Еретик Жоффруа Валле

— Ваша дама всего-навсего потеряла сознание, — сказали ему. — Ее уже привели в чувство. Сейчас она немного полежит, наберется сил и с богом отправится домой.

— Неправда! — рвался он. — Она умерла! Покажите мне ее! Я даже не успел проститься с ней!

За окном камеры еще стояла глухая ночь. На черном, затянутом хмарью небе не проглядывало ни единой звезды. Священник пригласил Жоффруа к покаянию, и Жоффруа тупо согласился с ним. Словно в бреду он произносил слова покаяния и молитвы. На подносе принесли изысканный завтрак. Жоффруа равнодушно взглянул на него. Налил в бокал красного вина. От нахлынувшей духоты пересохло горло. Свежая рубашка обняла плечи. Но никак не желали попадать в петли пуговицы.

Кружилась голова, и ослабли ноги. Грудь наполнилась царапающей болью. Словно душа обрела когти и упрямо рвалась наружу. Рвалась и еще с кем-то там воевала, внутри. Что-то там сплелось в клубок и выло, царапалось и пыталось вырваться на свободу. Жоффруа догадался что. Вернее, кто. Кошки. Коты и кошки. Мальчишки всегда перед праздником святого Михаила ловят по городу котов и кошек, завязывают их в мешок и бросают в огромный костер на площади. И коты с кошками там, в мешке, визжат и царапаются. А теперь ошалевшие коты и кошки бесновались в нем, в Жоффруа Валле.

Мальчишки на улице и сегодня поют эту песню. Но они распевают «Тру-лю, лю-лю! Огей-огей!» А Базиль Пьер Ксавье Флоко придумал себе имя маркиза де Бука, козла отпущения. Вот и появилось «Бук-бук, бук-бук!». А теперь козел отпущения ты — Жоффруа Валле. Все остаются жить, а ты сегодня умрешь. И никогда не узнаешь, что произойдет завтра.

Нужно было бежать. Почему он не убежал? Какое идиотство — добровольно отказаться от жизни, от возможности узнать, что будет завтра.

Лучше бы он не приходил, искуситель Базиль. Он не имел права приходить! Теперь никак не прогнать подлую мысль, что надо было бежать. Зачем бежать? Чтобы узнать, что произойдет завтра? Как глупо и ничтожно жить для того, чтобы узнавать, что будет завтра.

Как они там внутри разыгрались, мерзкие кошки! Как больно в груди. Лучше бы они разорвали грудь и удрали. Ему не вынести боли. Кто это сказал, что достойно вести себя, когда судьба благоприятствует тебе, легче, чем когда она враждебна? Нужно достойно вести себя, Жоффруа. До конца. Чтобы не уронить себя в собственных глазах и в глазах Анжелики.

Какой она была в детстве, его Анжелика? Наверное, как та красивая девочка с зеленым бантом. Та девочка, которой Жоффруа хотелось понравиться. А она не обращала на него внимания. И тогда он упал в чистой курточке на землю и стал нарочно пачкаться в грязи. Но гордая девочка с зеленым бантом так и не заметила его.

Люди тоже не заметят, что он жил и мученически умер. Люди, как та девочка, они ничего не замечают.

С хмурого неба тихо падают крупные хлопья снега. Но на улице вовсе не холодно, даже в рубашке. Это хорошо, что он умрет в одной рубашке. В чистой!

Уже совсем рассвело, а дня все нет. Какой изумительно вкусный снег! Как волшебно тают на губах снежинки.

Эта повозка запряжена ослом для него? Почему ослом? Ах, да! Встать коленями на рогожу? Хорошо, что на рогожу. Спасибо. Могли поставить и на голые доски. Он не выдержал бы коленями на голых досках. Ехать далеко. И весь путь на коленях. Разве можно простоять столько времени на коленях?

Мерзнут на снегу босые ноги. Какие красивые и четкие следы остаются от его ног. От ног, которые сейчас сожгут. Черные отпечатки на белом снегу. Долго ли они продержатся, отпечатки его ног? Наверное, столько же, сколько продержится память о нем, о Жоффруа Валле. Днем станет теплее, и снег исчезнет. Ветер развеет пепел от костра. Разве так может быть, чтобы от живого человека ничего не осталось? Совершенно ничего!

Встать коленями на рогожу? Но разве он не встал? Вот сюда? Можно и сюда, ему теперь все равно.

Какие у него грязные ноги. Грязные от налипшей земли и красные от холода. Как умирать с такими грязными ногами? Мама приучила его каждый вечер перед сном мыть ноги. И перед смертью их не худо бы помыть тоже. Плохо умирать с такими грязными ногами. Это все равно что в грязной рубашке.

