Сказка о правде

Так вот, когда Милочка провожала на войну Алексея Мироныча и неутешно плакала, только мы с Анной Александровной понимали, откуда брались у Милочки слезы: она этими слезами смывала все прежние «не тот» и смыть не могла. Наверное, Алеша был ей и вправду «не тот».

ОЗОРНАЯ ТРОПА

…Гляжу на Милочку, свою любимую птичку, и ясно вижу, что нисколько она не глупее других, а если взять ее в быстроте, то и мудрец удивится, как это можно так схватывать все на лету. До ухода Алеши на войну она служила чертежницей, но вдруг ее почему-то заинтересовало электричество, и она сделалась монтером в МТС. Мысль о том, чтобы сделаться монтером, пришла ей в голову однажды при случайной встрече с механиком на озорной тропе, и я думаю, именно вот затем-то и пришла эта мысль, чтобы Милочке каждое утро ходить по этой тропе.

Был тогда выходной день, и механик расставлял на бороздках согнутые прутики с петлями для птиц: перепелки бегали по бороздкам и с размаху, попадая в петли, их затягивали.

Милочке очень понравилось, что механик, объясняя ей, как нужно ловить перепелок, иногда заикался и от этого вдруг краснел, и большие серьезные глаза его становились виноватыми.

Мало-помалу, по мере того как механик больше и больше увлекался ловлей перепелок, в перемычках его и заиканьях Милочка сама, как перепелка, стала попадаться в петельку и тоже сама краснеть. Раздосадованная этим смущением, чтобы насильно преодолеть его, она наконец прямо сказала:

— Вы всегда так заикаетесь?

— Не всегда, — ответил он, — я заикаюсь, когда кто-нибудь незнакомый смотрит мне в глаза. Я боюсь тогда, что он думает обо мне дурно, и заикаюсь.

— Почему же именно чужой человек должен смотреть на вас с дурной мыслью в голове?

— Оттого, что страшно: чужой. Я тогда заикаюсь.

— А почему же вы теперь со мной перестали?

Он покраснел и, чтобы опять не заикнуться, помолчал. Она же в ответ ему начала было что-то говорить и остановилась: покраснела. Но, пересилив себя, сказала:

— Вам не мешает это, что вы заикаетесь?

— Иногда мешает, — ответил он. — Раз выдавали у нас хлеб: черный и белый. Мне нужно было купить белого, я пришел в ларек, стал в очередь, и когда дошло до меня, поднимает на меня продавщица глаза:

«Вам какого?» А я, как увидел эти глаза ее на себе, растерялся.

«Белого, — спрашивает она, уже совсем злая, — или черного? Говорите скорей, не задерживайте очередь». — «Если, — мелькнуло мне, — белый не сходит с языка, попробую по-другому». И вдруг отчетливо, без задержки, выговариваю: «Черного». — «Давно бы так!» — сказали в очереди.

И вышла неприятность: пришел белого хлеба купить, а ушел с черным.

Услыхав это, Милочка принялась хохотать и долго не могла остановиться. Но она смеялась не тому, что заика поневоле купил черного хлеба вместо белого, а что в его глазах, и серьезных, и очень красивых, и умных, на одно мгновение мелькнула какая-то веселая мушка, и через это и к ней перешло желание хохотать до упаду, до слез.

— Вы, наверно, все выдумали? — спросила она.

— Выдумал, — спокойно ответил он.

И опять та смешливая мушка совершенной невинности мелькнула, и Милочка мучилась долго, и, наконец, они вместе пошли по озорной тропе в МТС, и Милочка ему, незнакомому Сереже, открывалась:

— Я, Сережа, тоже постоянно выдумываю, и засыпаю с этим и просыпаюсь, мы в этом с вами очень похожи.

Но уж это известно, что влюбляются люди друг в друга в одно какое-то мгновение, и часто из этого единственного мгновения рождается целая жизнь. И когда дойдут до того, что кажутся себе похожи друг на друга, тогда все уже кончено: перепелка бежала, бежала по бороздке и вдруг затянула петлю.

Так вышло из этого только мгновения, что Милочка выучилась электричеству, забросила черчение и перевелась на службу в МТС по электричеству при сборке тракторов и грузовиков.

