Еретик Жоффруа Валле

— Я смотрю, там, в Париже, чудят без остановки, — сказал папа. — То они просят согласия на брак с гугенотом. Теперь еретика желают возвести в святые. Повторяю: браку принцессы Маргариты с гугенотом Генрихом Наваррским не бывать. А с этим чудом... Передайте архиепископу парижскому, чтобы он там, на месте, тщательно разобрался, нашел, по чьей вине чудо возникло, и строго наказал виновных. О подробностях пусть сообщит мне лично.

В комиссию, созданную для расследования чрезвычайного происшествия, вошли важнейшие духовные особы. Что выяснит комиссия, было в конце концов не так важно. Самое важное, кто вошел в комиссию. Имена включенных в комиссию станут известны папе. Первое попавшееся имя сюда не вставишь. До великого должны доноситься отзвуки лишь достойных имен.

Прежде всего точно установили, на каком месте находился костер. Казнь как-никак состоялась осенью, а сейчас на дворе верещали весенние птахи.

— Здесь, — в результате долгих сопоставлений и измерений определила комиссия. — А вот здесь — королевский помост, куда добросило головешку.

Взяли в оборот тех троих, кто получили ожоги. С пристрастием допросили Люсьена Ледрома, которому обожгло надо лбом волосы. Разыскали и того, кто доставлял дрова для костров. Не забыли и тех, кто укладывал злополучный костер. Выяснили, кто шил чучело печально известного Базиля Пьера Ксавье Флоко. Всего допросили по делу шестьдесят одного человека и исписали семь томов протоколов.

Из шестидесяти одного человека сорок девять подозрений не вызвали. Их предупредили, чтобы они помалкивали и с богом отпустили. Двенадцать человек решили подвергнуть пыткам.

Дровосек, который рубил лес для костров, под пыткой признался в сношениях с нечистой силой. На ноги дровосека натянули тесные кожаные сапоги, как следует намочили их и посадили подозреваемого к огню. Высыхая, кожа сапог сжималась. Примерно через час, наоравшись от боли, дровосек рассказал, как к нему в лес прилетала нечистая сила в виде вонючего козла с крыльями. И крылатый козел злыми чарами околдовал топор.

Ценные показания дал и помощник палача, который готовил факелы. Его пытали на горящих углях, которые раздули под металлическим стулом с дыркой в сиденье. Подвывая, заикаясь и всхлипывая, помощник палача, сидя на стуле, сообщил следующее. Макая в чан с горячей смолой факел, он увидел там изображение дьявола. Думая, что ему померещилось, он заглянул в чан еще раз. И увидел то же самое.

— Почему ты не доложил об увиденном? — спросили помощника палача.

— Я подумал, что увидел там самого себя, — отвечал он.

Стало ясно, что злые силы для верности направили свои козни одновременно по двум руслам — и через дрова, и через смолу.

В Рим стали готовить соответствующую бумагу. Но тут неожиданно отыскался самый главный виновник, вернее, виновница.

Чучело Базиля Пьера Ксавье Флоко шила Анжелика Готье. На предварительном допросе ничего интересного она не сообщила. Подозрение вызвало лишь то, что она, девица двадцати одного года от роду, вела замкнутый образ жизни.

— С кем ты ходишь в церковь? — спросили ее.

— Одна.

— А в лес за ягодами?

— Тоже одна.

— И не боишься?

— Немного боюсь.

— Кого?

— Не знаю.

Плюс ко всему, она явно слишком дрожала, будто имела на душе большой грех. Поэтому Анжелику Готье тоже внесли в список двенадцати, которых решили пытать.

Но прежде чем подвергнуть подследственную пытке, на нее попытались воздействовать креслом следующего. Она сидела в кресле, а спиной к колесу привязали маленькую женщину, которую собирались пытать огнем и водой. У судьи Таншона к этой женщине имелся особый счет. Монахиня Франсуаза была единственным близким человеком, странным образом убитого, таинственно пропавшего и шумно сгоревшего Базиля Пьера Ксавье Флоко. Человека, который глубоко оскорбил Таншона, тыча ему ночью шпагой в горло. Конечно, судье хотелось полной мерой отомстить наглецу. Тем более что наглец, слава богу, отправился к праотцам, и Таншон его больше не боялся.