Свечу держать в руках? Какая она тяжелая, свеча. А если ветер задует огонь? Дурная примета, когда гаснет свеча. Снежинки падают в огонь и шипят. Они падают и на голову. И на плечи. Холодно. А внутри жарко. Там, где кошки.

Скорее бы! Как нудно тянется время. И этот медленный осел. Едва передвигает ногами. А тебе хотелось бы рысака, Жоффруа?

Тряско вскидывает повозка. Больно коленям. Рогожа не пуховая подушка. Снег падает и падает. А свеча не гаснет. Хорошо, что она не гаснет, его свеча.

Почему столько народу на улицах? Провожают его? И крестятся. Словно провожают покойника. Очень у нас любят провожать приговоренных и покойников.

Что? Какие слова он должен произносить? Он забыл те слова. Пусть они говорят, он станет повторять.

— Я, Жоффруа Валле, уроженец Орлеана, дерзко, злонамеренно и неразумно, — механически повторял Жоффруа, — сочинил, напечатал, а затем распродал книгу под названием «Блаженство христиан, или Бич веры». Я произносил по разным поводам богохульственные речи, подрывающие...

И снова:

— Я, Жоффруа Валле, уроженец Орлеана... Я, Жоффруа Валле...

Сколько раз он пробубнил это над горящей свечой, себе под нос? Десять? Сто?

Вот и площадь. Каменные апостолы на фасаде церкви уткнули в подбородки пальцы. О чем они молятся? Головы апостолов покрыты белыми шапками снега. Нахохлившиеся голуби попрятались в углубления под складками каменной одежды.

— В этих речах я теперь раскаиваюсь и прошу...

Над спиной у ослика кудрявится пар. И над черной, гудящей толпой, запрудившей площадь, тоже поднимается пар. Они все пришли посмотреть, как он будет умирать. Парижские колокола отзванивают панихиду. Когда идет снег, у колоколов совсем иной звук, чем без снега. Или Жоффруа просто так кажется потому, что он слышит колокола в последний раз? В последний раз все слышится и видится иначе. Они там на площади не знают этого.

Совсем занемели ноги. Не подняться с коленей. Палачи помогут, они добрые. И на поленницу дров помогут взойти. Какая огромная поленница! А вот и книги. Собрали все, что он отпечатал. Он будет гореть в огне своих книг. Стоило ли писать книгу, чтобы сгореть на ней?

Да, да, спасибо, я поднимусь сам. Просто чуть онемели ноги. Осторожно, не загасите свечу. Это дурная примета. Снова отпечатки босых ног на снегу. Он никогда раньше не ходил босиком по снегу. Какой приятный аромат! Что? Я не молчу, нет. Я говорю, пожалуйста.

— ...сочинил, напечатал, а затем распродал...

Нужно разорвать грудь. Он не выдержит боли от этих диких кошек. Вот сюда? По лестнице? На ступеньках тоже снег. И на дровах. Они вкусно пахнут, дрова. А снег под ногами скрипит. Совсем застыли ноги. Так можно и простудиться. Нужно было вытереть ноги снегом. Нехорошо с грязными ногами.

Зря он не послушал Базиля и не убежал. Нужно было бежать. Глупо умирать, когда идет такой пушистый, такой прекрасный снег.

Вот к этому столбу? А почему цепями? Они такие грубые, тяжелые и холодные, эти цепи.

— Что? — спросил у палача Люсьена Ледрома притянутый к столбу Жоффруа.

— Я говорю, мы с тобой давно знакомы, приятель, — ответил Ледром. — Однажды ты заплатил горшечнику за горшки, которые перебил мой Жан-Жак, царство ему небесное. Теперь твои дружки, которые хотели тебя спасти, тоже не поскупились. Неужели ты и вправду сам отказался бежать?

Болтая таким образом, Люсьен накинул на шею Жоффруа тонкий шнурок.

— Я сделаю так, что тебе не будет больно, — сказал Люсьен.

— Что? Уже? — спросил Жоффруа.

Кошки в груди взвыли дикими голосами. Снежно-белый конь галопом влетел в заросли зеленых кустов верещатника. Красивая девочка с зеленым бантом посмотрела на Жоффруа скорбными глазами. Та девочка оказалась Анжеликой. Над верещатником ослепительно вспыхнуло солнце и взорвалось белыми брызгами. Кошки, не найдя выхода, полезли на волю через горло. И лишили Жоффруа дыхания. Выбираясь, они царапались, кусались и выли.