей, сирра.

— Сколько их у вас?

— Пятеро, сирра. Ана — четвёртая.

— Чиста ли твоя дочь, госпожа? — вдруг голос магессы немного понизился.

И матушка так же, отзеркаливая интонацию, ответила:

— Чиста, как слеза Основателя, сирра. Да хоть лекарю покажите её — правды не изменит.

Я не поняла. Матушка пытается продать меня вместо рыбы? Или вместе с рыбой? Сирра перехватила мой вопросительный взгляд. Улыбнулась:

— Ана, мы с мужем уезжаем на остров, у нас контракт на год. И я как раз подыскиваю сообразительную служанку на это время. А если понравишься нам, то сможешь остаться до тех пор, пока сама не захочешь уйти.

Я снова вопросительно взглянула на мать. С ней творилось что-то необычное. Она то лицо своё трогала, прикрывая рот, как это бывало в минуты волнения, то поправляла на груди фартук, что говорило всегда примерно одно: «Ох, если отец узнает!» Я невольно обернулась и поискала глазами отца на рынке, но он ещё с утра ушёл в море и пообещал вернуться послезавтра.

— Покажи свои руки, Ана, — попросила сирра.

Я неуверенно вытянула руки, рукава были закатаны до локтя. Госпожа, неожиданно для меня, взялась своими белыми холёными пальчиками и повернула, рассматривая ладони в мелких порезах от рыбьих плавников:

— У тебя красивые руки, Ана.

Единственное, что меня утешало во мне самой — это руки с тонкими длинными пальцами. На этом всё. Ни волосами, ни кожей, ни лицом, ни фигурой меня не осчастливили. Я казалась себе рыбой-камнем, которая нарочно замаскировалась под окружающие грубые вещи, чтобы никто меня не трогал.

— Открой рот, пожалуйста, Ана… Какие чудесные чувственные губы!

— Ана, — вмешалась мать, зная, что я болезненно воспринимаю шутки в адрес своего большого рта, — открой, детка, рот. Сирра хочет увидеть твои безупречные зубы. Госпожа, у Аны на редкость здоровые зубы, ни одного червивого.

— Я вижу. Да, спасибо, Ана. Мне нравится, что ты спокойная и послушная, — и магесса проводит нежной рукой по моей прыщавой щеке, будто извиняясь за некорректную просьбу. За пять минут она мне сделала больше комплиментов, чем все знакомые и родственники за последние лет восемь. — Госпожа, скажите, у Аны есть бытовой уровень?

Имелась в виду, конечно же, лумерская простейшая маг-сила. Подогреть чашку настоя или воду для купания, смахнуть пыль одним движением руки или отбить прилипшую грязь к подошвам, не прикасаясь к ним.

— Простите, сирра, — матушка как-то странно дёрнулась, её руки опять полезли к лицу, — у моей четвёртой дочери нет ни капли магии. Ана невосприимчива к ней. Как-то раз к нам пришёл господин лекарь, знаете, дети как начинают болеть, так один за одним… Подхватили лихорадку. Господин лекарь одним махом вылечил всех, кроме Аны. Ей его манипуляции хоть бы хны — болела дольше всех, пока само не прошло. А вот ещё…

Матушка собралась рассказать обо всех моих несчастных особенностях, которые почему-то радовали прекрасную сирру. Глаза её начали лучиться смехом, по-доброму, как смотрят на нечто редкое, удивительное. Я окончательно смутилась и опустила голову.

К сирре вдруг присоединился мужчина. Я определила появление нового покупателя по дорогим ботинкам и брюкам, остановившимся рядом с сиррой.

— Амельдина, ты всё выбрала?.. О, нет, Амели! Нет! — сказал категорично густой баритон, от которого у меня мурашками покрылись руки.

Воздух передо мной колыхнулся, будто сирра взмахнула рукой в мою сторону:

— Брис, она нам подходит! Она — идеальный вариант!

Мужчина кашлянул, давясь негодованием. Ну, давай, скажи, что я слишком уродлива, чтобы подавать на стол в вашем присутствии. Однако спора в нашем присутствии не состоялось — сир увёл свою жену в сторону, и они жарко, но тихо спорили некоторое время, напряжение отражалось лишь на лицах и в коротких нервных жестах мужчины. Я не стала ждать окончания их спора — вернулась к работе.

Матушка тоже молчала, не комментируя происходящее. Ясное дело, кому из лумерянок не захочется бросить всё это: вечную влагу в подошвах, вездесущий запах рыбы и нищие ужины, после которого пытаешься продолжить шитьё над юбкой из дешёвой ткани, чтобы придать ей хоть немного нарядный вид?

Сирра победила. Она вернулась нахмуренная и порозовевшая от спора. Заказала пять футов синявки сушёной, три копчёной и велела принести всё это к пяти часам вечера на пристань. С собой я должна была взять только самые необходимые вещи для гигиены. Совсем необычно — меня даже никто не спросил, хочу ли я наниматься и уехать. Разумеется, я хотела. Но приличия-то должны быть… Впрочем, о чём я? Сирра сейчас договаривалась с матушкой, не торгуясь. Оставила мешочек с монетами, сказав, что у неё сейчас с собой нет всей суммы, но пусть матушка придёт вместе со мной на пристань, мы подпишем контракт там же, и копия бумаг останется у матушки.