— Не замечала ли ты, Франсуаза, за своим молочным братом каких- либо странностей? — спрашивал Таншон.

— Нет! — твердо отвечала она.

— Не пахло ли от него козлом? Не пробивались ли у него сквозь волосы рога?

— Нет! — твердо отвечала она.

На тонком теле Франсуазы выпирали кости. Наголо обритая голова казалась совсем крохотной. Сухие губы не переставали шептать молитву.

— Не замечала ли ты, Франсуаза...

— Не-ет! — выла она. — Не-е-е-т! Господи! Наконец-то! Еще! Сделайте мне больнее! Еще больнее! Иисус Христос умер в муках, спасая нас. Я тоже хочу умереть, как он. О-о-о!

Пять раз жаровню заменяли водой. Но, выныривая из воды и поджариваясь на углях, упрямая Франсуаза неизменно кричала «нет». Она умоляла не убивать ее слишком быстро. Она просила замучить ее медленной и самой страшной пыткой.

А в кресле следующего, окаменев, сидела Анжелика Готье. Во время пытки Франсуазы ей несколько раз делалось дурно.

— Остановитесь! — не выдержала наконец Анжелика. — Я вам скажу. Во всем, наверное, виновата одна я. Вы все равно узнаете это. Нечистая сила отметила меня еще при рождении.

— Где? — спросил Таншон.

— На спине у поясницы.

Когда Анжелику Готье раздели, взору всех предстало большое, величиной с грецкий орех, родимое пятно. Оно темнело в ложбинке у позвоночника чуть ниже поясницы.

— Знак ведьмы! — прошелестело под сводами камеры. — Вот откуда тот огонь с неба.

— Тебя сожгут живьем, ведьма, — сказал судья Таншон.

Допросы и пытки по делу чрезвычайной важности можно было кончать. Естественно, что вина с дровосека, помощника палача и монахини Франсуазы не снималась. Но главной виновницей единодушно признали Анжелику Готье. Ее не стали ни пытать, ни допрашивать. Признания человека, отмеченного знаком ведьмы, принимать за правду нельзя.

— Монахиню с колеса снимать? — спросил Люсьен Ледром.

— Подвиньте к ней ближе жаровню, — ответил судья Таншон. — Эта женщина что-то скрывает.

— У-у-у! — выла Франсуаза. — Еще! Сильнее! Господи, я иду к тебе! Блажен, кто может умереть, как умираю я. Спасибо, что ты послал мне под конец такие сладкие муки.

Она так и умерла с улыбкой на обгорелых устах, умиротворенная, спокойная и тихая.

В каменном мешке, куда поместили приговоренную к сожжению Анжелику Готье, оказалось довольно сухо и даже светло. Сквозь взятое в решетку окно проникало достаточно света. Анжелика целыми днями смотрела на небо, которое то темнело, готовясь к ночи, то голубело ясной лазурью, то затягивалось тучами, и молила господа о том, чтобы он спас Жоффруа Валле.

— Я и там, на небесах не перестану любить его, — шептала Анжелика. — Моя любовь защитит его и спасет. Моя любовь поможет ему написать книгу, которая сделает людей лучше. Я до последней минуты не перестану благодарить господа за то, что он послал мне в этой жизни встречу с Жоффруа. За одно это можно принять любые смертные муки. А то, что я ухожу, быть может, и лучше. Я перестану мешать ему писать.

Великой тайной окутано все, что происходит за стенами уголовной тюрьмы. Но разве тайны оставались бы тайнами, если бы о них никто не узнавал? Тайны, как дым, имеют способность проникать в любые щели. О гибели сестры Франсуазы Базилю рассказала Сандреза.

— Жаль, я никогда не узнаю, какие слова говорила напоследок Франсуаза, — прошептал Базиль.

— Те слова слышала Анжелика Готье, приговоренная к сожжению на костре, — сказала вездесущая Сандреза.

— За мои проказы, — проговорил Базиль, — должна расплачиваться какая-то Анжелика Готье. Почему? Разве это справедливо? Кроме того, она слышала последние слова Франсуазы. Я должен спасти ее.