Сказка о правде

Долгие годы и вплотную с начала 30-х годов Пришвин готовился к единой, объединяющей эти мысли работе. Это будет роман, переменивший несколько названий. Последнее — «Осударева дорога». И что очень существенно для нашего понимания — «роман-сказка».

В 1946 году, поселившись в Дунине, Пришвин немедленно принялся за работу и окончил роман в 1948 году. Но это оказалось самообманом, роман продолжался и мог окончиться лишь вместе с жизнью его автора. И вот почему.

Сюжет романа прост: еще при царе Петре Великом был задуман водный путь, соединяющий два моря — Белое и Балтийское. Происходит это на нашем Севере среди дремучих лесов Карелии. Как осколки разбитого зеркала, блестят в этих лесах бесчисленные озера и вьются большие и малые реки. Царь приказал прорубить просеку — и потащили волоком посуху за царем его суда. В народе так и осталось с тех пор название — Осударева дорога. Пришвин увидал ее незарастающий след и услышал это название в свои первые путешествия по Северу в начале века.

Но вот наступило новое время, лет сорок тому назад пришли сюда новые люди и стали прорывать по старому следу великий водный путь. Новые люди встречаются со старожилами, насельниками края, почти не тронутого ни крепостным правом, ни революцией. Происходит борьба старого с новым. У новых людей также идет борьба между собой. Новое рождается не просто и не сразу.

Таков внешний сюжет. Но подлинный смысл романа был гораздо шире. Это был поиск нравственного выхода из борьбы Медного всадника с Евгением, или, иначе, говоря словами Пришвина, поиски «выхода из давки».

Роман по внутреннему своему содержанию начался, как только Пришвин взялся за перо, и шел с ним неотступно всю жизнь. Эта была, по словам Пришвина, «сточная яма», куда он, автор «отводил свои мысленки». Было то, о чем мы часто молчим. Но у художника, хочет он того или не хочет, «мысленки» неумолимо требуют воплощения в образы и слова. Основная труднейшая задача для художника — это двигаться вместе с жизнью, участвуя во всех ее изменениях, и в то же время оставаться самим собой.

Это движение мы наблюдаем у Пришвина из года в год.

В 1946 году он записывает: «Узнал, что Петр ехал по осударевой дороге, а за ним везли виселицу. А Пушкин: «Да умирится же с тобой» и «Красуйся, град Петров…»

Для человека современного сознания невозможно оправдать такую дорогу. Вот почему дальнейшие размышления Пришвина сводились к тому, чтоб понять пушкинское противоречие и найти из него нравственный выход.

Об этом такая запись: «Как мог Пушкин, заступаясь за Евгения, возвеличить Петра? Как это можно так разделить себя? Но, верно, надо быть очень богатым душою и мудрым… И вот только если я открою в себе это большое чувство, я напишу свою сказку».

«Медный всадник («Надо») есть образ безличный, образ человеческой необходимости, через который должен пройти каждый человек и сама стихия. Он прав в своем движении, и Он не будет мириться, а с ним будет мириться «стихия» путем рождения личности».

«Итак, «да умирится же с тобой… стихия» означает рождение личности, как и физическое рождение человека…»

Мы наблюдаем, как Пришвин прорывается сквозь историческую необходимость к высшей для него эстетической ценности — к прекрасной личности человека, к тому, что, по его слову, «выжало» из себя человечество на своем бедственном пути. В романе это выражено в двух лицах: старике Волкове, бывшем капиталисте, и начинающем жизнь чистом мальчике Зуйке. Оба они совершают сложный путь борьбы с необходимостью, прежде чем находят свою внутреннюю свободу и вступают, наконец, в гармонические отношения с окружающим миром природы и людей. Для этого Пришвин опускает старика Волкова в мир уголовных преступников, а мальчика сталкивает, кроме того, с бесчеловечной природой. Так же Л. Толстой разрешил подобную задачу в масштабах, поставленных его временем, в плане реалистического романа, проведя Пьера и Платона Каратаева через жестокости войны и плена; Пришвин, следуя за великим учителем в искусстве, ставит себе целью разрешить ту же задачу, но он избирает себе форму романа-сказки.

