Страница 53 из 121
— Тебя хочет видеть один товарищ.
— А кто он?
— Один правдист, член Московского областного бюро.
— Я его знаю?
Батурин усмехнулся.
— А вот и он сам!
Перед Фрунзе стоял человек интеллигентного вида. Тонкие «музыкальные» пальцы, гладко выбритое удлиненное лицо. Что-то по-юношески мягкое в выражении губ и глаз. Да он ничуть не изменился!
— «Студент»! Андрюша Бубнов. Андрей Сергеевич…
— Он самый.
— Ну ладно, не буду вам мешать, — сказал Батурин и вышел.
А они мгновенно сбросили по десять лет, вернулись в те дни, когда приходилось бегать от полицейских и жандармов. Они припомнили, как весной 1907 года Иваново-Вознесенский комитет партии послал Бубнова в Шую предупредить Арсения о возможном аресте. Как они перелезали через заборы, проходили через овраги. Бубнов битый час уговаривал тогда Арсения покинуть Шую, а тот доказывал ему, что сделать этого не может…
— Я почему-то очень хорошо запомнил, как в тюрьме ты штудировал фошовское «Введение в войну», — сказал Бубнов.
— А я запомнил, как шестого мая пятого года разыскивал тебя в Иваново-Вознесенске. Думал, встречу солидного мужчину, а увидел такого же, как сам, двадцатидвухлетнего мальчишку.
Воспоминания могли бы затянуться надолго, но оба торопились. Бубнов сказал:
— Знаю о твоей работе на фронте. Но обстановка складывается так, что придется тебе вернуться в Москву и взять свою долю партийных обязанностей. Сейчас очень важно укрепить нашими кадрами Москву и Московскую область. Таково решение Шестого съезда. Речь идет, как ты, должно быть, догадываешься, о подготовке вооруженного восстания.
— Решение партии для меня закон. Только я должен еще побывать в Иваново-Вознесенске и в Шуе. Сам понимаешь. Вот прислали приглашение.
— Разумеется. Терять связи с рабочими Иваново-Вознесенского района нельзя. Меня тоже все время туда тянет. Кстати, передай Любимову, что решение касается и его. Пусть сдает свои дела в Минске и едет сюда. Кого еще оттуда можно взять?
— Станкевича. Дельный мужчина.
— Пусть приезжает Станкевич. Найдем работу и ему.
В Шую Фрунзе прибыл одиннадцатого августа. Сопровождал его Николай Андреевич Жиделев, председатель Иваново-Вознесенского Совета.
— Как видите, роли наши поменялись: сперва вы повсюду показывали меня народу как депутата, теперь я вас буду показывать, — шутил Жиделев. — Вроде национального героя Шуйской республики.
Фрунзе был сосредоточен, волновался. Десять лет не был в Шуе…
— Я бы хотел сразу на какую-нибудь фабрику или на завод Толчевского, — сказал он Жиделеву. — Наверное, там меня кое-кто еще помнит.
Николай Андреевич спрятал улыбку в усы.
— Нет уж, сдам вас Шуйскому Совету, а там разъезжайте себе хоть по всем предприятиям. И главное — свободно! Ни одного полицейского.
— Хорошо. А где Совет размещается?
— В гостинице.
— От вокзала пойдем пешком.
— Там видно будет.
Когда поезд остановился, Фрунзе спросил:
— Что у вас тут происходит? Митинг вроде бы: красные флаги, весь перрон люди запрудили… Солдаты…
— А вот послушайте…
Грянул оркестр. К самому небу взвилась «Марсельеза».
— Арсений!.. Да здравствует товарищ Арсений!.. Ура Арсению!..
К оркестру присоединились фабричные и заводские гудки. Это была единая трудовая симфония. Фрунзе знал каждый гудок: тоненький — Небурчиловская, с хрипотцой — Терентьевская… Каждая фабрика была словно бы живым существом, старым другом.
— Я готов разреветься, — сказал он Жиделеву, смущенно смахивая слезы. — Да как же я выступать буду, когда в горле вроде бы что-то оборвалось?..
От вокзала до Ильинской площади все улицы были заполнены народом. Из окрестных деревень приехали крестьяне, вышли из казарм солдаты. Все предприятия остановились, пустовали учреждения.
Его помнили, его любили.
— Арсений вернулся!
