Еретик Жоффруа Валле

За побег Базиля Пьера Ксавье Флоко из тюрьмы в кошелек Люсьена Ледрома нырнула порядочная сумма. Те деньги Люсьен поделил на две части. Большую спрятал в подкладку куртки, меньшую решил отдать жене.

— А вот, Лоранс, я сегодня чего-то и принес, — вернувшись домой, игриво сказал он.

— Деньги, что ли, папочка? — не совсем ласково отозвалась старшая дочь.

— А кто меня поцелует в щечку? — в том же игривом тоне спросил Люсьен.

Сбоку закопченного очага что-то брякнуло, и скрипучий голос, подражая интонации Люсьена, произнес:

— А кто поцелует меня?

— Опять эта старая ведьма, — промычал Люсьен, прикрывая от остро вспыхнувшей ненависти глаза.

Свою тещу Люсьен Ледром возненавидел не сразу. Двадцать лет назад, когда он познакомился с молоденькой Лоранс, ее мать ему даже понравилась. А когда пошли первые дети, оказалось, что без тещи вообще не обойтись. Но, подрастив старших внуков, после смерти малютки Женевьевы, милая теща неожиданно свихнулась.

Может, правда, бабка была и не очень виновата в смерти малютки. Женевьева кувырнулась через край люльки вниз темечком. Только и успела напоследок слабо крякнуть.

— На все воля всевышнего, — прогудел в бороду приходской священник, отпевая невинного ангелочка. — Бог дал, бог взял.

Что тогда накатило на Люсьена? Вернувшись с кладбища и помянув безвременно усопшую, он вдруг взъярился на тещу и вволю отвалтузил ее.

— Ах ты сатана, — спокойно сказала теща, поглаживая синяки. И неожиданно закричала: — Вспомнила! Бабка мне еще рассказывала. Про золото! Ведь оно растет! В песке. Само по себе. Вот вам крест! А тебя, зятек, на Монфоконе повесят, ирода.

Старая ведьма завела у себя в закутке большой ящик с песком и стала поливать его всякой вонючей дрянью — то настоем гнилой соломы, то протухшим наваром от бараньих потрохов, а то и чем похуже. В доме Ледрома установилось такое зловоние, что даже тараканы, не говоря о крысах, не выдерживали и перебирались на другое место жительства. А помешавшаяся старуха была убеждена, что еще немного, и у нее в ящике с песком вырастут крупинки чистого золота.

— Откуда же оно берется, золото? — рассуждала она, тараща дикие глаза. — Так и растет само по себе. Его найдут, выкопают, а оно снова туточки.

Оказывается, в свое время бабка рассказывала ей (тоже, наверное, была с придурью), что золото, которое добывают на приисках, через несколько сотен лет возникает в том месте снова.

Там где есть золото, сколько его ни выгребай, оно возникает вновь и вновь. Как в кошельке у богача. Или в королевской казне. Нужно лишь разузнать секрет: с помощью чего оно вырастает. И, узнав, ускорить его рост.

— Вот разбогатею, вы у меня попляшете, — твердила старуха.

Разбогатеть теща мечтала затем, чтобы завести кучу покорных слуг. И чтобы эти слуги могли схватить ненавистного муженька ее дочери, оттащить его на Монфокон и там повесить.

— Чтобы глаза твои иродовы вороны выклевали, — твердила она.

Там, у грандиозной виселицы Монфокон, которая вот уже более трехсот лет стояла на холме за городской стеной, всегда кружила туча воронов. На каменном фундаменте, высотой в четыре человеческих роста, возвышались шестнадцать десятиметровых каменных столбов. Они поддерживали балку. С балки свисали цепи, на которых можно было одновременно повесить шестьдесят осужденных. Одних снимали и бросали в яму у подножия фундамента, других здесь же вешали на их место. В небесной вышине, на фоне голубого простора, раскачиваемые ветром, повешенные представляли внушительное зрелище. Звон цепей и карканье воронья прекрасно дополняли картину.

— Поцелуй меня, зятек, — хрипела из темного угла сумасшедшая старуха.

— Молчи, ведьма! — крикнула старшая дочь, запустив в бабку деревянным башмаком.