Так происходит встреча старого с новым через внутренний опыт художника. Об этом мы сейчас говорим еще и потому, что все такое переживает по-своему — по своей совести — каждое новое поколение, вступающее в жизнь. Оно приходит со своей душой, со своим видением мира. Это его право и его задача.

Не только отвлеченные формулы, выношенные из прошлого опыта, передает художник им — новым людям, но еще и живые, подвижные, многозначные образы, в которые он этот опыт облекает. Так поступает всегда подлинный художник, избегая навязчивости, риторики, и потому оно надолго остается живым и нужным.

«…Разве зеленые листики помнят о прошлогодних, ставших теперь удобрением? И разве каждый живущий не хоронит ежедневно такого себя, какой не может забыть, и не рождается ежедневно, не встает, забывая скорбь вчерашнего дня в надежде на что-то новое, небывалое?»

«Тут, вероятно, — пишет Пришвин в другом месте, — не обойдешься без приема уничтожения времени…» Иными словами, скажем мы, без приема сказки: «В некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе». Вот почему роман у Пришвина и назван сказкой. Автор в ней делает попытку посмотреть на жизнь, на современное строительство, на участников его чистыми глазами неопытного ребенка. Он пишет: «Фокус вещи или главный план — чистота души Зуйка, как вообще смысл таких катастроф есть рождение новых личностей, сосредоточивающих в себе смысл событий».

Художественный образ говорит нам подчас больше многих научных и логических доказательств. Вот, например, в «Осударевой дороге» рассказ кончается картиной великого и страшного разлива на зоне затопления. Мы видим водяную крысу, спасающуюся от воды, и мы узнаем свое родство с маленьким умным животным, когда в глазах ее мелькает огонь мысли. Мы видим подобную же борьбу за жизнь в Зуйке, но он, человек, борется уже не за одного себя — он борется за всех животных, собравшихся на его плавине, и он спасает их.

Перед нами проходит сложная жизнь, исполненная силы, величия и тайны. Но у человека — царя природы — нет еще и, возможно, никогда не будет последнего слова ее понимания: «Так ответ на вопрос и откладывается до новой встречи с большой водой… И опять осталось нам от встречи с большой водой в памяти только особенный запах воды и голубые глаза капитана». Так поэтически недосказанно кончается роман.

Предвосхищая далекое будущее вселенной, Пришвин пишет в своем романе: когда солнце остынет, «не зажжет ли тогда человек свое солнце, или, может быть, свою землю подвинет к горячей звезде, и, может быть, даже весь мир когда-нибудь соберет под огонь мысли своей человеческой?»

Роман так и остался неоконченным. Автор многократно от него отказывается и снова садится за работу. Он бесконечен, потому что пишется параллельно с самой жизнью автора.

«Осударева дорога» — произведение центральное для Пришвина и в то же время до трагичности не отражающее всего богатства материалов, оставшихся в записях. Автор не мог отдаться свободному потоку мысли. Иногда Пришвин сомневается в самой возможности для художника осмыслить текущую действительность. В конце жизни он заключает: «…Итак, возможно ли найти ключ к замку от таинственной двери, за которой каждый хочет делать то, что надо делать для всех?»

Необходимо вслушаться в самый тон этих пришвинских записей, сделанных только для себя, чтоб понять состояние души писавшего:

«Итак, выхожу один я на дорогу. И какой это кремнистый путь, и как больно ступать босой ногой. Но я слышу, как говорят звезды, и иду».

Интересна смена эпиграфов, по которым, как по вехам, шел роман у Пришвина в течение двух десятилетий его обдумывания. Первый: «Ужо тебе, Строитель!» Второй: «Да умирится же с тобой и побежденная стихия». Вся дальнейшая история романа есть, по существу, борьба этих двух противоположных по значению мыслей, пока в длительной борьбе неподкупной писательской совести не родится третий эпиграф, взятый из древней книги псалмов царя Давида: «Аще сниду во ад, и ты тамо еси»[21].