Страница 52 из 121
Авалов скользнул взглядом по странице развернутой газеты.
— «Мы знаем, что человек, в течение двенадцати лет боровшийся за свободу народа в рядах социал-демократической партии, два раза приговоренный к смертной казни и отбывший шесть лет тяжелой каторги, не был и не может быть врагом народа…»
И на этот раз губернский комиссар вынужден был отступить.
— Значит, вы не принимаете отставку, господин Михайлов?
— Я не министр. Вот если Керенский уйдет в отставку, тогда и я сложу с себя полномочия начальника милиции. Обещаю.
— И как это нужно понимать? Приверженность или наоборот?
— А тут уж сами догадайтесь.
«Формально он неуязвим. Но его нужно сместить! Он плюет и на думу, и на меня, издевается над Керенским и вообще над Временным правительством. Вот и напишу донесение прямо на имя Авксентьева или самому премьер-министру. Пусть официально прикажут арестовать за противозаконные действия по отношению к крупным землевладельцам…»
В том, что начальник милиции — большевик, Авалов не сомневался. Михайлов входил в городской комитет большевистской партии. А по сути, этот городской комитет охватывал своим влиянием всю Белоруссию и весь Западный фронт.
После расстрела Временным правительством 4 июля демонстрации рабочих и солдат в Петрограде обстановка по всей стране резко изменилась. Двоевластие кончилось. Началось преследование большевиков.
Но Фрунзе наперекор всему выступил против разгула контрреволюции: он стал издавать газету «Звезда». Не успел Авалов 10 июля закрыть «Крестьянскую газету», как 27 июля вышел первый номер «Звезды». И что это была за газета! Редактировали ее Фрунзе и Мясников, но за ними, конечно, стоял ЦК большевистской партии. На первой же странице Фрунзе заявлял: «Мы сумеем отразить натиск на революцию, откуда бы он ни исходил!» Решительное заявление. И вот на всех тумбах и заборах появились большевистские листовки и «Звезда». Авалов разослал своих агентов с приказом: сорвать, заклеить! Милиционеры хватали «лиц, замеченных в заклейке воззваний». Фрунзе опубликовал в газете «Новое Варшавское утро» приказ: «Все, замеченные в срыве или заклейке воззваний, будут привлекаться к ответственности».
Авалов обратился в Петроград, к Керенскому. Керенский распорядился: «Звезду» закрыть!
В это же самое время главковерх генерал Корнилов («человек с надутыми щеками») принял в ставке, которая находилась в Могилеве, представителей Америки, Англии и Франции. Корнилов был начитанный генерал, хорошо знал историю. Он был честолюбив, считал, что на определенных этапах история повторяется. Любимым героем Корнилова был Наполеон. Наследник революции Бонапарт, когда пришло его время, надел императорский мундир и объявил себя единовластным диктатором. Ситуация сходная. За короткое время казак Лавр Корнилов достиг того, о чем не смел и мечтать: в сорок семь лет стал главнокомандующим всеми вооруженными силами республики. Революция возвысила его, наделила огромной властью. Он с саркастической улыбкой наблюдал за «кувырканиями» новоявленного диктатора Керенского, этого убогого выскочки, комедианта, собственными руками подрубившего тот сук, на котором он мог бы еще держаться какое-то время: Керенский отказался от Советов, полез в премьер-министры Временного правительства, создал коалиционное правительство, то есть, вместо того чтобы опираться на народ, залез под крылышко крупной буржуазии, которой он, в общем-то, не нужен. Корнилов видел всю беспомощность, никчемность новоявленного премьера, обладающего «храбростью женщины в момент, когда она рожает» (так, кажется, говорил Талейран о Людовике XVI). Вся эта шваль, объявившая себя коалиционным Временным правительством, не пользуется ничьей поддержкой. После расстрела июльской демонстрации, после того как Временное правительство подавило вооруженной силой двадцать два восстания крестьян, оно перестало представлять какие бы то ни было народные слои. Эсеры и меньшевики, заседавшие в Советах, своим сговором с Керенским также поставили себя вне масс, сделали Советы придатком Временного правительства. Дорвавшись до власти, Керенский не придумал ничего умнее, как ввести на фронте смертную казнь. Корнилов только потирал руки от удовольствия. Приказы Керенского открыли невиданные возможности для расправы с революционно настроенными частями на фронте. Расстрелять, задушить, обезглавить!.. Никаких комитетов!