Митинги, каждый день митинги. Старые испытанные боевые товарищи. Выступают Жиделев, Самойлов, Волков, Заботин.
Но Фрунзе не из тех, кто живет на капиталы от былой славы. Он приехал работать, так как никто не освобождал его от обязанностей окружного организатора.
— Мы должны встать на путь открытой и беспощадной борьбы с Временным правительством! — заявил он рабочим… — Мы за советскую форму организации…
На второй же день после приезда в Шую он побывал на всех фабриках и призвал рабочих начать забастовку протеста: в Москве открылось Государственное совещание, инспирированное Временным правительством. В Москве забастовало полмиллиона рабочих. Фабрики Шуи остановились. Он созвал общегородское собрание фабрично-заводских комитетов, которое обсудило меры борьбы с капиталистами. В Шуе было расквартировано двадцать тысяч солдат. Он направился в казармы и провел здесь несколько митингов. Объяснил местным большевикам, что нужно вытеснить эсеров и меньшевиков из всех организаций, в том числе и из городской думы. Показал пример и согласился баллотироваться в гласные думы по списку большевиков.
И если в былые годы Арсений повсюду сопровождал депутата Государственной думы Жиделева, то теперь Николай Андреевич представлял избирателям Арсения, неотлучно находился при нем.
— Вот видите, сейчас вы здесь куда нужней, чем в Москве. Здесь вас знают все, — говорил Жиделев.
— Я бы с радостью остался в Шуе, но партийная дисциплина…
— А почему в Шуе, а не в Иваново?
— В Шуе много эсеров. Вот и хотелось бы выкурить отсюда эту нечисть. Ведь в свое время мне удалось это. А теперь снова окопались тут: и в Совете крестьянских депутатов, и в исполкоме, и в городском Совете. А в Иваново-Вознесенске полный порядок. И в Тейкове, и в Кохме, и в Родниках, да во всем районе, кроме Шуи.
— Что ж, Шуя так Шуя.
— А как с дисциплиной?
— Было заседание Иваново-Вознесенского окружного комитета партии. Послали письмо в Московское областное бюро. Требуем, чтобы вас направили сюда.
— И как? Ответ есть?
— Пока нет. Но мы не отступимся, так и знайте. Вот выберем председателем думы, московским товарищам волей-неволей придется считаться с этим фактом.
— Ну и ну! Тончайшая сеть интриг, как сказано в каком-то романе о мексиканской императрице Карлотте, дочери бельгийского короля Леопольда Первого, который я читал в Николаевском централе. У меня еще рубцы от кандалов на ногах видны, а вы меня в председатели думы…
— У меня все наоборот: сперва депутат думы, а потом кандалы.
Фрунзе избрали председателем городской думы. Председателем городской управы стал Волков.
— Вот так постепенно и заберем всю власть во Владимирской губернии, — сказал Волков. — Виданное ли дело! Вот я потомственный рабочий, прошли мы с тобой и тюрьмы и ссылку. И вдруг, как в сказке, — городской голова Шуи! А Микола Жиделев — глава всему Иваново-Вознесенску! Чудеса. А помнишь, как полицейские привели тебя на чембуре в Ямскую арестантскую? Набросить бы такой чембур на шею Керенскому!
— Набросим, набросим, Игнатий Парфенович.
— Тебе сколько, Михаил Васильевич?
— Тридцать два.
— А мне сорок пять. Но всегда почему-то казалось, что ты чуть старше. Вот уж не подозревал, что ты так молод.
— Раз духом не стареешь, — значит, долго проживешь, городской голова. Дума, управа — все это буржуазные костыли. Классовая борьба не разрешается избирательными бюллетенями. Гляди дальше — еще не то будет, когда повсюду установим советскую форму организации. И лишь за нее мы будем драться всерьез. Ничего другого не должно быть.
Арсений часто появлялся в казармах. Он был человеком с фронта, и безусые новобранцы слушали его с большим вниманием. Он рассказывал о съезде делегатов армий, о фронтовом комитете, о братании, о том, как двадцать полков открыто высказались против наступления и как оно провалилось. И о том, как Временное правительство все-таки послало войска Юго-Западного фронта в наступление. А что из этого вышло? Только за десять дней войска потеряли шестьдесят тысяч человек! И все-таки армия отступила. Солдат не хочет проливать свою кровь за капиталистов и помещиков. Говорил о введении смертной казни, о разгуле контрреволюции.