Страница 41 из 121
— Ну а сокровища? Где они?
— Франц-Иосиф, желая от них избавиться, подарил все своему брату, эрцгерцогу Максимилиану, ставшему императором Мексики. Чем кончил Максимилиан, вам известно: революция в Мексике, Максимилиан был низложен и расстрелян, его жена императрица Карлотта сошла с ума. Сейчас она в Бельгии, ей восемьдесят лет.
— М-да, история впечатляет. У вас необычайно изящное мышление, Михаил Александрович. Вот я, грешным делом, за суетой забываю другой раз побывать в церкви, ибо червь неверия разъел души. Но после того, что вы рассказали, я снова чувствую себя обращенным. Ведь если вдуматься, то должно же быть нечто, определяющее ход мировых событий. Мы стали слишком рациональными и утратили символ веры. Вот уж никогда не подозревал, что заклятие какого-то босоногого бирманского жреца вовлекло весь мир в такую войну!
— Блаженны алчущие и жаждущие правды.
Время до Минска пролетело незаметно. Желая развлечь гостя, генерал пел арии. Жандармы охраняли их покой. Под конец, когда Михайлов проиграл последнюю партию, генерал сообщил доверительно:
— Вот тороплюсь. Позорные случаи братания наших солдат с австрияками. Дел предстоит немало. Главное: выявить зачинщиков.
— А как это — братание?
— Ну, выскакивают из окопов, начинают обниматься, угощать друг друга махоркой, хлебом.
— Но ведь наши не знают австрийского языка?
— А зачем им знать язык? Наш спрашивает: «Тебе не чижало?», а австриец отвечает: «Meine Mutter ist sehr, sehr alt». Вот и весь разговор. Не хотим, мол, убивать друг друга — и все тут. А офицеров — к черту! И ведь, канальи, на допросах что плетут: мол, неправильно это — убивать своих же, то есть славян. Видите ли, тут дело такое: у австрийцев в армии много чехов, поляков, болгар, которые легко и охотно сдаются в плен. А для нашего Ивана все они — и австрийцы, и чехи, и поляки — «голубые». То есть смотрят на форму. Немцы носят серую. Раз в голубом — значит, вроде бы «свой». Глупость-с. И ведь что вобьют себе в голову… Темный народ. Он о законах и юриспруденции и представления-то не имеет. «Виноват, ваше-ство, исправлюсь». — «Да как же ты, дурья голова, исправишься, если тебя в расход завтра?» — «Не могу знать». — «А если помилуют, брататься снова будешь?» — «Да я, как все». А укатаешь его в каторжную тюрьму, он только радуется. Да еще с претензиями: «Пошто Митьку не засудил? Он со мной просится. Друзьяки мы». Попробуй объясни ему, что состав преступления Митьки не установлен. Поумневший Митька в другой раз первый побежит брататься. Чтобы, значит, от фронта избавиться.
— Трудно вам приходится.
— Я люблю иметь дело с вашим братом, интеллигентом. Тут все на прочной логической основе. Кум грано салис — с крупинкой соли. А все-таки ваше лицо мне очень знакомо!
— Всякий раз слышу от людей, с которыми никогда не встречался. Сам не пойму, в чем тут дело.
— Я немного физиономист. Вы, по всей вероятности, не русский. Или кто-нибудь из предков передал вам некоторые национальные черты. Ведь всякий человек — как бы обобщенный снимок со своего народа. У одного черты проступают резко, у другого они как бы притушены. Возьмите меня к примеру. Кто-то из моих отдаленных предков был французом. Так вот, когда я в статском, меня часто принимают за артиста Буланже. Кстати, тоже тенор. У него совершенно своеобразный тембр: пожалуй, даже несколько гнусавый, но в то же время пленительный. Элегантное исполнение. «В твоей руке сверкает нож, Рогнеда!» Идеальный задира и кутила.
— Положение обязывает… Noblesse oblige.
— О, вы, оказывается, сильны в французском! Да, в вашей физиономии есть нечто романское.
Они перешли на французский. И Милков постепенно уверился, что его новый знакомый, такой скромный на вид, следует с особым поручением.
— Вам может представиться возможность отыграть партию, — сказал генерал уже весело. — При случае заглядывайте в Главный военный суд. Расстаюсь с вами с крайним сожалением.
Из вагона они вышли чуть ли не под руку. Милкова встречали представители военной прокуратуры, жандармы и целый наряд полиции.
Михайлов незаметно отстал, бросился в свой вагон, забрал чемодан и вышел на привокзальную площадь. Перевел дух. Узнал или не узнал? Или решил проследить, за чем пожаловал? Скорее всего, забыл. Но если станет перебирать все в памяти да рыться в делах, то, пожалуй, может и припомнить…
Мысли были беспокойные. Ощущение дерзкой удачи как-то прошло. Да, дорога оживленная. Здесь можно встретить многих своих прежних знакомых, с кем не хотелось бы встречаться. Не лучше ли было бы податься на Северный фронт? На Кавказском фронте — генерал Юденич. На Румынском — генерал-адъютант Щербачев. На Юго-Западном Иванова сменил, кажется, генерал-адъютант Брусилов… Нет, сейчас нужно быть здесь, на Западном фронте. Позиционная война, застой больше изматывают солдат, чем наступление. Более удачной обстановки, чем здесь, для планомерной работы трудно сыскать.
Откуда ему было знать, что именно Западному фронту в планах штаба верховного главнокомандующего отводится решающая роль и что тут, на Западном фронте, идет деятельная подготовка к наступлению, которое назначено на пятнадцатое июня.
Он без труда нашел здание, где размещался Комитет Всероссийского земского союза при Десятой армии. Сразу же направился в хозяйственный отдел. Плечистый человек в артиллерийской кожаной «шведке» сидел за большим столом, склонив над бумагами крупную голову с залысинами. Михайлов нарочито громко стукнул каблуками сапог, приложил руку к надвинутой на глаза фуражке и произнес с придыханием:
— Честь имею представиться — Михайлов. По делам комитета от московского промышленника Чернцова. Не вы ли будете Любимов? Теза!
Человек вздрогнул. Поднял голову. Потом медленно поднялся. Протер глаза.
— Черт! Сплю или взаправду? Арсений!.. Да вы ли это, Арсений?! Жив… Так вы же там…
— Жив, Исидор Евстигнеевич, жив. И не только жив, а приехал работать. Привет вам от Павла Степановича.
— Ну, сегодня я вас никуда не отпущу!
— Вот рекомендательное письмо от капиталиста Чернцова.
— Так это ж здорово! Кем хотите в комитет? Нужен военный статистик.
— Отлично. Кто есть из большевиков?
— Самая колоритная фигура — Мясников. Еще — Кривошеин, Могилевский, Фомин.
— Сведите меня с ними. Если возможно — сегодня же. Будет инициативная группа — оформим и партийный центр. С типографиями связаны?
— Слабо.
— Придется связаться. Агитационной литературы потребуется горы. Я вот кое-что привез в чемодане. Есть несколько последних статей Ильича. Содержание доклада Ленина «Война и задачи партии» мне подробно пересказали в Питере и в Москве. Какая обстановка на фронте?
— Поговаривают о наступлении.
Фрунзе оживился.
— Проверяли?
— Это очень сложно. Ведь все хранится в величайшей тайне. Но, как известно, писаря любят хвастать причастностью к большим тайнам.
— Одно ясно: терять времени нельзя. Я должен во что бы то ни стало попасть в действующую армию. Кем угодно: рядовым, офицером, вольноопределяющимся. Есть такая возможность?
— Я постараюсь, — сказал Любимов. — Тут, в Ивенце, стоит Пятьдесят седьмая артиллерийская бригада. У меня есть там кое-какие связи. Паспорт у вас «железный»?
— Пока нет. Но Батурин должен выслать «железный». Итак: инициативная группа, типография, фронт. Совещание инициативной группы откладывать не следует. Если люди проверенные и вы на них полагаетесь, то не плохо бы провести совещание сегодня.
— Сегодня?! К чему такая спешка? Вы с дороги… устали.
Фрунзе рассердился.
— Сегодня же мы соберем инициативную группу! Или вы думаете, я приехал сюда играть в бирюльки? Завтра меня, может быть, арестуют и опять отправят на каторгу. Столько времени жить в прифронтовой полосе — и без организации! Да как вам не стыдно, товарищи! Боитесь высунуться из своей земской норки. Связаны вы с рабочими, с белорусским селом?
Любимов молчал. Не обижался. Он снова почувствовал, что рядом Арсений с его удивительной способностью все наэлектризовывать вокруг, сразу же ориентироваться в незнакомой обстановке, выбирать из массы явлений самое существенное. Еще идут по следам беглого ссыльного жандармы, у него нет настоящего паспорта, а он, только что сойдя с поезда, торопится включиться самым активным образом в ход событий.