— На помощь! Убивают! — заверещала старуха. — Помогите!

— Бабушка! Сестра! — взмолилась Эльвира. — Не нужно, хорошие мои. Вот имя спасителя нашего прошу, во имя Иисуса Христа. Пожалейте друг друга.

Свои страстные просьбы Эльвира сопровождала поклонами, старательно при этом крестясь. Крестные знамения у нее получались не совсем обычными. На правой руке девушки торчал, как крючок, всего один указательный палец. На месте остальных пальцев светилась гладенькая, без шрамов, кожа. Единственным своим пальцем-крючком Эльвира тыкала себе в грудь, лоб и плечи.

Уродцем она была от рождения. Когда Лоранс ждала второго ребенка, ее сбил в хлеву боров. Десятипудовая туша с такой силой таранила женщину, что, думали, она уже не поднимется. Но через три дня Лоранс снова возилась в хлеву, задавая корм тому самому борову.

А когда родилась девочка, то правая ножка у малышки оказалась короче левой и на правой ручке торчал всего один палец. Другие дети, крепенькие, помирали, а эта, калека, жила.

— Пресвятая дева Мария, заступница великомудрая, — молилась Эльвира, — вмешайся, остуди горячие головы.

— Ну началось, — проворчал Поль. — Пора вроде быстренько мотать из дому.

Угрюмый шестнадцатилетний силач Поль учился на кузнеца. И, судя по всему, кузнецом он обещал стать дельным.

— Погоди, Поль, и я с тобой, — потянулась на кровати четырнадцатилетняя Мари, выпрастывая из-под одеяла обнаженные ноги. — Поспать не дадут. Как все вместе сойдутся, сразу грызня.

— Прикройся, срамота! — крикнула на нее мать. — Постыдись хоть отца с братьями.

— Поцелуй меня, зятек, поцелуй, — не переставала канючить старуха.

Он таки, не сдержавшись, все же заехал ей по шее.

— Ребята! — крикнула старшая дочь. — Куда вы смотрите?! Он опять за свое.

Первым кинулся на отца угрюмый кузнец Поль. За ним — вездесущий Жан-Жак и во всем ему подражающий Пьер. Орущий клубок тел покатился по грязному полу.

— Так его! Так! — кричала теща. — Дайте и я помогу!

— Кусается, гад!

— Опомнитесь! — молила Эльвира.

— Где у него деньги? Тащи у него деньги! — командовал Жан- Жак.

В люльке голосил во все горло самый маленький Ледром, названный в честь отца Люсьеном.

Ему вторил полуторагодовалый Жюль. Остальная малышня забилась под лавки.

Одна мать, словно ничего не происходило, сидела у стола и тупо глядела в пустую миску.

Осторожно открыв квадратный люк, Базиль по веревочной лестнице спустился к лодке. Он отправлялся на свидание с Сандрезой и таился от своего друга Раймона. Ни одна ценность мира, даже такая, как бриллиант Базиля, не способна внести столь великий раздор между мужчинами, как женщина. С тех пор как в лавку на Мосту Менял вошла Сандреза, между друзьями легла незримая тень.

Действительно ли у Базиля в тот странный день вспыхнуло ответное чувство к Сандрезе? Ему казалось, да. Но по мнению Раймона, Базиль попросту убежал от одиночества, от своего добровольного и в то же время вынужденного заключения. Да и какому мужчине не льстит, когда в него самозабвенно влюбляется прекрасная женщина!

У берега терпеливо поджидала лодка. Лицо Базиля прикрывал сдвинутый на лоб барет. Бархатная полумаска дополняла маскировку. Оттолкнув лодку от берега, Базиль налег на весло.

Ярко светило солнце. Кудрявились зеленые берега Сены. Журчала и плескалась вода, обдавая лицо Базиля прохладными брызгами. Он греб и дышал полной грудью, предвкушая встречу с Сандрезой.

— Я люблю вас, — сказал он ей через несколько дней после их знакомства.

— Я знала это! — воскликнула она. — С первого мгновения, когда я увидела вас на Пре-о-Клер, я поняла, что мы созданы друг для друга. В моем сердце соединились тысячи женщин, влюбленных в вас.