Кончается второй год войны. Даже самые старинные люди стали как-то иначе относиться к событиям, происходящим на озорной тропе, как у Милочки. Одна очень древняя старуха даже и так говорила:

— Милые деточки, спешите, спешите пожить, это еще не война. Вот будет война, когда людей тряханут как яблоньку, и будет внизу только падалица, а наверху оклевыши. Тогда, если в какой-нибудь деревне увидят на заборе порточки — обрадуются: тут еще мужичок живет!

МОЙ ДРУГ

Не из книг, друзья мои, беру слова, а как голыши собирая с дороги, и точу их собственным опытом жизни. И если мне скажут теперь, что неверно о ком-нибудь высказываю, то я беру судью своего за рукав и привожу к тому, о ком говорил: «Вот он». А если это вещь, то укажу и на вещь: «Вот она лежит».

Так точно и о всем живом я, как словесный хозяин, могу каждого привести на место и указать: вот оно растет, так оно цветет, здесь умирает.

Но пришло к нам небывалое, чего не снилось никому на свете, и ни с чем, что было в веках, нельзя сравнить и охватить мыслью. Откуда же мне-то взять теперь слова?

Так лучше я не буду сушить душу пустыми словами и не буду людям, как маленьким детям, варить камешки и уверять их, что это горох варю, а они бы поспали, пока я достану им настоящего хлеба. Лучше открыто скажу и прямо, что не знаю и о самом главном молчу: мое молчанье есть моя правда.

Пробовал я начать повесть нашего времени с идеалом в душе летописца Нестора и скоро потерял свою мысль в идеале героя на льдине, но теперь чувствую: герой мой на льдине — уже не герой нашего времени, и сердце мое к нему холодеет, и мысль теряется.

Не герой на льдине теперь мой идеал, а мой друг, никому не известный солдат на войне. Все на свете повторяется, но жизнь его не повторится. Нет такого, как он, не было и не будет. Вот он ушел навсегда — и мы, близкие, смыкаем руки в кругу и дело его берем на себя.

Произношу эти слова: за жизнь моего друга — моя жизнь, берите ее! И, сказав это, чувствую, мне возвращается словесная сила, и я опять могу продолжать повесть нашего времени.

ГОЛУБЫЕ ЦВЕТЫ

На полях, голубея, зацветал лен. Рано утром Милочка шла одна по своей озорной тропе. Перейдя поле, на лугу она встретила своими голубенькими глазками маленькую красную гвоздичку и очень ей обрадовалась. Ей представилось, что у диких несчетных цветов на лугу, тоже как и в садах, есть свой садовник, что он, конечно, любит все свои цветы, но сразу на все смотреть не может. И каждый безвестный цветок, на который он посмотрит, знаком ему и кажется лучше всех.

Вот сейчас он посмотрел на красную гвоздичку, и она для него сейчас лучше всех. Так хозяин любит все цветы, но каждый цветок любит больше всех. Поймав в себе эту мысль, Милочка, чтоб проверить ее, перевела глаза с гвоздички на незабудку, и вышло точно, как она думала: незабудка ей представилась лучше всех, а после незабудки тоже так анютины глазки.

«Вот и я такая же, — думала Милочка, — как эта гвоздичка, для всех ничтожная, а Сережа меня заметил и любит больше всех, и он тоже так, для всех какой-то заика, а я в нем люблю даже и то, что он заикается. Пусть же я буду гвоздичка, а он — голубой василек».

При мысли о голубом васильке ей вспомнилось что-то смутно, как будто она видела что-то голубое во сне. Но как только она сделала усилие над собой вспомнить сон, в памяти будто ящик задвинулся, и все исчезло.

«А может быть, — продолжала думать Милочка, — и каждый человек может сложиться с другим человеком в одного, как мы сложились с Сережей?» Милочка, встретив в себе такую мечту, громко засмеялась и даже всплеснула ладошками, и ей стало от радости тесно оставаться в поле одной, нарочно оглянулась назад, не догоняет ли ее Сережа. Вот бы теперь ему это сказать.

Но Сережа еще не выходил на озорную тропу, а Милочка найденную удивительную мысль продолжала развивать в одиночку.

«А если, — думала она, — в любви мы складываемся в одного человека, то вот почему, значит, когда полюбишь, то все люди приходят к тебе как хорошие, и не то что люди, а даже и цветы, и деревья, и птицы, и животные, и солнце, и месяц, и звезды — весь мир в это время глядит на тебя и тоже весь по твоему примеру хочет сложиться в одно».