Теперь, когда в ставке собрались представители держав «Сердечного согласия» и Америки, генерал Корнилов поставил вопрос прямо: или революция или монархия? Представители единодушно высказались за монархию, за твердую власть, способную обуздать чернь и повести наступление на фронте, за диктатора. Были кое-какие разногласия между французами-республиканцами и англичанами-монархистами, но они носили частный характер, не затрагивающий существа вопроса. Как говорят дипломаты: хороший повар способствует примирению. Обильный обед примирил спорщиков. Корнилову обещали поддержку.
Выпроводив гостей, Корнилов вызвал в ставку командующего Западным фронтом Гурко. Задумав поднять мятеж против революции, генерал Корнилов, собственно, рассчитывал на поддержку войск этого фронта, а также на специальные воинские части, сосредоточенные в Могилеве.
— Вы знаете, что творится в Петрограде? — спросил Корнилов у Гурко. — Наш долг — обуздать разбушевавшуюся чернь. Игра в Советы и комитеты кончилась. Доложите о так называемом фронтовом комитете. Кто в него входит, почему он до сих пор не разогнан, почему эти молодчики в солдатских шинелях, явные большевики, имеют власть бо́льшую, чем вы, и как вы намерены призвать их к порядку?
Корнилов не считал нужным посвящать Гурко в свои замыслы. Мятеж против революции следовало изобразить как необходимую карательную меру — только и всего. Но Гурко о многом догадывался. Он еще не знал, как относятся к планам главковерха Керенский, Авксентьев и другие, сидящие «там». Вообще-то, Керенского можно было в расчет не брать. Но министр внутренних дел Авксентьев отличался исключительной энергией, его-то и следовало опасаться. А что, если Корнилов не согласовал свои планы с Временным правительством? И, словно угадывая мысли командующего фронтом, Корнилов сказал:
— По этому вопросу у меня существует полная договоренность с ними. Я только что из Петрограда. Кровопускание необходимо. Так как же фронтовой комитет? Кто в нем верховодит?
— Некий Михайлов. Большевик. Готовит вооруженное восстание.
— Почему не арестован?
— Он даже не солдат. Начальник минской милиции. Это самая крупная политическая фигура в Белоруссии. Человек, близкий к Ленину. Любимец крестьян и рабочих. Ну и солдат, разумеется.
— Удивляюсь. Генерал Половцев создал специальный отряд для поисков Ленина, приказал расстрелять его на месте. А вы не можете взять какого-то Михайлова, который готовит вооруженное восстание. Арестовать — и без промедления! Бросьте батальон, полк, уничтожьте, если потребуется, милицию. С нами бог!
Об этом разговоре Гурко поставил в известность губернского комиссара Авалова. Комиссар обрадовался:
— Не надо полков и батальонов. Мы заманим его в думу и арестуем. Я вызову его по какому-нибудь незначительному делу.
Авалов позвонил в милицию и попросил к телефону Михайлова. Дежурный ответил, что начальник милиции еще третьего дня взял отпуск.
— А кто за него остался?
— Станкевич.
— Так вот передайте Станкевичу, что назначен новый начальник милиции Нестеров. Через час он будет на месте.
— Передайте господину Нестерову, пусть только попробует толкнуться сюда — мы его наладим куда следует.
— Да как вы смеете, хам? Кто говорит?
— А вот будешь совать свой длинный нос в милицейские дела, узнаешь, кто говорит.
— Я вызову солдат!
— У нас есть свои солдаты: целых два батальона. Гляди, как бы они в тебя, часом, не пульнули.
Авалов в бессильной ярости повесил трубку. «Бунт! Самый настоящий бунт. И никакой управы…»
А Фрунзе в это время был уже в Москве. Проездом в Шую. Павел Степанович Батурин сказал: